Роман в стихах
- У него столько талантов, что хватило бы на несколько человек.
- Но он ни один из них не реализовал...
- Нет, ты не права. Он сумел остаться порядочным человеком.
- Это его и сгубило - он не выбился в люди...
(Из разговора двух подруг)
Какое странное желанье:
Начать роман, притом в стихах.
Пусть не грозит ему признанье
(Предвижу даже: полный крах),
Но приговора в графоманстве
Поверьте, вовсе не страшусь.
Упрёков в гордости и чванстве
Оспорить также не решусь.
Всё это есть. Я каюсь: грешен!
Мы все в желаниях слепы...
Но кто в мечтах себя не тешил
Обожествлением толпы,
Назойливым вниманьем прессы,
Дождём из премий и наград,
И кто богемные завесы
Хотя бы приоткрыть не рад?!
Таков и я. Но есть отличье
От славы жаждущих юнцов:
Я, к счастью, не забыл приличье,
Мне пятьдесят, в конце концов!
Тщеславья мук не ощущаю,
Мелькать в рекламе не хочу.
Тебе роман я посвящаю,
Тебе на суд его вручу.
И к чёрту суету и славу -
От них душа не задрожит!
Моё творение по праву
Тебе одной принадлежит...
Чем всё закончится, не знаю
И, помолившись, начинаю.
За труд прощенья не прошу -
Я всё на Пушкина спишу.
Ему невольно подражаю
Размером, построеньем фраз.
И если славы не стяжаю,
Так помяну его не раз.
Глава Первая.
...Ему романтиком неисправимым
Судьбой начертано до гроба быть.
Как жить - он знает. Не умеет жить.
I
«Как мир чудесен и прекрасен,
И сколь загадочного в нём,
А день и солнечен, и ясен
Под тёплым летним ветерком.
Вокруг людей столпотворенье,
Машин, коней, телег движенье.
Как будто все сошли с ума
И разом бросили дома:
Спешат, кричат, бегут куда-то,
Несут, кряхтя, мешки, узлы.
Подняв повыше подолы,
В автобус бабы лезут с матом,
Беззлобно костеря народ,
Забивший кладью весь проход!»
II
Так думал, глядя с изумленьем,
Мальчонка щуплый лет семи,
На это светопреставленье,
Возню с машинами, людьми.
Автовокзал и парк с газоном
Ему казались Вавилоном.
Впервые в семь неполных лет
Увидел он огромный свет.
До сей поры, своей вселенной
Считал он милый Манжерок.
Там всё и вдоль, и поперёк
Он изучил проникновенно
И верил: есть село его,
А больше нету ничего!
III
Я представляю вам мальчишку.
Знакомьтесь: вот он мой герой!
Из-за него пишу я книжку,
Из-за него не сплю порой.
Мне память не даёт покоя...
Где слово подобрать такое,
Чтоб слёзы описать и боль,
Донесть сиротскую юдоль
До вас без ложного кокетства,
Их плач негромкий по ночам,
Тоску по родственным плечам?..
Позор стране, укравшей детство!
Где миллионы словом «мать»
Не могут никого назвать...
IY
У Пушкина его Евгений
Был знатен и нужды не знал.
Устав от света, пленник лени,
К больному дяде поспешал
(Онегина ждало наследство).
Он отыскать от скуки средство
Хотел от общества вдали,
И был духовно на мели.
Но не нашёл он там веселья:
С Татьяной встретился, и с ней
Хандру почувствовал сильней.
Убил соседа от безделья...
Не стану все перечислять -
Роман обязан каждый знать.
Y
А мой герой, по меркам скромным
Времен «застойной» старины,
Не знатен. И к тому ж рождённый
Не лучшей дочерью страны -
Его оставила в детдоме.
Ни теть, ни дядь, ни бабки. Кроме
Сестры постарше - никого,
Кто бы согреть хотел его.
Жила сестрёнка в интернате
Как он, «казанской сиротой»,
Считалась доброй и простой,
И помнила всегда о брате.
Ему писала, как могла,
И встречи в будущем ждала.
YI
Теперь я должен, мой читатель,
Не забывая ничего,
Как добросовестный писатель
Назвать героя моего.
Кем был рождён и как воспитан,
Учился где и чем начитан,
К чему имел свой интерес,
Каков был рост и полный вес.
Какое было окруженье:
Друзья, враги, любви предмет,
И чей выслушивал совет.
К кому испытывал почтенье,
В ком дружбу искренне искал,
И кто был главный идеал.
