Умереть на рю Де Ла Пэ (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

Лариса Йоонас

"25 декабря.

На Рождество в Париже выпал снег. Неправдоподобно крупные хлопья валились за окном, и казалось, что оно изнутри занавешено белой шторой. Никола сидел на подоконнике и смотрел вниз. Когда сигареты закончились, он скомкал пустую пачку и негромко сказал: "Вскрыть вены на снегу. Белое и алое. Красиво".

Вечером наш рено подцепил бампером какую-то сумасшедшую кошку. Визжа и крутясь в воздухе, она шлепнулась под дерево на бульваре. Снег тут же протаял и потек буро-грязной лужей. Ничего красивого. Отвратительно"

Нас восемь. Жером, Чен, Мишель, Ален, Генрих, Исаак, Никола, ну, и ваш покорный слуга. Мы свингеры. Точнее - гей-свингеры. Восемь человек, четыре пары. Семь лет назад - когда мы втянулись в эти милые игры - нас было десять. И компания у нас была смешанная. Полетт и Марк - сейчас они живут в Нанте и присылают нам открытки на Рождество. В комнате Никола на стене висит портрет четырехлетнего карапуза - своего сына Полетт назвала Сержем. Надеюсь, в честь меня.

Полетт - сестра Никола. По образованию она архитектор. Тот живописный кошмар, который в Париже известен под именем "L'oie blue" проектировала именно Полет.

Наш "Голубой гусь" свил себе гнездо недалеко от вокзала Сен-Лазар, в небольшом парке на рю де Константинопль. Двухэтажное здание, постороенное в стиле Пентагона, но с четырьмя сторонами. Внутри - небольшой садик с фонтанчиком, всевозможными абстрактными скульптурами и сиденьями-лежанками, увешанный неяркими фонариками.

"Голубой гусь" - своеобразный комплекс. Жером и Чен расположились в той его части, которая выходит окнами на восток. Ресторан с азиатской кухней, преимущественно корейской. Внизу - общий зал, на втором этаже - отдельные кабинеты. Жером - директор-администратор. Чен - шеф-повар. Интерьер - в духе сказок. Стены расписаны гигантскими драконами вперемешку с ветками мандаринов, цветущими гранатами и прочей псевдовосточной чепухой. Ну и название соответствующее - "Le conte d'est" - "Восточная сказка".

Южную часть здания занимают Мишель и Генрих с магазином "La perversion". Или - как ясно из названия - все для извращенцев. Действительно, все - от секс-игрушек до латекса и порнокассет соответствующего профиля.

Два этажа на северной стороне отданы под меблирашки Алену и Исааку. Там можно снять комнату на ночь: если некуда деваться - топай прямиком с приятелем в "L'asile". Документов не спросят, стоит недорого плюс минимальные удобства типа душа, двухспальной кровати, бара и телевизора с видиком.

Ну а на "западе" - данс-бар со стриптизом. Первая выпивка за счет заведения. Тут хозяйничаем мы с Никола. Владеем вдвоем - он торчит за стойкой, а я - хм... стриптизирую. С еще двумя мальчишечками. Собственно, наш бар как раз и называется "Голубой гусь".

Вот такие у нас совместные владения. Строили и содержим в восьмером, на паях. Полетт и Марк свою долю забрали, когда решили уехать из Парижа.

Знакомы мы все достаточно давно. По-крайней мере, Никола я знаю лет двенадцать. Позже всех в нашей компании появился Чен - приехал в Париж из Монреаля, по его словам - побродить по Булонскому лесу, да так и прижился. Чен - канадец полукорейского происхождения. По матери кореец, отец - из семьи французских эмигрантов. Чен смеется, что его потянуло на родину предков. Родиной он считает Париж, а не Сеул.

Генрих - немец. В свое время приехал из Карлсруе в Сорбонну, готовился получить степень магистра теософии. На последнем курсе безумно влюбился в Мишеля и также безумно любит его до сих пор, послав теософию вместе с магистратом подальше. Порно ему доставляют прямиком из Германии - благо, эта страна давно и прочно лидирует в производстве этой своеобразной кинопродукции.

Остальные в нашей компании - французы. И даже я - Сергей Бреславский-Бонне. Кстати, ненавижу, когда меня называют Сержем. Пусть я даже француз в третьем поколении, но - русский. Сергей.

"27 декабря

Как и раньше - подарки родным вернулись нераспечатанными. С тупостью идиота бьюсь в эту стену головой добрый десяток лет. Никола с грустью наблюдал, как я расплатился с посыльным и кинул пакеты на диван в салоне. Ему проще - его семья абсолютно равнодушна к тому, с кем он спит. Отец когда-то был одним из лидеров сексуальной революции. Мать запросто может поинтересоваться - сколько раз мы с Никола трахаемся за ночь. Полетт вообще со своим мужем принимала участие в наших свинго-свинских загулах. Недостижимая мечта - подобные взаимоотношения в моей семье"

Я князь. Прошу не смеяться и не цедить сквозь зубы "все сейчас князья". Я и правда князь. Так сказать, в изгнании. Мой прадед - князь Дмитрий Бреславский - бежал после революции в Константинополь, оттуда перебрался в Париж. Женился уже там, на бывшей фрейлине Ее Императорского Величества Анне Бонне. Не нищенствовали, благо, когда в России запахло жареным, сообразили перевести свои сбережения в "Лионский кредит".

