Потом, много лет спустя, она с недоумением вспоминала то чувство раздражения, которое заставило её вспыхнуть и отвернуться при первом же взгляде на него.
…К моменту его появления в заплёванном и душном здании Якутского аэропорта она была уже порядком измотана и накалена. Хотя, честно говоря, никакого комфорта от своей командировки благоразумная девушка Валерия (для сослуживцев – Валерия Алексеевна) и не ждала. Дорога от городка, утонувшего в черёмуховой пене, до неизведанного ею Заполярья – вот что манило её и перевешивало все командировочные невзгоды. Она чувствовала себя, по меньшей мере, первооткрывателем Северного полюса, когда добровольно вызвалась везти в далёкий посёлок Депутатский удалую пятёрку своих интернатских воспитанников. Они хотели домой, к родителям. Она же ждала новых впечатлений и встреч после утомительного и однообразного учебного года. Не пугало её даже то, что один из этой пятёрки, смуглый отрок по имени Христофор, стремительно пожелтел по дороге, так как ещё в интернате подцепил болезнь Боткина. Если бы Лера не забрала его с собой, он попал бы вместо родного дома в инфекционное отделение, а весь интернат, включая педагогов, из-за карантина лишился бы летнего отдыха. Кому-то нужно было рискнуть. Вызвалась самая молодая, новенькая в коллективе, преподавательница немецкого языка и рисования, Валерия Алексеевна. Благородный порыв во имя общественных интересов добавил ей уверенности в себе и наполнил кровь искрами авантюризма, будто пузырьками шампанского. Приходится признать, что молодость хоть и смела, но, увы, безрассудна. Минувшей весной Лере исполнилось 22 года, и всё ей было в радость в этом мире: и командировка к чёрту на кулички, и роль многодетной мамаши, и даже нелётная погода, застигшая путешественников в аэропорту. Валерия Алексеевна легко переносила и долгие отсидки в закрытых из-за непогоды аэропортах, и ночёвки на жёстких вокзальных сидениях - тот цыганско-бомжовый быт, который предначертан был всем советским гражданам, решившимся стать пассажирами Аэрофлота или отечественной железной дороги в ту пору.
...Но дети! Уже к вечеру первого дня путешествия они раскисли, размякли и сникли. Им хотелось спать, и они готовы были растянуться даже на холодном и грязном кафельном полу аэропорта. Лера, ведомая инстинктом наседки, распустила крылья и бросилась в бой за интересы своих птенцов. Гостиница для пилотов отпала сразу: Лерины питомцы на героических лётчиков явно не тянули. Хозяйка «Комнаты матери и ребёнка» тоже высокомерно отвергла их, побледневших от усталости и по-дорожному помятых: они, увы, были не грудными детьми, к тому же могли «натрясти на её белые простыни своих интернатских вшей». Да и сама Лера в потёртых джинсах, стройотрядовской курточке и вязаной шапочке, из-под которой выглядывала пушистая подростковая косичка, никакого уважения у облечённой властью тётки не вызвала.
И тут мимо нашей наседки с её чумазыми цыплятами «под белы руки» милиционеры провели в транспортное отделение чуть тёплого гражданина. Из открывшейся для его торжественного входа дверь пахнуло живым теплом. Там, на мягких казённых стульях, можно было бы неплохо провести ночь... А может, на счастье, там и комнатка с нарами есть для особых случаев? Идея возникла мгновенно. Лера догнала молоденького сержантика, который оставил почётного гостя в отделении и отправился обратно на свой пост, и деловито спросила:
- Если я сейчас витрину в киоске разобью, меня в отделение заберут? А моих детей?
Неизвестно, что сыграло решающую роль в этой нестандартной ситуации: пузырьки шампанского в её крови или доброе сердце веснушчатого милиционера. Но примерно через полчаса питомцы томмотского интерната, тесно прижавшись друг к другу спинами для тепла, лежали на широкой и мягкой резиновой ленте багажного транспортёра. Зал выдачи багажа, расположенный в глубине аэропорта, был относительно защищён от сквозняков, свет в нём был погашен до утра, а на дверях висел внушительный замок, оберегая детей от нахальных конкурентов в борьбе за спальное место.