YII
А после, по канве романа,
Как будто грех какой тая,
Внушать решительно и рьяно,
Что мой герой совсем не я!
Но это ложное кокетство -
Для автора всего лишь средство
Укрыться за чужой спиной,
Иметь возможность под рукой -
Завуалировано, тайно -
Хвалить героя... и себя!
Ругать... так тоже ведь любя,
Блюдя традицию лояльно.
Но я, чтоб прецедент создать,
Решил все правила сломать!
YIII
Я о себе пишу! Возможно,
Самонадеянно чуть-чуть
И как-то на душе тревожно.
Но этот мой нелёгкий путь,
И опыт, что накоплен миром,
И тот, кто стал для всех кумиром,
Мне руку в помощь подадут
И я создам достойный труд...
Как всякий, Пушкина читая,
Я слушал музыку стихов
И рифм игру, и ритмы строф,
Сюжеты залпом поглощая,
Где красота и лёгкий слог
Приводят каждого в восторг.
IX
Ах, детство, детство - время Божье!
Когда ещё едва читал,
Я с восхищением и дрожью
Рассказам Пушкина внимал:
Серчал на жадную старуху
И жаждал превратиться в муху,
Мечтал лететь, куда хочу,
А нечисть предавать мечу.
Захваченный воображеньем,
Я лук натягивал стрелой,
Встречался с Чудо-головой
И смело ей грозил сраженьем,
И Елисеем славным был...
Я это счастье не забыл!
X
Я до сих пор, читая, вижу
Не буквы в книге, а кино,
И ярче, образней и ближе
Простой реальности оно.
Истоки призрачных мечтаний
Лежат, возможно, в подсознаньи:
Я в детстве целый год болел,
Едва недуг свой одолел.
Но пребыванье в карантине
Как видно принесло плоды -
Мечтая там на все лады,
Я рисовал себе картины
И часто путал явь со сном,
Как будто в мире жил ином.
XI
Но и реальность не сдавалась:
Куда ни глянь - везде она!
С моими грёзами сражаясь,
Лишала благостного сна.
И все ж, судьба меня хранила,
Защиту мне свою дарила.
От козней, подлости и зла
Меня спасала, как могла...
Дано Всевышним мне с рожденья
Иметь дилемму пред собой:
Идти отважно за судьбой
Или в мечтах искать спасенья.
И я, синицу сжав в руках,
Мечтал всегда о журавлях!
XII
Приют сиротский в Манжероке
В тридцатых создан был годах.
В нём дети отбывали сроки,
А папы, мамы - в лагерях.
С войной прибавились заботы:
Уже солдатские сироты
Игрою оглашали двор
И плачем мрачный коридор...
От года царского расстрела
Довлеет над Россией рок:
Не прекращается поток
Детей, чье детство обгорело.
Забывши Бога, наш народ
Исправно поставлял сирот.
XIII
Тому, кто первый раз приходит
Случайно в детские дома,
Сравнение на ум приходит:
«О, Боже мой! Да здесь - тюрьма!»
Унылы стены, быт казённый,
Детишек облик обозлённый,
И запах хлорки и нужды.
Повсюду явные следы
Такой тоскливой безнадёги,
Что гость невольно поспешит,
Услышав детский крик души,
Унесть свои подальше ноги.
А кто у власти - высоко:
К ним докричаться нелегко.
XIY
Я всех страстей, которых много,
Не в полной мере описал.
Уж заодно (не очень строго)
Хочу представить персонал.
Здесь все, за редким исключеньем,
Работу мнили злоключеньем.
Из них едва ли б кто-то мог
Достойно зваться «педагог».
Без зла - бездушно, безразлично -
Сиротам сыпали тычки,
Не замечая их тоски.
Они на поприще обычном
Свое призванье не нашли.
В приют «ушинские» не шли!
XY
Мне повезло. Судьбой хранимый,
На трудном жизненном пути,
Имел я Ангелов незримых.
И зримых тоже смог найти.
Они участье принимали
В моей судьбе, как будто знали,
Что в этом хрупком пацане
Хранятся где-то в глубине
Ему не ведомые силы.
В груди имея сердца жар,
Иль педагога славный дар,
Они сиротский холод стылый
Во мне сумели растопить,
Любовь к прекрасному привить.
XYI
Я к ним вернусь еще в романе
И всех подробно опишу.
Их образ, словно свет в тумане,
Во век в душе не погашу.
А это долгое вступленье
Пора закончить. Все сомненья
Разрешены. И мой рассказ
Подробный, честный, без прикрас,
На суд насмешливо-пристрастный
Предоставляю! Будь что будь:
«Идущий да осилит путь!»