Дед - Андрей Дмитриевич - во время Второй мировой участвовал в Сопротивлении вместе со своим отцом, несмотря на молодость, был дружен с де Голлем, награжден орденом Почетного легиона.

Мой отец - Дмитрий Андреевич - ничего выдающегося не совершил, если не считать основанной им галереи авангардного искусства и активного меценатства. Сколько себя помню - в нашем доме на рю де Британь толпились непризнанные гении всех возрастов. Помнится, даже великий Дали к нам захаживал по-свойски, бывая в Париже. Правда, я был совсем мал и страшно пугался его знаменитых усов. Одно из ранних воспоминаний - сижу на острой коленке Сальвадора и плачу. То ли коленка неудобная, то ли просто так.

Сорбонну я бросил на втором курсе. К тому времени увлекся культуризмом, предпочитал качать мышцы, а не мозги. В тренажерном зале познакомился с Никола, и... понеслась душа в рай. Или в ад, как считают мои родители и старший брат. Мое личное мнение - ад они устроили мне уже на земле.

Иногда мне кажется, что их неприятие моего образа жизни - показное. Тогда я начинаю им звонить, посылаю милые безделушки на дни рождения и Рождество. Для отрезвления хватает недели. Трубка вешается на рычаг, подарки возвращаются невскрытыми. Смешно - свадьбу моего брата я наблюдал тайком, из машины. И до сих пор не знаю, как звать моих племянников. Семейного упрямства я не унаследовал - поэтому люблю своих родных мучительно и безнадежно.

В этом я близок с Исааком. Он тоже был вынужден пойти на разрыв со своей семьей. Ортодоксальные иудеи, они не приняли его ориентации категорически и навсегда. Исаак, выращенный по классической иудейской схеме (семья - святое, гои - не люди), пару раз хотел отмолить свой грех в синагоге. С позором изгнанный раввином, попытался найти убежище в католичестве, но и там не был принят. Теперь он заявляет, что готов стать буддистом, ибо только буддизм не препятствует однополым отношениям. Мы дразним его махараджей и советуем съездить в Тибет - как мусульмане ездят в Мекку.

Кроме Исаака, особо сильно верующих в нашей команде нет. Я был крещен в православии, но в церкви в последний раз был лет в тринадцать. Остальные - католики такие же, как я - православный. Генрих до своей безумной любви был лютеранином, но с годами религия из него как-то повыветрилась. В общем, живем во грехе и верим только в себя.

"29 декабря.

Сегодня спорили всей компанией - где будем встречать Новый год. С одной стороны - наплыв народа в праздник в "Гусе" гарантирован. Упускать прибыль совершенно неохота. К тому же Никола договорился с Пепитой, что она даст один - один! - концерт в нашем баре в новогоднюю ночь. Афиши уже висят, завсегдатаи в ожидании. Цены на вход мы повысили вдвое. Еще бы! Сама Пепита! Эта транс-певица у определенной (нашей-нашей) публики нарасхват.

С другой стороны - хочется хоть один праздник встретить семейным свингеровским кругом. Чен резонно заметил, что решать надо было до Рождества. А сейчас поздно. Платить Пепите неустойку за сорванный концерт - туда-сюда. Но она же раззвонит по всему Парижу, а нам такая реклама ни к чему. Да и народ не простит облома.

Так ничего и не решили".

Пару лет назад, после бурного празднования пресловутого Миллениума, мы собрались в "Сказке", распрощавшемся с последними посетителями. Сидели, болтали о том, о сем. Помнится, Жером вспомнил об одном пареньке - тот собирался устроить крутую пьянку перед Рождеством в теплой компании. Все было заказано - а гости не явились. И паренек, практически каждый вечер проводивший то в "Сказке", то в "Гусе", то "Приюте", куда-то исчез.

- Это ты про Леона? - Генрих принес нам по бурбону и плюхнулся на диванчик, закинув ноги на соседнее кресло. - Так он же в больнице. Мне один из его дружков сказал. СПИД. Согласился на какие-то клинические опыты с новым препаратом.

Леона я помнил. Инфантильный истеричный паренек. Какое-то время назад он пытался снять одного из моих мальчишек-танцоров. После отказа устроил пьяную драку, был пару раз выкупан в фонтане для отрезвления. Потом ходил-извинялся. Значит, СПИД.

Мои размышления прервал Исаак. Оказывается, они уже минут пять обсуждали расп**дяев, трахающихся направо-налево с кем попало. Иссак постучал бокалом по бутылке, обращая внимание на себя, и заявил:

- Между прочим, мы тоже ведь не предохраняемся.

Ален постучал его согнутым пальцем по лбу:

- Думай, что говоришь. В нашей компании чужих нет.

- А если кто-то - теоретически - ходил налево? - Исаак у нас всегда отличался упорством. - Вот ты дашь гарантию за всех?

Чен философски пожал плечами:

- Можно пойти и сдать анализы. Всем. Не вижу проблемы.

Разумный спокойный Чен. Когда через три дня мы, ошеломленные, в полном ступоре сидели в той же "Сказке" и не знали, что сказать друг другу, он так же философски заметил:

- Значит, кто-то из нас бл**ун.

И они все посмотрели на меня.