Лера тоже попыталась задремать, усевшись на свою дорожную сумку и прислонившись к решётке багажного отделения. Пока она устраивала детей на ночлег, на улице стемнело, вокруг аэропорта собралась внушительная толпа то ли пьяного, то ли обкуренного молодняка, и выход на площадь по степени риска стал приближаться к партизанскому рейду в тыл врага. А тут ещё дети, просунув сонные мордашки сквозь решётки своей импровизированной спальни (ну точно, как грустные зоосадовские обезьянки), настойчиво попросились в туалет, который, как и полагается, был где-то там, в темноте ночной площади, за линией фронта. Надо было подняться, размять затёкшие от неудобной позы ноги – и идти во тьму. Но высовывать нос из нагретого человеческим дыханием здания не хотелось. Пока Лера раздумывала, не позвать ли на помощь знакомого сердобольного сержанта, в зал и вошёл Он. Нет, не сержант, а тот самый незнакомец, с упоминания о котором и начался рассказ. Не заметить его даже среди жужжащей и вяло шевелящейся толпы пассажиров было просто невозможно: на две головы выше большинства окружающих, в распахнутом бежевом импортном плаще, с белой дорожной сумкой через плечо, он явно выделялся из серой массы, как инородное тело. Чёрт возьми, он выглядел точь-в-точь, как американский киноактёр Роберт Редфорд, сыгравший главного героя в фильме «Три дня Кондора»: этакая гордая нездешняя птица с медальным профилем. Светло-русые волосы – аккуратной гривой по плечам. Глаза то ли серые, то ли голубые – издали не разобрать. Жесты уверенные и лаконичные. Походка и осанка чемпиона мира по всем видам спорта сразу. Было такое впечатление, что он не в зал ожидания вошёл, где даже сесть негде, а в вестибюль дорогой гостиницы, где его ждёт роскошный номер «люкс».
- А меня ждёт поход в вонючий уличный туалет, до которого ещё добраться в темноте нужно, - раздражённо подумала Лера, обиженно отвернулась от Кондора (хотя он-то уж точно ничего плохого ей не сделал) и пошла к выходу, раскинув крылья над своим полусонным выводком. Кажется, всего на пару секунд задержалась она у дверей, не решаясь выйти в пугающую промозглую ночь, как вдруг над её плечом раздался незнакомый мужской голос, от которого проснулись и заторопились по венам притихшие было шустрые пузырьки:
- Ну, разве можно здесь ходить без сопровождения девушке с детьми? Я вас провожу.
Даже не оборачиваясь, Лера поняла, что этот голос может принадлежать только Кондору. Хотела было независимо и гордо ответить непрошенному помощнику:
- Ну, вот ещё, я и сама справлюсь!
Но голос почему-то дрогнул, и ответ прозвучал неожиданно тихо и даже робко:
- Конечно... Спасибо...
Потом, когда выгулянная детвора уже спала на своём плацкартном месте за решёткой и под замком, да ещё под неусыпным оком всё того же милого сержанта, Лера с незнакомцем вышли на площадь, нашли незанятую скамейку и решили немного посидеть, взбодриться на холоде, чтобы меньше хотелось спать. Он курил и что-то рассказывал в лицах. Она сидела рядом, слушала, смеялась, возражала. Иногда она будто отключалась, теряя нить его рассказа, но продолжая слышать голос. До рези в глазах всматривалась в постепенно светлеющее небо (ночи в конце мая коротки) и твердила про себя: скоро наступит утро, объявят посадку на её отложенный рейс, и эта случайная встреча в якутском аэропорту сотрётся из памяти, как многие другие. Он улетит в отпуск в свой Волгодонск, а когда вернётся на работу в Депутатский, её там уже не будет. Из этих дорожных встреч никогда ничего серьёзного не выходит. Тем они и хороши, что трогательны, но мимолётны: встретились, познакомились, проговорили всю ночь на уличной скамейке, дрожа то ли от холода, то ли от непонятного волнения – чем не приключение? Романтическая ночная сказка растает под первыми лучами солнца, и окажется, что они – просто два случайных встречных, которые были чужими вчера вечером и останутся чужими сегодня утром. А объединили их на несколько часов аэропортовская скука и недостаток мест для сидения в зале ожидания аэропорта Якутск.
Так уговаривала себя благоразумная Валерия Алексеевна, учитель и воспитатель с годичным стажем, сидя рядом с незнакомцем. Правда, теперь ей уже казалось, что они были знакомы когда-то давным-давно, а сейчас встретились после долгой разлуки и с радостью узнают друг друга заново. Его литературные и музыкальные пристрастия, его манера держать сигарету, его обволакивающий баритон, руки рабочего-интеллигента (сильные, с жёсткими ладонями и коротко стриженными, будто отполированными ногтями) – всё это было таким узнаваемым, почти родным, что её горло перехватывало от пугающей мысли:
- Как же я теперь буду без него жить? Без этих то ли серых, то ли голубых (в сумерках не разобрать) глаз, без этого чувства надёжности и покоя, что исходит от его плеча, от голоса и каждого жеста.
