7 декабря. Среда. 01:00
Иногда меня навещают сны. Подходят, точно бедные холопы к парадному входу барской усадьбы, суетливо отряхивают снег с лаптей, ломают шапки, не решаясь ступить внутрь и опасаясь наследить. Я не нуждаюсь в них, в этих странных снах из босоногого детства. В незваных снах, всплывающих из ниоткуда с завидной периодичностью. Но они приходят и приходят. Сны бывают похожими на кружение мыльных пузырей, которые, смеясь, надувает светловолосый мальчик. Они будто подвешены в воздухе прозрачными коконами. То сталкиваются, потом лопаются. То перетекают, объединяясь и наползая слоями. Они могут быть цветными, пахнущими лесом, ромашками и озвученными весёлой вознёй ребятни на стоге сена среди поля. Или сероватыми и в блёклых пятнах, как февральские, долгие вечера в бараке у старого телевизора с обветшавшим кинескопом…
…Мама сидит, положив руки на поверхность стола. Вглядывается сквозь стёкла очков в экран. Отец лежит на кровати, и изредка всхрапывает, заглушая звук телевизора и что-то бормоча.
Что в его сне СЕЙЧАС? Может быть он сам? Трезвый и счастливый на крыльце роддома? На его руках – я, завёрнутый в конверт, перетянутый голубой ленточкой. Я причмокиваю губками, щурясь от яркого солнца. А мама неловко пытается сунуть медсёстрам в руки пакет с обязательным шампанским и с дорогущими дефицитными конфетами. Лето, жарко. Шоколад в коробке плавится под лучами солнца…
…Или это уже другой сон, в котором - Новый год? И корявая, точно погрызенная медвежатами, ёлка, украденная ночью отцом с друзьями из сквера у клуба? Мне – уже пять лет, но ёлка пока намного выше меня. Я читаю во сне свои мысли тогда.
Всё верно: ёлка в чём-то провинилась, и полутрезвые дядьки быстренько её срубили, воровато оглядываясь по сторонам. Отец уверенно водрузил ёлочку в старую выварку, по такому случаю до верха заполненную песком из песочницы у барака. Я вспоминаю, как мама просеивала песок от собачьего дерьма, а я был рядом и чувствовал холод песчинок своими пальцами. Потом мама опутала меня дождиком из коробки, снятой с пыльных антресолей:
- Ты, Лёшка, совсем как Принц! Королевич из сказки! Какой ты уже большой!
Отец схватил меня тогда на руки и стал подкидывать, смеясь.
А после ужина он ушел к своему бригадиру, как он всегда выражался: «на пиво». Мы с мамой продолжали украшать новогоднее деревце, доставая из коробки диковинные ёлочные шары с нитяными петлями. Игрушки были переложены мятыми пожелтевшими газетами и на боках стеклянных дынек, бананов и тыковок отражались газетные строчки. Мать отчего-то всплакнула, взглянув на часы над телевизором. Мы как раз закончили опутывать ёлку электрической гирляндой, и я потянулся, чтобы нахлобучить на верхушку рубиновую звёздочку:
- А папка сегодня опять не придёт ночевать? Да, мама?
- Подожди, дай я тебе помогу!
Она пододвинула стул, водрузила на него меня, и незаметно включила замотанную изолентой вилку гирлянды в сеть. Ёлка засияла так, что я чуть не упал от восхищения:
- Мама, мама! Посмотри как красиво!…
… А рано утром по коридору разнеслись крики соседки. Она ещё до рассвета возвращалась домой с фермы.
- Марина, вставай! Там внизу твой в сугробе валяется! Не ори! Подожди! Да подожди же ты! Живой он, только пьяный в дупель! Давай я тебе помогу его поднять. Зина! Будем в «Скорую» звонить?! Или так очухается?…
Мать с соседками затаскивают «тело» в комнату. Отец что-то мычит. Мне становится страшно. А вдруг он умрёт? А вдруг и я умру тоже?