Нет, я их понял. Стриптизер - значит, гуляю. Простейшая логика. Если я обнажаюсь на публике - значит, запросто могу и потрахаться на стороне. Но я-то про себя точно знал - за много лет ни шагу в сторону. Мне вполне хватало Никола и остальных. Да и вообще... люблю я Никола.

Поэтому я встал, вытащил из-под рубашки свой крестик и торжественно на нем поклялся. Никогда. Никуда. Ни с кем. Как на Библии. И сел. И налил себе виски. Себе одному.

Они тоже вставали. Тоже клялись. Каждый. По очереди. Никогда. Никуда. Ни с кем. И один из нас лгал. Потому что чужих в нашей компании не было. А Полетт с Марком откололись давно и у них здоровый нормальный малыш.

Потом мы сидели и решали, что делать дальше. То что надо лечиться - вопроса не возникало. Дорого. Безумно дорого, но выбора нет. Протянуть несколько лет в надежде, что спасительное средство вот-вот найдут. Окончательное лекарство. Вылечивающее.

Не это нас волновало. Как доверять друг другу теперь? Ведь кто-то из нас не только подцепил болезнь, но и не хочет признаться. Кому-то из нас я не смогу больше верить. Никогда и ни в чем. И мне не поверят тоже.

Это было самым страшным. Мы, прожившие бок о бок несколько лет, делившие на всех свои проблемы, радующиеся друг за друга в случае удач - мы сразу почувствовали стену, незримо отделившую каждого от каждого. Говорят, несчастье сближает. Нас оно разделило - за несколько страшных часов. Мы настолько не ждали такого удара - что оказались не готовы принять его и смириться с ним.

Жером вдруг вспомнил, как мы с Никола попали в автомобильную катастрофу год назад.

- Кровь же Никола переливали, переливали кровь!

- Не сходи с ума, - Это уже Генрих вмешался, - Двадцать лет назад еще может быть. Но не сейчас. Проверяют все.

- Дантисты! Дантисты!

- Ты еще скажи, что тебе аппендицит удаляли нестерильным скальпелем.

- А Чен как-то призналася, что героин пробовал.

- Так он не кололся - нюхал. И когда это было-то.

Я смотрел на них - красных, зло возбужденных, и не узнавал. Случайно я наткнулся взглядом на Чена. Непьющий Чен наливал в стакан неразбавленный виски из полупустой бутылки и пил его мелкими глотками, как воду, судорожно дергая кадыком. И тут я вспомнил - кто и когда.

Я дождался, пока они выдохлись и повалились по креслам и диванам, и сказал в пустоту:

- Заур.

Заур Линни. Красавец-сенегалец, два сезона подряд игравший за "Paris St. Germain". В первый же вечер в "Гусе" он забрался на сцену и присоединился к нашему трио. Он был таким черным, что вспышка фотоаппарата бликовала на его коже. Заур. Единственный, кто за семь лет попал в нашу группу со стороны. А нам и в голову не пришло, что он может быть болен. Все-таки спорт. Врачи. Осмотры. Он хорошо играл, но контракт с ним почему-то не продлили, и Заур исчез из Парижа и из нашей жизни. Странно, что никто, кроме меня, о нем не вспомнил. Любовник он был великолепный - страстный и неутомимый.

Мы помолчали несколько минут, а потом Чен, прикончивший свою бутылку, сказал:

- Какая теперь разница - кто и когда. Давайте думать - как нам теперь жить.

И мы сели думать.

"28 декабря.

Из утрениих газет узнал, что "этой ночью на восемьдесят третьем году жизни тихо скончался кавалер ордена Почетного легиона, князь Андрей Дмитриевич Бреславский-Бонне-старший".

В семье я считаюсь младшим братом. Хотя разница между мной и Андреем - сорок минут. Мы с ним двойняшки и совершенно непохожи. Он кареглазый брюнет и мало чем отличается от коренных французов. Худощавый, подвижный, бурно артикулирующий. Меня всегда раздражала его манера размахивать руками перед носом собеседника. С годами он остепенился, обружуазился, если можно так выразиться. Дед частенько вздыхал, что Андрей совсем забыл о своем аристократическом происхождении, посвятив себя бизнесу на американский манер. Женился Андрей на француженке, тем самым нарушив традицию брать в жены только наследниц русских дворянских семей. Впрочем, в глазах моих родителей, его грех несравним с моим. Да и Женевьев, жена Андрея, с благоговением относится к голубой крови своего мужа. По-крайней мере, по доходящим до меня слухам. Странный парадокс - истребив собственную аристократию, французы с восторгом приняли аристократию российскую. Стыдно и смешно вспоминать - когда-то на вопрос "Неужели вы из тех самых Бреславских?" я с определенной долей снобизма отвечал - "Да. Неужели не похож?" Потом это прошло, потом, нескоро, когда я понял, что гордиться "голубыми кровями" так же нелепо, как гордиться цветом глаз или цветом кожи. Никакой моей личной заслуги в этом нет - так сложились обстоятельства. И отношение к себе окружающих надо заслужить собственными делами.

