у тех, других не знающих утех,
пополнив легионы одиночек,
заточенных на славу и успех,
не спит – он фантазирует, пророчит,
один на белом свете против всех:
«Ах, муза, будь, пожалуйста, послушна».
Как зельем приворотным – ворожбой,
челом труднее бьется, чем баклуши,
себе, не позволяя быть собой,
глаголом околачивая груши,
назвать самовнушение судьбой.
Любовь-морковь рифмуя спозаранку,
шерше ля фам, ай лав ю, се ля ви,
извечно недотягивать до планки,
которую себе установил,
в забвении, в отключке, в несознанке
с распятой Мельпоменой визави.