Все суетятся. Я подхожу ближе и склоняюсь над лицом бати. Оно бледного оттенка. От отца невыносимо прёт сивухой. Он что-то хрипит, наверное, ругается. Потом он приоткрывает один глаз и пьяно подмигивает мне:
- Лёшка, не дре-ей-еффь! Прорвёмс-с-ся!
Его такое родное лицо неузнаваемо сейчас, оно расплывается, теряет очертания, превращаясь в бесформенную массу. И дёргающийся кадык – как нос корабля, несущегося на скалы. Паруса порваны, сломаны вёсла, и судно не слушается руля. А команда борется за жизнь, пока способна. Пока не опустились руки, пока не чернеет на горизонте скорбное бесчувствие. Пока у команды есть остатки сил…
…Обычно на этом сон разваливается на куски. Разлетается вспугнутыми голубями с соседской крыши. Обычно так. Мне тяжело дышать, потому что те, детские страхи липки, как первое семяизвержение и так же непонятны мне, как любому испуганному при виде первой собственной спермы - двенадцатилетнему пацану. Влажные руки кошмара - на моём горле. И на моих висках, вибрирующих от молотков где - то внутри головы, которые будто забивают гвозди в крышку.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. У меня стоит.
Катя переворачивается на другой бок и сонно обнимает меня рукой:
- Что ты не спишь? Плохой сон?
Я не отвечаю. Она моментально засыпает снова, прислонившись беззащитной щекой к моему плечу. Я закрываю глаза и начинаю считать до ста. Сто. Двести. Триста… Тысяча… Километр…
…Пыльная дорога на окраине городка. Километровый знак на обочине. Я иду по выгоревшей от жаркого лета траве. Рядом со мной идёт, путаясь в босоножках, девчушка в зелёном платьице. У неё очень знакомые глаза.
- Алёшка - картошка! Алёшка – картошка!– смеётся она, гримасничая. – Надуешь мне жабку? Надуешь, правда? Только, чур, мы её потом отпустим к жабятам?
- Не к «жабятам», а к лягушатам! Больно ты много знаешь! – смеюсь я, стараясь казаться по-взрослому строгим, - Если мы её надуем, она лопнет!
Девочка морщит лобик. Ей хочется посмотреть, как лягушачий живот будет надуваться, хочется самой подуть в соломинку. Но жалко жабку. Ей всё интересно, этой девчонке с лучистыми глазёнками. Сильно мелкая по сравнению с нами, двенадцатилетними, но она всегда упорно пытается увязаться за мальчишками. Ей тоже хочется поиграть в наши игры и разузнать наши тайны.
Недавно мы плавили свинец на грузила для рыбалки. Серьёзное и ответственное занятие, скажу я вам! Так она и там влезла! Подслушала, когда я договаривался пойти в заброшенный сарай с друзьями, и прибежала туда, в чисто мальчишечью компанию, принеся с собой оловянных солдатиков в панамке. Где она их взяла? Просто уму непостижимо! В школе мы этих бравых вояк обменивали на этикетки от жвачек и на пустые яркие пачки от иностранных сигарет. Мальчишки всегда оставались мальчишками: недолюбливали очкариков, чужаков с соседнего двора, девчачьи забавы с куклами и тряпками. Да и самих девчонок немного побаивались и особо с ними не водились. Но, как и в любом дворе, в школе или пацанской компании, и у нас была вот такая «пацанка», своя в доску…
…Я вижу во сне, как мы весело идём по шоссе. Совсем нет машин, видимо - выходной. Асфальт дороги раскалён, над ним марево, а в двух-трёх метрах от обочины – поле с цветущим клевером. Порхают бабочки и потревоженные кузнечики выпрыгивают из-под наших ног. Мы пересекаем пышущее жизнью и теплом поле и входим в прохладу кустарника лесополосы. Ещё немного, всего пару сотен шагов, и мы окажемся на берегу речки, где и обитают лягушки со своими лягушатами.