История моего изгнания из семьи довольно забавна. Долгое время мои родные не подозревали о моих склонностях. Когда я бросил университет и серьезно стал заниматься спортом, довелось мне поучаствовать в некоем шоу. Группа спортсменов и спортсменок моталась по стране и за ее пределами с программой "Le corps" - "Тело". Мы как бы рекламировали занятия культуризмом и здоровый образ жизни среди неблагополучных подростков. В той самой Германии, в Гамбурге, у меня в супермаркете стащили портмоне с кредитками и всей наличностью. Конечно, можно было договориться с директором шоу и получить что-то авансом ...Вы поймите меня правильно - не люблю я просить. Черт меня дернул, но когда ко мне подкатился один господинчик из группы обеспечения и предложил сняться в порнофильме, я согласился. Наверное, в помутнении рассудка был. И мелькал-то я в том фильме в групповухе на заднем плане. Но... Но! Фильм был гомосексуальный. И мелькал я там не просто так.

Короче, нашелся доброжелатель, переславший эту кассету моим родным. Кассету, перемотанную как раз до того момента, где я в кадре крупным планом и в недвусмысленной позе. Может быть, рассчитывали на шантаж - что Бреславские постараются замять скандал. А скандала не было. Мне просто указали на дверь - молча и с аристократическим достоинством. Я собрал вещи и переселился к Никола, с которым к тому времени встречался уже год. Кое-что на счету у меня было - вполне достаточно, чтобы не ощущать зависимости от кого-либо. А на статейки в желтой прессе, что младший отпрыск Бреславских-Бонне показывает стриптиз в голубом баре, мне было плевать. Через несколько лет появился проект комплекса, мы взяли в дело друзей и вполне процветаем. Правда, иногда мне кажется... Но об этом я уже говорил.

"1 января

Пепита была великолепна. По-крайней мере, по рассказу Никола. Я сижу дома третий день и поминаю деда. Нетрудно догадаться, что на похороны меня не позвали. Бог им судья - я и один на кладбище съезжу."

Самым сложным было преодолеть психологический рубеж. Первые дни Никола упорно стелил себе в салоне, а я не настаивал на совместных ночевках. Казалось бы - какая теперь разница. Оба больны, обоим все равно, по большому счету.

Где-то через неделю мне стало... одиноко. Да, на каждую привычку есть своя отвычка, но за что мы сами себя наказываем?

И я решительно собрал в кучу все его простыни-подушки-одеяла и выкинул их в бельевую. Пусть СПИД, но нашей любви никто не отменял. Если мы сейчас откажемся друг от друга - кто нам поможет? Если мы сейчас разойдемся с Никола - то что говорить об остальных наших друзьях? А выживать в одиночку намного тяжелее.

И я сломал его сопротивление. Сломал лаской, нежностью, смешными ночными глупостями. Уже много позже я узнал, что через это прошли все наши пары. Почти все. Кроме Жерома с Ченом. Их болезнь, наоборот, сблизила. Они еще крепче прилепились друг к другу, ища в любви новой, более прочной опоры, чем раньше.

Через какое-то время мы и свингом опять занялись. Наверное, для того, чтобы не ощущать себя выкинутыми из привычной жизни. Надо нам было за что-то зацепиться, оставить что-то, что позволяло нам чувствовать себя прежними - здоровыми. И еще надо было хранить все в тайне - как угодно, любым способом, но в тайне. Ибо кто пойдет в бар, хозяин которого болен? Кто пойдет в ресторан, хозяин которого болен? Кто купит в магазине, хозяин которого болен? А лечиться анонимно - это не анализ крови сдавать.

Потом пришло отчаяние. И первым не выдержал Генрих.

Генрих

Каждое утро я просыпался с одной и той же мыслью.

"Еще один день".

Еще один день из тех, что мне отпущены.

Если шел дождь, я говорил себе: "Генрих, посмотри в окно - тротуары напоминают реки, в них плывут мокрые разноцветные рыбы зонтов. Дельфинами снуют такси. Китами проплывают грузовички. Смотри, башня Эйфеля упирается в тучи - гигантский фаллос города, продолжающего жить своей жизнью. Я - крохотная капля в миллионах иных капель. Впереди еще много дней - и нельзя терять надежду".

Если светило солнце, я твердил себе до заката: "Генрих, cегодня прекрасный день. Грех впадать в уныние, когда бульвары заливает свет, когда даже химеры на Нотр-Дам де Пари улыбаются тебе. Такие дни - Господень подарок, надо ли омрачать его грустью?"

"Генрих, - говорил я себе, - в мире множество людей, испытывающих именно в эту минуту жесточайшую боль, оплакивающих потерю близких, умирающих в страшных мучениях. Ты счастливчик, Генрих. Ты молод, ты любим, и еще ничто для тебя не закончилось..."

Говорят, немцы сентиментальны. Наверное, так оно и есть. Я умилялся детям, счастливо облизывающим мороженое, их перепачканным мордашкам и сияющим глазами. Я готов был рыдать над бродячей собакой, cиротливо прижимающейся к мусорному баку в надежде на подаяние. Я додумывал по грустным лицам чужое горе,. по нечаянным улыбкам - чью-то радость.

Но каждую минуту я ощущал в себе разрушительную силу, незаметно, исподволь пожирающую меня. И тогда мне хотелось кричать - всем этим людям, спешащим по своим делам: "Cмотрите! Вы все! Я - молодой, сильный, образованный! Я умираю! Я обречен! Все ваши горести и радости - они ничто по сравнению с тем ужасом, который ждет меня впереди! Помогите мне! Кто-нибудь! Как-нибудь! Помогите мне!!!"