Мой труд - надеюсь, не напрасный, -
Кому-нибудь, в ком боль и тьма,
И в самом деле даст ума?
XYII
На юге Западной Сибири,
Где горы небо в клочья рвут,
Земля - прекраснейшая в мире -
Сверкает, словно изумруд!
Алтай родной! Мой край напевный,
Как боги гор - такой же древний.
Твои вершины, синь озёр,
Простор тайги, цветов узор
Меня приводят в восхищенье.
Запали в сердце навсегда
Долины, чистая вода,
Ущелий мрак без освещенья,
Пещер таинственный гранит...
Там все историю хранит.
XYIII
Народ воинственный и гордый
Предания седых веков
Передавал через аккорды
Забытых древних языков.
Лишь зазвучит топшура ода,
Услышишь ты без перевода
Воды бушующей потоп,
Всесокрушающий галоп
Коней приземистых и быстрых,
Батыров сказочную мощь,
Творивших молнию и дождь,
И русла речек каменистых.
Здесь горловой напев певцов
Рисует подвиги отцов.
XIX
Алтайцы жили племенами
На перекрестке двух культур.
Старались в мире быть с богами,
Вели потомство от уйгур.
В долинах сеяли, пахали,
В горах железо добывали,
А в основном растили скот -
Народа и семьи оплот.
В тайге козла и белку били.
От ворогов храня страну,
Вели с Джунгарией войну.
И, верно, до сих пор бы жили
Среди врагов, войны и бед,
Когда б не северный сосед.
XX
Когда войною постоянной
Врагу ослаблен был отпор,
И стал угрозою реальной
Порабощения позор,
Зайсаны Курултай собрали,
Царице ходоков послали -
Она им волю шлёт свою:
«Принять в Имперскую семью!» -
Алтай вошёл в состав России!
Народ из нескольких племён
Был, наконец, объединён
Без унижений и насилья.
А русский православный люд
Здесь издавна нашёл приют.
XXI
Уж дни те в памяти померкли,
Когда впервые на Алтай
Противники царей и церкви
Пришли искать небесный рай.
Глухой тайгою пробираясь,
Крестом двуперстным осеняясь,
Из брёвен ставили забор.
Рубили избы, бани, двор,
Валили чохом кедры, ели,
Скоту косили сено в срок,
Зимою добывали впрок
Меха зверей. Они сумели
Язык хозяев перенять
И к ним сватов своих заслать.
XXII
И постепенно, год от года,
Имея каждый свой исток,
Как две реки - так два народа -
Слились в один большой поток.
Из-за прироста населенья
Возникли новые селенья,
С товаром ехали купцы -
Цивилизации гонцы.
Для нужд торговых и военных
Тянулся Чуйский тракт на юг.
И поднимал железный плуг
Пласты в долинах заповедных,
В лугах альпийских без вреда
Бродили тучные стада.
XXIII
С тех пор в Катуни бирюзовой
Воды немало утекло.
Преданья старины суровой
В наш век как мутное стекло.
И, как бы ни было обидно,
Нам в прошлом многое не видно.
Чем дальше век, тем тоньше след,
Тем меньше знаем мы ответ
На то, как жили наши предки.
Они в былые времена
Не оставляли письмена,
Ведь грамотеи были редки.
А идол каменный молчит -
Свою историю хранит.
XXIY
Стрелою время пролетело,
Забылось многое давно...
Хотела мать иль не хотела -
Родился я в Шебалино.
Село районное лежало
Перед Симинским перевалом.
Работу людям и доход
Давали: маслосырзавод,
Колхоз, сельпо; для зим суровых
Валяли валенки в цеху
И шили шубы на меху,
Давили сок для вин дешёвых.
На общий взгляд со всех сторон -
Не из последних был район.
XXY
Я с матерью расстался рано.
Отца, считай что, и не знал.
О них неточно и пространно
Обрывки сведений собрал.
Отец - алтаец из кипчаков,
В войну освобождавший Краков,
А мать - из рода казаков,
Сбежавших с Дона от оков.
Моих три дяди воевали:
Бобой убит, другой - Аржан -
В санбате от смертельных ран
Скончался. Третий - Димой звали -
В конце войны принял приход
И исповедовал народ.
XXYI
В те годы многие солдаты
Кто в церковь шёл, кто в кабаки.
Им ночью снились медсанбаты,
Друзья без ног и без руки.
Им было трудно, невозможно
Смотреть и знать, как безнадёжно
Отстала от Европы Русь.