Перед нами открывается вид на полянку с высокой травой. Мы выходим неожиданно и замираем. В центре поляны - голая девушка с венком из полевых цветов на голове, в объятиях парня, тоже голого. Он целуются увлечённо, будто всего остального мира не существует.
Я увлекаю свою спутницу в сторону, пока нас не заметили. Она так удивлена, что даже не возмущается. Я хватаю её как охапку дров, и тащу за ближайший куст.
- Тихо! Бежим отсюда, пока нас не увидели…
Мне и стыдно почему-то… и жутко интересно. Какое-то новое ощущение – внизу моего живота и сердце бьётся так часто, что готово выпрыгнуть.
- А ты видел у дядьки штука какая торчала? Почти как у бычка тёти Шуры. А у тебя тоже такая?
Спрашивая, девочка смотрит на меня хитрым взглядом, и я чувствую, как краснею. Я осторожно высовываю голову из-за куста. Девушка на полянке медленно опускается на землю и протягивает руки к парню. Тот склоняется над ней. Они опять целуются, но при этом тот парень как будто что-то ищет между ног у девушки. Та обхватывает его руками, всё сильнее прижимая к себе, всё сильнее разводит ноги в стороны. У меня захватывает дыхание. Жжение внизу живота становится нестерпимым.
Резко пересыхает горло, и голос предательски дрожит. И только сейчас замечаю, что не один наблюдаю за людьми на поляне. Хитроглазая девчонка, сбежав от меня, прячется за соседним деревом и тоже наблюдает, от удивления раскрыв рот. А ТАМ - парень тем временем всё быстрее елозит на девушке, та внезапно издаёт громкий вздох, закрыв глаза.
- Отпустите её! Не мучайте! – разносится внезапно над поляной детский крик.
Девчонка выскакивает из-за дерева и стремглав несётся по тропинке в сторону посёлка. Я чувствую, как от её крика что-то растекается у меня в шортах. Бегу за ней, не оглядываясь на людей в траве. Мои трусы мокры, а глаза просто заливает пот. Я бегу вперёд, вот уже должен бы вроде и догнать беглянку, но тропинка пуста. С двух сторон – поле. Я останавливаюсь, чтобы немного перевести дух. Её нигде нет, она убежала. Хорошо, что до дома недалеко. Может, опять где-то спряталась? Я кричу:
- Ка-а-а-тя-я-я-я!!!…
…Просыпаюсь, хватая пересохшим горлом сухой воздух спальни. Катя включает бра над кроватью и тормошит меня.
-Что? Что? Лёшенька, что?
Она испугана. Я вижу её глаза. Глаза той девочки в зелёном платье, в стоптанных босоножках. Она гладит моё лицо, целуя в губы. Шепчет что-то, успокаивая. Ночной кошмар тает в тумане, отступает назад в подсознание, хищно улыбаясь и показывая кукиш напоследок. Он, конечно, вернётся, как Шварценеггер в известном фильме. Бросится из-за тёмного угла, и будет потрошить мои мозги уже как-то по-другому, с иными действующими лицами, но неизменно – меня. Мне плохо этой ночью, как вампиру в отсутствии свежей крови. Мне плохо в это полнолуние, в этот момент, когда рядом так реальна девчонка из приходящего сна.
Она шепчет мне ласковые слова на ухо, слизывая наши смешавшиеся на моей коже слёзы. Катя оберегает меня, как ангел – хранитель. Она же и спит со мной, как распутная девка, одновременно заботясь обо мне, как о беззащитном Боге, отданном на растерзание Тьме. Она – моя Мария Магдалина, утирающая кровь и гной моих снов. И ей пофиг, кто я на самом деле, потому что такова её жертва мне.
Мне, парню, которого зовут Алекс.
И который в свободное от кошмарных снов время - трахается за деньги…