Мои друзья...Они были так спокойны, словно ничего не изменилось в их жизни. Они шутили, смеялись, занимались бизнесом. Они вели себя так, словно впереди у них была вечность. Словно не поселилось в них темное страшное НЕЧТО, высасывающее подобно вампиру силы и жизнь. Иногда мне хотелось сделать что-то, что вывело бы их из равновесия, заставило бы испугаться, сравняться со мной в скольжении в пропасть.

Mein Gott! Я не был истериком. Я всегда считал себя сильным, но безумие все сильнее овладевало мной. Я перестал спать по ночам, экономя отпущенное мне время. Я забивал свой день делами, стараясь не терять драгоценные минуты. В мой книжный шкаф вернулись Ницше и Шопенгауэр, Штейнер и Бэйли, Вуд и Кардэк. Все то, что я счел несколько лет назад ненужным и непригодным. Я зачитывался Лао Цзы, цитируя Дао по поводу и без повода и изумляя Чена.

При всем при этом я прекрасно осознавал, что истощаю свои силы сам - недосыпанием, джойнтами, виски. Что я своими руками помогаю своей болезни. Я ловил себя на том, что начинаю вслух разговаривать сам с собой, спорить с собой, смеяться над собственными словами. Как-то в зеркале я случайно заметил, что непроизвольно гримасничаю - дурацки, нелепо. Я не читал медицинских журналов, как остальные, - я зачитывался книгами о жизни после смерти. Меня затягивало в сумасшествие, и я сам ускорял это движение.

Я не помню, как это произошло. Мишель рассказал мне все только через неделю. Он позвонил в пять утра Жерому с Ченом, и они примчались в наш дом на рю де ла Федерасьон. Но первым приехал Жан-Жак Прюйетт, наш семейный врач.

Мишель сказал, что я разнес всю комнату. Да я и сам видел следы того погрома. Говорили, я метался в четырех стенах и кричал, что я не хочу умирать. Что не хочу жизни после смерти, не хочу реинкарнаций, не хочу ничего - только жить-жить-жить...Сейчас. Здесь. Всегда. Жить, любой ценой - жить...

Сейчас мне стыдно думать об этом. Им удалось повалить меня на пол - троим, а мсье Прюйетт сделал мне укол. Двойную дозу. Я уснул и проспал больше суток. А когда проснулся - рядом с кроватью сидел Чен и читал мне вслух Лао Цзы

" Достигаю предельной Пустотности,
усердно храню покой.
Сущности все уравниваются.
Так созерцаю их Возвращение.
Если каждая из множества сущностей
возвращается к своему Корню,
то движение вспять, к Корню,
именую Успокоением.
Таково
Возвращение к Предначертанному.
Возвращение к Предначертанному
именуется Постоянством.
Ведание Постоянства
именуется Просветленностью.
О Постоянстве не ведающий
занят суетным и несчастен.
Постоянство ведающий - Великодушен.
Великодушный - Правитель.
Правитель же - Государь.
Государь же - Небо.
Небо же - Дао.
Дао же - вечен,
не имеет плоти,
не близится к гибели."

И тогда я заплакал.

Чен

Когда я смотрю на своих друзей - то не перестаю удивляться, насколько мы все разные.

Взять хотя бы Никола с Сержем. Никола - тот тип гомосексуалиста, который безумно любят эксплуатировать киношники. Женственно-красивый, изящный, надушенный, любитель порассуждать на темы вечной любви и смерти в один миг с возлюбленным. В противоположность ему Серж, который просто излучает флюиды грубой мужской сексуальности. Я как-то наблюдал за тем, как Серж играл с залом во время своего выступления. Казалось, в воздухе сгустилось желание. Оно было осязаемым, оно липло к телу, от него перехватывало дыхание. Я видел дрожащие руки, подносившие бокалы с вином к пересохшим ртам, глаза, неотрывно следившие за движениями чужого - и недоступного - тела. Серж мог делать с залом все, что хотел, и зал отдавался ему - с восторгом и преклонением. Между тем, в сексе Никола грубоват и настойчив, а Серж - ласков и нежен. Они настолько дополняют друг друга, что я за много лет не видел еще более гармоничной пары. Понимание - с полуслова, с полувздоха.

Ален и Исаак все время ссорятся. Им безразлично - слышит кто-то их ссоры или нет. На первый взгляд, их раздражает в партнере все. Манера одеваться, общаться, вести деловые переговоры. Мелкие семейные привычки - предмет постоянного и прилюдного обсуждения. Ален не споласкивает бритву, а Исаак раскидывает рубашки по комнате. Ален мешает кетчуп с майонезом, а Исаак не выносит мусор. Ален предпочитает яркие цвета, а Исаак одевается в черное и серое. Наконец, Ален не верит ни в Бога, ни в дьявола, а Исаак набожен и вечно обвиняет Алена в своем падении. Однако, нам всем прекрасно известно, что как раз Исаак соблазнил Алена и увел его от невесты. Это мы опять же узнали из их ссор. Как Исаак упрекает Алена в безверии, так и Ален при случае напоминает Исааку о своей несостоявшейся семейной жизни. Внешне они похожи - невысокие, полноватые и кучерявые. Оба в очках, оба имеют дурную привычку читать в туалете газеты часами, наживая геморрой. Мы их любим за страстность в постели, доходящую до восторженного экстаза, за постоянную готовность на любые - самые рискованные - сексуальные эксперименты. В остальном оба они маловыносимы, и я до сих пор удивляюсь их продолжительным, почти пятнадцатилетним отношениям.