... Уже совсем рассвело, а отчаяние, вызванное скорой разлукой с человеком, о котором она к утру уже знала почти всё (кроме имени), не таяло, не уходило, а, казалось, нарастало с каждой секундой. Видимо, её внутренняя дрожь передалась и ему, потому что он вдруг замолчал, потом взял её за ледяную руку, настойчиво повернул девушку к себе и, как-то невесело улыбнувшись, проговорил:
- Вот и утро. По-моему, нам надо познакомиться. Перед прощанием.
- Валерия.
- Валерий. Фатеев. Тридцать лет. Монтажник.
И почти без паузы и без улыбки, напряжённо глядя куда-то в самую глубину её зрачков, как будто решившись на что-то, выдохнул:
- Выходи за меня замуж. Сегодня. Я не могу тебя потерять.
- Но у меня рейс в 8 утра, а сейчас ЗАГС не работает, - ответила Лера, не задумываясь. Слегка растерявшись от собственного легкомыслия, она тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, и задала вопрос самой себе:
- О чём это я, господи? А если бы ЗАГС был открыт, я что, тут же вышла бы за Кондора замуж?
Внутренний голос, до сих пор молчавший, ответил ей ехидно и насмешливо:
- Ещё как вышла бы! Ты посмотри на себя со стороны: выглядишь, как типичная обалдевшая от счастья дурочка. Именно так и выглядят все влюблённые, потерявшие контроль над собой!
Видимо, внутренний голос Фатеева провёл с ним такую же разъяснительную работу, потому что Кондор не удивился согласию своей новой знакомой вступить с ним в законный брак после нескольких часов ознакомительной беседы.
- Я что-нибудь придумаю, - уверенно сказал он.
И Лера сразу поверила, что Фатеев точно придумает, потому что он может справиться с любым препятствием не хуже американского супермена. А волгодонский Кондор меж тем распахнул меховую изнанку бежевого крыла, аккуратно принял её в своё тепло, и двухголовая птица направилась в аэропорт - будить узников багажного отделения. Как только они вошли в зал ожидания, сонный голос с небес равнодушно произнёс:
- Внимание! Рейс №...Якутск - Депутатский откладывается в связи с нелётной погодой в Депутатском до 14 часов местного времени.
- Вот видишь, всё и устроилось. Сейчас я съезжу в город, переоформлю себе билет до Москвы на завтра. А когда я вернусь, мы решим все остальные дела. Подождёшь? – в голосе Фатеева она услышала непривычные нотки. Подняв на него глаза, увидела, что выглядит он, как обалдевший от счастья дурак. И, честное слово, ей это очень понравилось!
Уже вскакивая на ходу в автобус, направляющийся в центр города, он крикнул растерянно:
- А адрес твой, адрес!.. Я же не знаю твоего адреса!
Но, как будто устыдившись своей необоснованной тревоги, добавил:
- Господи, да я же через пару часов вернусь! У нас ещё уйма времени до твоего отлёта! Мы всё успеем...
Лера, вернувшись в здание аэропорта, увидела в глазах своих детей неподдельное сочувствие. Ей казалось, что она умело скрывает своё состояние, но подбородок дрожал, а глаза застилал плотный горячий туман. Двигаясь, как лунатик, она накормила своих подопечных сухим пайком, сводила в уличный туалет, который при свете дня благоухал по-прежнему, но уже не пугал: тёмные личности разбрелись по своим тёмным углам, где, возможно, творились всякие тёмные дела. Всё время, пока Лера занималась привычными бытовыми делами, её не покидало чувство какого-то застарелого одиночества, невесть откуда появившегося в её двадцатидвухлетнем сердце.
А через 40 минут после отъезда Фатеева всё тот же равнодушный голос сообщил, что погода в Депутатском ненадолго улучшилась, поэтому пассажиры отложенного рейса должны срочно занять свои места в самолёте. Лера даже не удивилась ни переменам погоды, ни неприятным сюрпризам судьбы. Уже пройдя регистрацию, она без особой надежды оглянулась в поисках знакомого сержанта, который мог бы передать Фатееву записку. Но вспомнила, что ночное дежурство уже закончилось, и её ангел-хранитель в милицейской форме отправился домой отдыхать.
Когда самолёт поднялся в воздух, желтолицый Христофор, не замеченный ранее в особой сентиментальности, повернулся к ней и сказал:
- Не плачьте, Валерия Алексеевна. Всё будет хорошо. Он что-нибудь придумает.
Она погладила мальчишку по жёстким, коротко стриженным волосам и прошептала:
- Конечно... Спасибо...