Покров день (Рассказ)

После обстоятельного воскресного завтрака Иван Матвеевич вышел на крыльцо покурить. Сквозь часто падающий снег улица смотрелась по-новому: нарядной и немного загадочной, словно невеста. И пусть уже через пару часов кружевная фата растает, превратившись в слякоть, - не беда. Сейчас и дома казались новехонькими, и заборы стояли ровнее обычного. Негусто в деревне Яковлево настоящих мужиков, - таких, чтобы в силе и разуме. А где их сейчас хватает-то? Хоть по округе пройдись, хоть телевизор посмотри: все одно. Пьянь и балаболки пустые. Разве что у тех, кого по ящику показывают, рожи холеные, да одеты чисто.
Досмолив первую за сегодня, самую вкусную беломорину, сгреб Иван Матвеевич с перил пригоршню пушистого снежка, умыл лицо. Зимой пахнет… Сугробами, узорами на окнах, похожими на еловые лапы. Охотой. Вон пес чего вытворяет: весь палисадник истоптал, гоняя синиц с рябины. Молодой еще, азартный; выдержки не хватает.
Облака, основательно присолившие землю, начали подниматься и редеть. Денек будет славным, без ветра. Старший сын грозился приехать, баньку заказывал…
В кухонное окно постучала жена, закончившая мыть посуду. Погрозила шутливо. По движению губ Иван Матвеевич угадал: «Простынешь ведь!» Махнул рукой, потянулся до хруста в плечах. Какое там «простынешь»? Ноль на дворе.
За спиной тихонько скрипнула петлями дверь. Непорядок, - надо смазать. Настасья, в накинутой поверх платья шерстяной шали, выпорхнула на крыльцо, начала командовать:
- Безрукавку хоть надень. Стоит, понимаешь ли, - душа нараспашку! Так давно не носят.
Чего ж не надеть, раз супруга подала, да еще и застегнула? Сама только что от печи, - теплая, румяная, родная до последней родинки…
- Ванюш, ну не на улице же обниматься, - смущенно шепнула жена. – Не ровен час, кто-нибудь увидит, позавидует.
- И пусть завидуют.
- Не скажи, - она отстранилась, стрельнув глазами по сторонам. – Я пойду, в бане приберусь. Славик сейчас звонил: часа через полтора будут.
И пошла в сторону реки, аккуратно печатая следочки по белой целине. Иван Матвеевич невольно загляделся на жену. Ладная у него бабочка, легонькая. Будто лишь вчера замуж выскочила. А ведь двое сыновей у них, в декабре серебряная свадьба. Славка, того и гляди, внуком наградит. Намекал в прошлый раз. Сноха-то не признается пока, боясь сглаза. Суеверное племя этот слабый пол. Хотя… В чем-то они правы.
«Ладно, - одернул себя Иван Матвеевич, - довольно прохлаждаться». Дети из Углича приедут не с пустыми руками, но в магазин все же смотаться нужно. Наливка в доме есть, первач отменный, - ни с какой монополькой не сравнишь. Не о выпивке и закуске печаль. Хлеба надо свежего купить, в городе такого не пекут. Да сноху побаловать: уж очень Дашка-сластена мороженое любит, крем-брюле. Смешная…
Иван Матвеевич вывел из гаража видавшую виды, но все еще бодрую «Ниву» и порулил в Масальское. Всего-то полтора километра, посуху да при хорошей погоде пройтись – одно удовольствие. Но снежок уже начал подтаивать, а уж что творится у ручья после недавних дождей…
Оставив позади узковатый мостик, машина с радостным ревом одолела подъем и остановилась. Что пешим, что «конным» любил Иван Матвеевич постоять на вершине холма. Дальше проселок разбегался под уклон, резал пополам вольготно раскинувшееся село и спешил дальше, чтобы за поворотом встретиться с бетонкой. Сейчас, благодаря первому снегу, знакомый с детства пейзаж превратился в черно-белую фотографию.