Мишель и Генрих у нас самые младшие. Генрих очень не любит, когда к нему обращаются на французский манер - Анри. Он каждый раз подчеркивает, что назван в честь Гейне, а Анри Гейне не звучит. Генрих немного сноб, любит поглядывать свысока. Но происходит это чаще всего от неуверенности в себе. Генрих - единственный "чистый" пасс, что временами больно ударяет по его самолюбию. Внешне он то, что принятно называть "белокурой бестией". Слегка деревянная походка, рыжеватые волосы и блекло-голубые глаза. Наверное, он неплохо смотрелся бы в военной форме. Сужу по тому, что на свинг Генрих любит наряжаться в псевдонацистскую форму, хотя Исаака и Сержа от этого перекашивает. В отместку они пользуются его слабостью - в пассе Генрих теряет себя и готов на все-все-все. Выполнив это "все-все-все", Генрих запирается в ванной и рыдает там от уязвленной славянином и евреем гордости. Почему-то самоотверженная любовь к "лягушатнику" Мишелю так на него не действует. Мишель - веселый, жизнерадостный, как говорится, "безбашенный". Он обаятелен и способен выкинуть какой-нибудь неожиданный фортель. Например, на спор раздеться донага на площади перед Лувром. Или пристать в бистро к девушке, заморочить ей голову, привести домой и невинным голосом представить ей Генриха: - Знакомься, дорогая, это мой любовник, который обожает делать минет. Генрих от подобных выходок жестоко страдает, сбегает ночевать к нам или к Никола с Сержем, дуется пару дней, но неизменно прощает.

Жером. Ну что, Жером. Я его люблю, и этим все сказано.

Исаак

Мне нравится отдыхать в Люксембургском саду. Правда, это получается нечасто. Дела, дела, дела. Неделя летит за неделей, месяц за месяцем, и внезапно мной начинает овладевать тоска. Тогда я бросаю все, беру с собой томик Мурасаки Сикибу и еду в центр. Правда, почитать удается редко. Всегда что-то отвлекает внимание. Чаще всего - студенты. Люксембургский сад излюбленное место их встреч. Так и получается, что я забываю похождения блистательного Гэндзи и начинаю наблюдать за молодыми людьми.

Иногда мне составляет компанию Никола. Они с Сержем живут совсем недалеко, если Никола свободен - он соглашается посидеть часа два рядышком и поговорить о жизни. Он вообще любитель поговорить и поспорить. И лентяй, по большому счету. Когда есть возможность свалить дела на Сержа, он беззастенчиво это делает, благо друг не возражает.

Недавно мы спорили с Никола о пресловутых парадах гордости. Я решительно не понимаю, чем гордятся демонстранты. Нетрадиционной ориентацией? Тоже мне, заслуга. С тем же успехом на демонстрацию могли бы выходить традиционалы. И гордиться тем, что спят с женщинами. Я своей ориентации не стыжусь, но и подчеркивать ее не считаю нужным. Что есть, то есть - на все воля Господа нашего. Я так и сказал в свое время ребе - если Господь так судил, нам ли противиться его решению. Желания наши прах перед желанием Господа, за что же смертный человек - ребе - лишает меня права помолиться в синагоге с равными мне. Но спорить с раввином - носить воду в ладонях на холм. И холм не зацветет, и время потеряешь. Впрочем, у меня была возможность убедиться, что спорить с любым священнослужителем совершенно бесполезно. Они изначально знают все лучше нас. Они свято уверены в своей правоте. Они забывают, что только Господь вправе карать и миловать детей своих.

Ничего не могу с собой поделать. Мне безразлично мнение окружающих, но что я скажу Ему, когда придет мой черед? Я уверен, что Он поймет и не потребует от меня оправданий. В конце концов, именно Он создал меня таким. Но, с другой стороны, не явлется ли наша болезнь Его наказанием нам? Я все чаще думаю - если бы мы, как любая семья, любили только друг друга, миновала ли бы нас эта кара? Я уверен, что да. Следовательно - это нечто вроде растянутых во времени Содома и Гоморры. Вместо моментальной гибели - долгое умирание, чтобы грешные осознали и прочувствовали свой грех. Чтобы нас проняло - до сердца, до печени-селезенки. Не зря ведь уже двадцать лет медики всего мира не могут найти лекарства против СПИДа.

Странно, но со мной все происходит наоборот. Сейчас я смирился и свыкся со своей болезнью. Хотя сначала было очень плохо. От осознания собственной "черной отметины". До этого мне всегда казалось - меня ЭТО минует. Не столь я грешен, чтобы казнить меня таким образом. L'homme est mortel, это неизбежно, но я рассчитывал прожить долго и достаточно спокойно. У нас говорят " ад меа эсрим" - до ста двадцати. Так долго я бы не хотел, но хотя бы до семидесяти. Хотя бы...

Жером

"О несчастье! Оно является опорой счастья. О счастье! В нем заключено несчастье. Кто знает их границы? Они не имеют постоянства."

Не обращайте внимания. Это я от Чена нахватался мудрых цитат. Он у нас философ. Не такой, как Анри, который во всем ищет зашифрованный глубокий смысл, а когда не находит - расстраивается и начинает страдать комплексом неполноценности. Не такой, как Исаак, который во всем видит Божью волю и поэтому плывет щепкой по течению под девизом "Let it be".

