Прощание
Вадим Шуляковский
Под сенью поникших деревьев
Коляскою комкая лист,
Заехал в деревню Тургенев,
Первейший в стране романист.
Подолы задрав невысоко,
Спускаются бабы к реке.
Покосы сереют далёко,
Белеют перчатки в руке.
Английские чудо-рессоры
Качнули по-русски, не в...
Курился туманом нескорый
Варшавский заезженный тракт
* * *
Возвращение
Оставив в весёлом Париже
родное своё Виардо,
на свежезамешанной жиже
буксуя в английском ландо,
въезжает в деревню Тургенев.
От чувств прибывающих ал,
он видит аллею деревьев,
где в детстве на пони скакал,
скамью, где соседская дочка
из Фета читала ему,
и сад, где он бегал с щеночком,
живым прототипом Муму.
И вдруг из-за сосен и грабов,
неся на закорках ребят,
выходят крестьянские бабы
и лошадь его тормозят.
Их лица грубы и угрюмы,
их руки от гнева дрожат,
и разные мрачные думы
Ивану они говорят:
«Езжай-ка ты, барин, в Европу,
пиши «Накануне» и «Дым»,
пока мы на поле рвём жопу,
а сами без хлеба сидим.
Ни Бог нам, ни царь не поможет,
а ты, барин, будь неспесив,
пришли нам кого помоложе,
хоть Пушкина, коли он жив:
он, может, по сельскому делу
тебя не обгонит никак,
зато интереснее телом
и с девками ладить мастак».
И, прянув ухмылкой бедовой
на барина (тот – еле жив)
вульгарно взметает панёву,
до бёдер себя обнажив.
Убитый убогим канканом,
устав от домашних забот,
соскучась по развитым странам
и равенству разных свобод,
угрюмо считает Тургенев
и прячется нервно в пальто:
«Что дать им – учебников, денег,
построить им клуб и сельпо?»
Надвинув цилиндр франтоватый,
он видит лишь скуку полей:
«Пусть Чацкий стремится в Саратов –
я знаю места веселей!»
Трость жахает кучера в спину,
назад отлетает жнивьё…
Он дремлет и видит Полину
и всякое там у неё…