Покров… Этот день стал для Ивана Косарева особенным четверть века назад. Ну, да. И свадьба серебряная, все правильно. В восемьдесят втором, оттрубив срочную, он вернулся домой, тогда еще Брежнев был жив.
После службы на Балтийском флоте родная деревня показалась Ваньке Косареву тесной и убогой. Молодежи еще меньше, чем три года назад. В сельпо, кроме спиртного, из которого самым ходовым являлся огуречный лосьон, - только серые макароны да жуткие конфеты-подушечки, обсыпанные сахаром, чтоб не слипались. Кино в клубе - и то крутят не каждый день, как бывало раньше. Танцы и сопутствующие им драки также проводятся нерегулярно. Интеллигенция, представленная рыжим Генкой-агрономом и учителем широкого профиля Витькой Комаровым, вплотную приблизилась к хроническому алкоголизму, скорешившись на этой почве с пастухом Смирновым Саней. Тот, сколько его Ваня помнил, ни дня без поллитры прожить не мог. Придет с работы, употребит родимую в два приема, занюхивая ржаной корочкой, и - в клуб, на культурный отдых.
Настя, правда, дождалась, как обещала. На нее, тогда еще школьницу, Иван положил глаз в последнее лето перед армией. С его успеваемостью куда-то поступать было бесполезно, но руки заточены, как следует. В совхозе работа всегда найдется, и парень давно помогал отцу в мастерских. Батя ему тогда сказал: «Отслужи, а потом  решишь уже взрослой головой, чем заниматься». Вот Ваня и работал, дожидаясь повестки. А Настёна все поблизости крутилась. Так что еще неизвестно, кто кого первым присмотрел. Хорошенькая она была, цыганистая такая. Кудри до талии, если косу расплетет. Глазищи – черные омуты. Но строго себя держала, не забалуешь. Проводить из Масальского после танцев – пожалуйста. Посидеть на берегу речки Корожечны, слушая хор осатаневших лягушек, - так и быть, но недолго. И кофточку расстегивать не смей! А отец ее запьянцовский (даром, что сам детей наплодил по всему району) сразу предупредил: и думать не моги. Иначе, мол, я тебе подсоблю откосить от армии, - поотрываю все, что ниже пояса
Царствие тебе небесное, папаша. Дочку берег хорошо, а вот сам, переживая смерть Высоцкого, так надрался, что до дому не дошел. Упал посреди улицы, да аккурат виском на торчащий гвоздь. Никто и внимания не обратил. Лежит себе Никита Рябов и лежит, эка невидаль. А как после вечерней дойки Настя с матерью пошли его забирать, оказалось, что батя уже остыл. После похорон и мать слегла. Не совсем, - от паралича Бог миловал, но ходила еле-еле и начала заговариваться. Все себя винила в чем-то…
Так и осталась Настя в деревне, не уехала никуда. А ведь отличницей была, могла бы хоть в техникум поступить, хоть в институт.
У самого-то Ивана все дома оказалось без урону, только безрадостно как-то. Сестра-задрыга, окончив школу, теперь училась в Ярославле. Родители, как и раньше, считали копейки. Прежние дружки – кто где.
А ведь есть и другая жизнь: красивая, интересная, каждый день разная. Иван повидал кое-что за время службы, моряки ведь на месте не сидят. Заграницей, правда, только в бинокль полюбоваться довелось, но отечественные портовые города их эсминец навещал регулярно. И сослуживцы много рассказывали. Были у них на судне ребята из Москвы, Питера. Заслушаешься…
Вернулся Иван, как и уходил, в начале октября. Первый парень на деревне: в плечах раздался, взгляд стальной, походка вразвалочку, тельняшка, клеши. Старшина 1 статьи, это вам не шутки. Настёну, как встретил, крепко так за талию ухватил:
- Хватит, ягодка, тебе наливаться. Пора в дамки.
А она – ничего: зарделась жарко, но вырываться не стала. И ходила везде с Иваном уже как невеста. Только заскучал быстро ее морячок. Неделю пошатался по Яковлеву да Масальскому, покрасовался парадной формой, и показалось ему тошно. Звали ведь армейские дружки: приезжай, работа найдется. Не век же прозябать «деревенским сельскожителем»!