Чен - созерцатель и оптимист. Все, что происходит в этом лучшем из миров - происходит к лучшему. Страдания возвышают, счастье - награда за долготерпение и смирение, а смерти не существует вообще. Есть только переход от материального существования к существованию внематериальному, присоединение к Всеобщей соборной душе мира. Своеобразная вера, много раз выручавшая нас в критических ситуациях.

Когда мы вернулись домой после той злополучной новогодней встречи, мне было не по себе. Еще никто ничего не знал - просто разговор, свернувший на тему СПИДа, закончился предложением Чена сдать анализы. Просто так. На всякий случай. Но состояние было паршивое. Помню, я стоял у окна, курил и прокручивал в голове всевозможные варианты дальнейшего развития событий. Чен подошел сзади, обнял меня, прижался щекой и сказал почти шепотом: "Что бы ни случилось, я люблю тебя. Главное - всегда об этом помни. Что на земле есть один человек, который ради тебя сделает все. Просто будь в этом уверен."

Я знаю, что Ален и Исаак были на грани того, чтобы разойтись. Осознание своего заражения оттолкнуло их друг от друга настолько сильно, что только страх одиночества и невозможность остаться один на один с болезнью удержало наших друзей от разрыва.

У Генриха развился сильнейший психоз с глубоким и долгим депрессивным состоянием. Понадобилось достаточно серьезное лечение в клинике у мсье Прюйетта, чтобы вернуть Анри к более-менее нормальной жизни. А Мишель, никогда и ничем не болевший за всю свою жизнь, внезапно стал цеплять на себя всевозможные болячки - от элементарного насморка до жесточайшей аллергии. И это ни в коей мере не было связано с вич-инфекцией. Просто на нервной почве.

Серж и Никола внешне не изменились.Но Никола рассказывал мне, какой ужас охватывал его при одной мысли о том, чтобы лечь в постель с Сержем. И то, что Никола сам был болен, ничего не меняло ровным счетом. Подсознательный животный ужас, с которым невозможно справиться - так иногда люди боятся мышей или пауков. Не знаю, что уж там сделал Серж, чтобы сломать эту стену, но ему это удалось. Впрочем, Сергей у нас отличается редкостным упрямством. Если он что-то решил - так или иначе добьется. Жаль, что в последнее время он стал довольно много пить.

А у нас с Ченом все произошло как-то иначе. Наверное, какой-нибудь фантаст представил бы это как купол, отгородивший нас от внешнего мира. Если раньше мы могли обходиться друг без друга, то сейчас это стало невозможным. Мы пользуемся каждой минутой, чтобы побыть вместе. Посидеть рядом, прикоснуться, поцеловать лишний раз. Потребность всегда и везде быть вдвоем, ставшая привычно-естественной. Любовь? Да, конечно. И что-то еще - неосязаемое и необъяснимое. Может быть, полная и абсолютная уверенность, что если мы выживем - то только вдвоем.

Недавно я предложил Чену подписать ПАКС*. Мой друг умеет сдерживать эмоции - чисто восточное свойство, приобретенное вместе с генами предков. А в этот раз он не стал скрывать, что растроган. Мы - семья. Я уверен, что ни с кем и никогда не был бы так счастлив, как я счастлив с Ченом. У нас есть друзья, у нас есть дело, которое нам нравится. Сейчас, когда счет нашей жизни идет не на десятилетия, а на годы, мы понимаем - как это важно, не оказаться в одиночестве. Необходимо, чтобы рядом был человек, на которого можно опереться. Любящий, любимый, который не предаст и не откажется.

Полет

Я очень люблю их всех. Не потому, что в их очень и очень мужской компании была единственной женщиной. Не потому, что они всегда относились ко мне подчеркнуто рыцарски. Не потому, что наши отношения были интимны донельзя. Тут нечто иное.

Женщины часто относятся к мужчинам, как ко взрослым детям. Для меня все они были такими детьми. Болезнено ранимыми, остро реагирующими на все, что могло задеть их достоинство. Я всегда пыталась заменить им семьи, которых некоторые из моих друзей лишились. Сексуальная близость нам не мешала. Не могу сказать, что я понимала все происходящее с ними. Психология мужчины все же отличается от женской. Я могла еще как-то предугадать поступки Никола или Генриха. Никола мой брат, а Генрих более женщина, чем мужчина - по складу характера. Остальные были для меня загадкой. Даже Марка я не всегда могла понять. Что привлекло его в чисто голубую тусовку? Новизна ощущений? Желание разнообразия? Мы никогда не говорили на эту тему. Может быть, когда-нибудь потом...когда-нибудь...

Почему мы уехали? Нет, тут нет никакой тайны. То есть для наших парижских друзей это тайна. Но я не буду интриговать вас. Так уж вышло, что мы с Марком генетически не подходим друг другу. Мы вполне репродуктивны, но после трех выкидышей выяснилось, что родить от мужа я не смогу. Да, вы абсолютно правильно догадались - отец нашего малыша Серж Бреславский. Хотя он, кажется, не подозревает об этом. Я имела в виду Сергея. Маленький Серж больше похож на меня, хотя и унаследовал синие глаза своего отца. И его улыбку. Никола единственный, кто знает правду.

