Днем и вечером осень плыла... (Лирика / городская)

Там есть такой фрагмент:

Стемнело. По улице Шостаковича двигался длинный кортеж иномарок. Около машины священника они остановились и стали сигналить. Рёв рос, а Мурад виновато стоял перед ними, словно сфальшививший под фонограмму певец, неожиданно пойманный зрителями врасплох. Освещённый фарами дальнего света. Щурясь до слёз, он разводил руками, прося о помощи. Двери передних иномарок распахнулись и чёрные люди – тьма-тьмущая, каждый на голову выше Мурада, вышли навстречу и, чавкая лакированными ботинками по грязи, целеустремлённо направились к машине митрополита: «Прочь отсюда автокефальный! Наш дом Россия!», подняли её на воздух и выбросили в ржавый арык, служивший кюветом. Ведущая ось у машины треснула, и отец Мурад различил это среди воя гудящих клаксонов. Во рту пересохло, священник хотел прочитать молитву смирения, но её слова застряли в гортани, вместо бога он вспомнил Аллаха и бесы толкнули его навстречу нахалам. Старая рабочая ряса треснула на груди и обнажила матросскую сущность - тельняшку. Первый мерзавец в парадном костюме согнулся напополам, сражённый тяжёлым ударом в корпус, второго он поразил апперкотом в нижнюю челюсть. Задыхаясь от боли, тот упал как подкошенный, крикнув проклятие женщине, породившей «заразу», и только третьему наёмнику удалось блокировать атаку священника. Словно крылья вспорхнули и хлопнули двери других машин. Группируясь для ближнего боя с бесом в лице рассвирепевшего Мурада, к месту побоища поспешили другие чернорубашечники, но правильные молитвы были забыты. Ряса мешала двигаться. Его одолели и, словно в мешке, спеленованого и слабого, избитого в кровь, швырнули под ноги Спонсору.
«Остолопы! – взвинтился тот, опознав священника. – Это же дьяк митрополита Ираклия,  освятившего Храм», - и вспыхнув вишнёвым цветом, словно изложница со сталью, он начал наотмашь хлестать по лицам всех своих незадачливых холуёв, грозя им от имени избирателей «…низложить их полномочия на государственной службе».
«Уволю вас к богу в рай!», – ругался директор.
Мурад освободился от рваной рясы, окреп и тоже принялся лупцевать по мордасам остолбеневших налётчиков. Те стояли растерянные и беспомощные, как на допросе в милиции, закрывая свои стыдливые лица ладонями, массируя синяки. После каждого удачного удара Мурад назидательно приговаривал: «Сельский мулла умнее простого татарина. Изыди, сатана, из рожи холуйской. Живите свято: от души, а не денег, не покушаясь на церковь». Когда кулаки у бьющих распухли, они остыли и остепенились.
«А ты не промах, Святой Отец!», – похвалил его Спонсор, всё ещё задыхаясь от бешеной драки.
«Машину жалко, - сиповато ответил ему Мурад, высмаркивая из носа густую чёрную слизь. – Треснула, словно живая».
- Где же она теперь? – поинтересовался митрополит, заглядывая в эмалированное ведро, откуда вчера он ковшиками пил кровь Иисуса, но было сухо. В бане отца Иннокентия ничто не напоминало о недавней оргии.
- Мне показалось, что здесь вчера была чача…
- Что вы, что вы - Великий пост. Не дело думать о грешном. С Вашим Преосвященством случилась кома, горячка, всю ночь вы пеклись об иконе, сочившейся кровью, и каялись в освящении нового Храма… - заметил отец Иннокентий. – Вы были на грани смерти.
- А мне показалось, что я был пьян...  
- Совершенно трезвы…
- А нашу машину, Святой Отец, - добавил водитель, - отнесли на станцию техобслуживания. Хлюпая разбитыми сопатками, люди Спонсора шли по городу – высший класс, перепачканные с ног и до головы слякотью захолустья. Кое-чьи лакированные штиблеты и доныне остались в грязи именитых улиц. На прощание Спонсор поклялся, что утром ваша машина будет в исправности, а иначе - подарит новый автобус «Вольво», что вам приснился,  в качестве «…морального и материального ущерба» религии. Мы ударили по рукам, и я думаю, что сегодня вернёмся домой на автобусе…
- Значит, на самом деле не было никакой иконы? - удручённо вздохнул, ослабший за праздник, митрополит Ковыльный и Рудный на улице, ведомый под руки диаконом-водителем в рваной, пропитанной машинным маслом рясе.
- Да нет же, не было, Ваше Преосвященство…. Я же всю ночь был рядом с вами и молился за вас:  узнал бы про чачу…
Они, спотыкаясь, шли по Старокладбищенской улице на Сакко и Ванцетти, обходя глубокие лужи, утаптывая подмёрзшую за ночь грязь. На пути им повстречался мальчишка-скульптор, носивший воду с колонки. Ведро, ударяясь о ногу, дрожало, вода выплёскивалась наружу, мочила брюки и было слышно, как хлюпали в сапогах у мальчишки подмоченные носки.
- Мамка достала, – сказал он служителям церкви, - а мой снеговик упал.
Увидев заклеенное пластырем лицо отца Мурада, юный художник расцвёл и забыл про домашние неурядицы.
- Вы здорово дрались – я видел! - и он свободной рукой провёл в воздухе воображаемый апперкот, которым отец Мурад опрокидывал ночью в грязь нечистую силу. - Пойду в монахи,
- Дай мне водицы, – попросил митрополит.  Руки дрожали, ледяная струя бежала за пазуху. Напившись, его преосвященство, отряхивая фелонь, заметил пятно закипевшей крови – чёрное и корявое…
- Значит это не вещий сон, а чача. Ты меня обманул…
- Да, нет же! – не согласился Мурад - новый автобус «Вольво» стоял на месте, где вчера осталась поломанная машина.
- А откуда же ты узнал, что пари твоё?.. – удивился митрополит.
- Вы невнимательны, Ваше Преосвященство. Я уже говорил, что треснула ось. Это не челюсть и ни ключица: ни шину поставить, ни спицу не завести – до свадьбы не заживёт, а до утра и подавно. Прости меня Господи!
Он трижды перекрестился:
- Душу себе отвёл на праздники, мордуя лакеев…
- Нареку я тебя не Мурадом, а Александром за верную службу.
- Какой же я вам, батюшка, Александр – татарское рыло…
- Честное рыло!.. Не спорь!.. И смири гордыню… Ныне Великий пост!
Уезжая из города, отцы остановились около подворья женщины, на котором лежал поверженный снеговик. Та отчитывала мальчишку за то, что принёс полведра воды: «Обленился вредный!», а он кричал ей в ответ на это, что «…батюшка много выпил». (автор Александр Муленко)