Вот и собрался он съездить в столицу, к Серёге Борчеву. Тот до армии на АЗЛК работал слесарем. Говорил, зарплата хорошая, общежитие есть, а со временем комнату можно получить. Почему бы не попробовать? Своим сказал, что в гости едет, а там будет видно. Отец насупился, мать в слезы ударилась. Настёна – и того пуще:
- Не вернешься ты, Ваня! Так в Москве и останешься, даже в отпуск приезжать не будешь. В Крыму-то лучше отдыхать! И девки московские одеты по моде…
Словом, поссорились они в тот вечер. Как ни пытался Иван убедить невесту, что уезжает, может быть, всего на несколько дней, та только ревела громче. Он и плюнул, перестал утешать, домой ушел. Надо же быть такой упрямой! Три года ждала, и еще немного подождет, ничего страшного. Если все в Москве сложится хорошо, он со временем заберет Настёну из деревни.
На следующий день (как раз Покров был) Иван на отцовском мотоцикле подался в Углич. Договорились, что драндулет оставит у тетки, а батя его потом заберет. Утром, как по заказу, прошел снег, и парень не рисковал сильно разгоняться. Все равно спешить некуда, так как на сегодняшний поезд билетов наверняка нет, и придется ночевать у родни.
Дорога до города тянется почти все время через лес. Ехал он, насвистывая «Прощай! Со всех вокзалов поезда…», и вдруг видит: легковушка приткнулась у обочины, пустая, а люди вдоль опушки шарят. Чуть дальше – та же картина. Иван притормозил и понял, что народ собирает грибы. Это в октябре-то! На снегу их хорошо видно, по всему лесу шляпки торчат.
Проехать мимо такого чуда немыслимо для заядлого грибника. И тетка Наталья рада будет. Парень загнал мотоцикл в елочки, чтоб с дороги никто не заметил. Достал из рюкзака, собранного матерью, большую наволочку (зря возражал, пригодилась!) и двинулся в лес. Опята повылезли небольшими кучками. Были они живыми, крепкими, теплыми, вот снег на шляпках и растаял быстро. Срезать такие грибочки – сплошное удовольствие. Одно плохо: собирался он сегодня вовсе не в лес, и обут в ботинки, которые начали промокать. Но все равно Иван решил набрать как можно больше грибов, раз уж такая удача привалила. А ноги - что? Как промокли, так и высохнут.
Тем временем, заметно потеплело, и стал накрапывать дождь. Тащить наволочку, которая становилась тяжелее с каждой минутой, было чертовски неудобно. Вернуться, что ли? Ваня огляделся и понял, что азарт завел его слишком далеко. А лес-то незнакомый. Яковлевские сюда никогда не ездили. Зачем, если вокруг деревни сплошные леса, а этот славится лишь тем, что в нем медведь живет? Понадеявшись, что обратно выйдет по собственным следам, грибник не примечал дорогу. Но дождь благополучно съел выпавший утром снежок. Куда идти? Солнца нет…
Иван завязал горловину наволочки узлом, перекинул на палке через плечо и двинулся в том направлении, откуда пришел. Подошвы скользили по опавшей листве, незаметно усилившийся дождь насквозь промочил и одежду грибника, и наволочку с добычей. Но парень скорее радовался приключению, предвкушая, как станет о нем рассказывать. Где-то через час он понял, что заблудился, и радость заметно увяла, а вскоре сменилась своей противоположностью. Поневоле поверишь байкам, что это леший человека кружит, заводя в чащобу. Уставший, продрогший, Иван брел и брел, а унылый осенний лес все никак не кончался. Встретить кого-нибудь, чтобы спросить дорогу, надежда слабая…
Стало уже темнеть, и Ваня совсем отчаялся, когда мокрые березы и ели нехотя расступились, образовав небольшую поляну. А на ее краю измученный грибник увидел избушку в два окна, которые слабо светились. И дымок из трубы поднимался, путаясь в еловых ветвях. Иван даже не удивился в первый момент, настолько велик оказался восторг. Согреться, обсохнуть, грибов этих проклятых нажарить и съесть! Кособокий домик, весь в пятнах лишайника, крытый полусгнившей дранкой, казался сейчас пределом мечтаний.