Да, наверное, со стороны это походило на бегство. Сейчас я жалею о своей трусости. Но почему-то мы с Марком испугались тогда. Что Сергей предъявит какие-то права на этого ребенка. Что возмутится нашим сговором. Что наш сын попадет под влияние наших друзей и станет таким..таким же.

Видите, я тоже несвободна от дурацких предрассудков. Хотя люблю друзей. И жалею. Особенно сейчас. Но пересилить себя я не в состоянии. Когда дело касается чужих детей - все мы либеральны и готовы к компромиссам. Но своему ребенку я не хочу такой судьбы. Вероятно потому, что достаточно близко соприкоснулась с той стороной жизни геев, которая чаще всего остается за кадром. С их одиночеством и противостоянием окружающему миру. С их болью, которую большинство из них тщательно скрывает. С их отторжением от семей и друзей.

Наше общество еще не готово принять их такими, какие они есть. Да, мы издаем правильные законы и говорим о политкорректности в отношении гомосексуалистов. Да, мы уже считаем неприличным скабрезно улыбаться вслед мужской паре, обнимающейся на улице. Да, мы снимаем фильмы и пишем книги о геях. Но в целом - они были и остаются для подавляющего большинства людей существами иного мира. А иное достаточно часто воспринимается как враждебное.

Я бы хотела дожить до того дня, когда из лексикона исчезнут слова "сексуальная ориентация". И останутся люди. Просто люди. Равные во всем.

-----------------------------------------------------------
"В сей мир едва ли снова попадем,
Своих друзей вторично не найдем.
Лови же миг! Ведь он не повторится,
Как ты и сам не повторишься в нем."

Омар Хайям

"По данным Объединенной программы ООН по СПИДу (UNAIDS):

Ежедневно около 16 000 человек заражаются ВИЧ-инфекцией.

С момента начала эпидемии в мире заразились ВИЧ-инфекцией около 50 миллионов человек.

Сейчас в мире 33,6 миллиона человек живут с ВИЧ-инфекцией и СПИДом. В целом около 1,1% жителей планеты заражены ВИЧ.

16,3 миллиона человек умерли от СПИДа с начала эпидемии, из них 3,6 миллиона - дети до 15 лет.

В 1998 году от СПИДа в мире умерли 2,5 миллиона человек. В 1999 году было 2,6 миллиона смертей. От малярии, еще одного из пяти заболеваний, вызывающих наибольшее количество смертей на планете, в год умирает один миллион человек. Однако малярия относится к "зрелым" эпидемиям со стабильным количеством смертей, а эпидемия СПИДа продолжает развиваться, и количество смертей растет год от года.

Более 95% всех людей с ВИЧ живут в развивающихся странах. Аналогично, из всех смертей от СПИДа в мире 95% приходятся на развивающиеся страны.

Каждую минуту 11 человек - мужчин, женщин, детей - заражаются ВИЧ-инфекцией. Общее число новых заражений за 1999 год составило около 5,6 миллионов.

Около половины новых заражений в мире приходится на молодых людей от 15 до 24 лет. В 1998 году около трех миллионов молодых людей заразились ВИЧ-инфекцией. Это означает, что пять или больше молодых людей каждую минуту заражаются ВИЧ.

Одна десятая всех новых заражений в мире приходится на детей и подростков до 15 лет. Это означает, что сейчас в мире 1,2 миллиона детей живут с ВИЧ. Большинство из них заразились ВИЧ от матери при беременности, родах или грудном вскармливании.

Глобальным эпицентром эпидемии является Африка. Сегодня на африканском континенте 22,3 миллиона взрослых и более 1 миллиона детей живут с ВИЧ-инфекцией. Только за 1998 год СПИД в Африке унес жизни двух миллионов людей. Каждый день в 1998 году на африканском континенте хоронили 5,5 тысяч человек, умерших от СПИДа. Около 95% детей, осиротевших из-за СПИДа, также живут в Африке.

Сильнее всего поражена СПИДом часть африканского континента к югу от Сахары. В этом регионе, население которого не превышает 10% всего населения планеты, живет 70% всех людей с ВИЧ и происходит 80% всех смертей от СПИДа.

В Северной Америке и Западной Европе новые комбинации противовирусных препаратов продолжают значительно снижать смертность от СПИДа. Например, в 1997 году смертность от СПИДа в США была самой низкой за предыдущее десятилетие, снизившись на две трети за два истекших года. Противовирусная терапия в индустриально развитых странах сохраняет жизнь людей с ВИЧ. При этом количество новых заражений по-прежнему остается высоким. Таким образом, процент людей, живущих с ВИЧ, постоянно растет.

В странах Северной Америки и Западной Европы в целом не отмечается прогресса в профилактике новых заражений ВИЧ-инфекцией: за 1998 год около 75 тысяч человек в этих странах заразились ВИЧ; таким образом, число людей, живущих с ВИЧ, в этих странах возросло почти до 1, 4 миллиона."

www.aids.ru - СПИД: научимся жить

"...обещаю тебе хранить верность в счастии и в несчастии, в здравии и болезни, а также любить и уважать тебя во все дни жизни моей".

---------------------------------------------------------------------------------------

*Пакт гражданской солидарности (ПАКС), обеспечивающий предоставление легального правового статуса всем парам, состоящим во внебрачном сожительстве, как гетеросексуальным, так и гомосексуальным.