Рассудив, что сразу соваться в дом невежливо, он постучал в низкое окошко. Пестрая занавеска слегка отодвинулась, и кто-то махнул рукой в сторону ветхого крыльца: заходи, мол. Шагнув через порог, парень очутился не в сенях, как ожидал, а прямо в избе, - тесной, грязноватой, с низким потолком.
- Дверь-то закрой, Ванюша, - прошамкала старуха, ковыряющаяся у печи. – Выстудишь избу.
- З-здрасьте, - выдавил гость. – Мы знакомы, бабушка?
- А сюда одни Иваны забредают, не ошибешься, - последовал обескураживающий ответ. – Ты грибы у двери оставь да проходи. Сейчас вечерять будем.
- Мне бы обсохнуть…
- И обсохнешь, и горячего поешь, и чайком побалуешься, - заверила хозяйка. – Переобуйся вон в те валенки, куртку у печи повесь. Переодеть мне тебя не во что, мужских вещей не держу.
Парень чертыхнулся про себя, только сейчас вспомнив, что рюкзак со всем имуществом остался на багажнике мотоцикла. Благо, что деньги и документы при нем, во внутреннем кармане куртки. Эх, насобирал грибочков на свою голову…
Старуха, ловко орудуя ухватом, выставила на стол тяжелый чугунок. От густого, сытного духа гречневой каши у Ивана заурчало в животе, а набежавшей слюной впору было захлебнуться. Он подсел к столу, который освещала керосиновая лампа, и стал незаметно осматриваться. Давно не беленая печь занимала половину избы. Из щелей в бревенчатых стенах неряшливо торчала пакля. Огромный сундук с набросанной сверху рухлядью. Покрытый ветхой, штопаной-перештопаной скатертью стол. Широкая лавка под окном, табурет, - вот и вся обстановочка.
Хозяйка наполнила две глубокие миски кашей, сдобрила топленым маслом из горшочка. Достав из печи закопченный чайник, разлила по кружкам с отбитой эмалью чай.
- Милости просим, гость дорогой. Чем богаты…
Уселась напротив, на табуретку, и у молодого человека наконец-то появилась возможность ее рассмотреть. До таких лет не живут, - первое, что пришло в голову Ивану, пока он, обжигаясь, глотал восхитительно вкусную кашу. Сморщенное темное личико величиной с его кулак, запавший беззубый рот, реденькие седые брови, выцветшие глазки почти без ресниц. Одета в мешковатое шерстяное платье, на голове – низко повязан клетчатый платок. Таких вот бабулек, чья неухоженная старость вызывает чуть брезгливое сочувствие, у нас хватает. Но эта казалась уж слишком древней.
- Ты одна здесь живешь, бабушка? – спросил он, утолив первый голод.
- Почему? С кошкой, - и в подтверждение слов хозяйки на печи сверкнули и тут же погасли два изумрудных огонька.
- А гречка у тебя откуда? Мы ее сто лет не видели.
- Слово знаю, - скупо усмехнулась старуха.
Ваня отхлебнул из кружки:
- Это что за трава?
- Иван-чай. Неужто не пробовал никогда?
- Как-то не довелось. Вкусно.
Бабка вытерла рот застиранным фартуком и хитро прищурилась:
- А вот скажи мне, добрый молодец: почему, если Иван, то либо дурак, либо царевич?
На царевича Ваня сейчас никак не тянул и обиделся:
- Уж будто бы! И нормальных мужиков среди Иванов полно.
- Сколько живу на белом свете, а «нормальные» ко мне не заходили, - покачала головой хозяйка. – Вот ты, Ванюша, дело пытаешь, али от дела лытаешь?
- Дело, конечно: в Москву собрался.
- И что ты там потерял, в Белокаменной-то?
- Потерять – не потерял, а что-нибудь найду! – буркнул парень.
- Эх, молодец… Али своего дома нет? Все гонитесь за чем-то… Жар-птицу поймать, за три моря сходить да сгинуть там. Удаль показать, мечом помахивая, - старуха печально кивала головой, не глядя на собеседника. – Раззудись, плечо, размахнись, рука. А дальше – хоть трава не расти? Так вот намахаются, бывало, соколики, порубят друг дружку, а бабы потом выходят на поле-то. Добро, коли свой найдется живым. А нет – чужого, хоть и басурманина, на плечи взвалит бабонька и тащит до дому. Детей-то растить надобно, а как без мужика?..
- Ты к чему это, бабушка? Запутала меня совсем.
Иван, разомлевший в тепле, отчаянно хотел спать. Бабке, конечно, поговорить не с кем, кроме кошки, вот и мелет.
- Да это я так, Ванюша, сама с собой. По-другому все могло бы сложиться, по-людски. Ладно уж, дело давнее. Ты отдыхай. Кинь на лавку вон тот тулуп, да спи. Умаялся ведь…
Парень провалился в сон, едва уткнувшись носом в пахучую овчину.
Вот, кажется, только глаза завел, а кто-то уже гремит посудой, скрипуче приглашает завтракать. Надо же, какая чушь снилась: грибы по снегу собирал, заблудился, на избушку набрел…
- Нажарила я твоих грибов, Ванюша. Вставай.
Не приснилось, значит…
В охоточку навернув полсковороды жареных опят, гость стал прощаться с молчаливой поутру хозяйкой:
- Спасибо, бабушка. Как звать-то тебя не знаю…
Старуха отвернулась к окну:
- Было время, Василисой кликали.
- Премудрой или Прекрасной? – хохотнул Иван.
- Когда как. Ступай, Ванюша, счастливый тебе путь.
Парень шагнул с крыльца и прищурился на солнце, поднявшееся над лесом. Ну, теперь он дорогу найдет легко. Услыхав за спиной странный шум, обернулся и понял, что волосы действительно могут шевелиться. Изба со скрипом и кряхтением неуклюже разворачивалась к нему тылом. Василиса, значит?..
Иван бросился прочь, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. Спотыкался, падал, снова бежал, подгоняемый больше злостью, чем страхом. До того явственно представил вдруг Настю, - с потухшими глазами, в старушечьем платье, что не только на голове – на всем теле шерсть дыбом встала. На удивление скоро он вылетел прямо к тому месту, где был спрятан мотоцикл. Имущество дожидалось владельца в полной сохранности. С разбегу выкатив «ИЖ» на бетонку, парень развернул его в сторону дома.
- Да чтобы моя Настёна – вот так? Да ни в жизнь! – рычал он, все промахиваясь по педали.
Иван Матвеевич никому не рассказывал о том, что случилось с ним в Покров день. Все равно не поверят, зачем же смешить людей? Ходил в тот лес не раз, но так и не нашел поляны с избушкой. Сомневаться в давних воспоминаниях ему не позволял небольшой шрам на лбу, - сучок тогда глубоко рассек кожу.
Так что помнит и не жалеет ни о чем. Хлебнули они с Настасьей всякого, но кому легко было эти четверть века? Вместе да с охотой все осилить можно. А что не попалась больше та избушка, даже хорошо: значит, не совсем дурак…
- …Матвеич! Спишь в оглоблях? – в открытое окно машины скалился неполным набором зубов дед, живущий через два дома от Косаревых. – Я уж от лабаза доковылял, а ты все стоишь на горушке. Сломался, что ли?
Иван Матвеевич тряхнул протянутую руку:
- Здорово, Степаныч. Нет, все в порядке. Твои-то приедут сегодня?
- Обещались, праздник же.
- Ну, бывай.
Вильнув колесами по глине, «Нива» тронулась с места. «Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня - женишком», - крутились в голове полузабытые слова. Не то считалочка, не то заговор…