В деревне захудалый гусь
Был недозволенным богатством.
А там, в Европе, средь руин,
И хлеба вдоволь, сладких вин
Полны подвалы... Святотатством,
Наверно, было бы считать,
Что лучше б им не побеждать!
XXYII
В кругу фронтовиков-героев
Слетали часто сгоряча
Слова, что не туда мы строем
Пошли со смерти Ильича.
Что слишком рьяно мы косили
«Врагов народа» по России,
И вместо истинных врагов
Сгноили в лагерях сынов,
Что Родину венчали славой,
Или могли бы увенчать...
Народ уже не мог молчать,
И вновь с жестокостью лукавой
НКВД погнал в ГУЛАГ
Этап из тех, кто брал Рейхстаг.
XXYIII
Но был другой «этап» - незримый:
В строю отцов и матерей
Шли арестантами немыми
Полки «кукушкиных» детей.
Чужие гнёзда разоряя,
Птенцов невинных собирая,
Страна сгоняла их в приют.
Там каждый был одет, обут,
Снабжён трёхразовым питаньем -
Хватало вроде бы вполне,
И даже лучше, чем в семье:
Ученье, игры, воспитанье.
...Но почему ж, при всём при том,
Им ночью снился отчий дом?..
XXIX
Они всегда молчат о драме.
Но часто в сонной тишине
Сорвется крик: «Хочу я к маме!
Отдайте, люди, маму мне!»
Но им в ответ - одно молчанье.
И утром - разочарованье:
Казённый дом один на всех
И редкий невесёлый смех,
И взрослый взгляд на детских лицах...
Прости, читатель... Столько лет
Прошло с тех пор. А всё ж, нет-нет,
Мне ночью мой детдом приснится...
Я после сам не свой хожу,
Покой нигде не нахожу ...
XXX
Мелькают прошлого картинки -
Их память накрепко хранит:
При свете тусклой керосинки
Ночная няня сидя спит,
А в тёмной спальне коек тридцать.
Вот кто-то вдруг начнёт возиться,
Потом тихонько подвывать
И со слезами маму звать.
За ним ещё один проснётся -
Теперь уж двое заревут,
А там другие к ним примкнут,
И тут такой концерт начнётся...
Но няня матом завернёт -
Порядок мигом наведёт!
XXXI
Мы в прошлом многого не знаем
И часто с выводом спешим.
А если что не понимаем,
То на историков грешим.
У нас среди других учёных
И академиков лощёных
Один Историк не в чести.
Ему приходится нести
И груз, и тяжесть обвинений:
Мол, там солгал и обманул,
А там от правды отвернул.
У каждого сто тысяч мнений
И вряд ли сразу разберёшь,
Где правда чистая, где ложь.
XXXII
Едва «царёк» на трон взберётся
И ну - историю менять.
И так за бедную возьмётся,
Что трём НИИ не разобрать!
Где подцепили мы заразу:
Кроить былое по заказу?
Зачем в угоду подлецам
Даём им званье «мудреца»?..
Мы до сих пор рабы «генсеков»:
Готовы «первых» прославлять,
Их фразы хором повторять,
Портреты вешать по сусекам,
Но стоит им оставить пост -
Мы их чихвостим в полный рост!
XXXIII
И есть две крайности в наличье:
Одна - во всём хвалить страну
(Порой дойдёт до неприличья
Да так, что скажешь: «Ну и ну!»),
А то вдруг - критиками станем
И жалобами всех достанем,
Что в прошлом было всё не так,
Тот был злодей, а тот - дурак:
Страну засеял кукурузой.
Другой - застоем задушил,
Себя, чем можно, наградил
И в гроб сошёл под этим грузом,
Оставив людям на кону
Пустые полки и войну.
XXXIY
А после недруги шутили
(Куда ж без них - без шутников?):
«Вы за два года схоронили
Трёх «генеральных» стариков!»
Потом за два десятилетья
Хватили столько лихолетья,
Что вряд ли есть ещё пример:
Разрушили СССР,
Из танков в Белый Дом стреляли,
Врагами сделали друзей,
Сослали коммунизм в музей
И рубль на доллар поменяли.
...Была еще Чечня, террор...
И поражения позор.
XXXY
Всё так стремительно случилось,
Вдруг разлетелось в пух и прах,
Как будто впали мы в немилость
У Бога там, на небесах,
Иль разом возмутились духи
И по стране чума разрухи
Тайфуном страшным пронеслась.
Никчёмной оказалась власть
И согрешила пред народом.
Ведь без войны и мятежа
Мы стали жертвой грабежа,
Мы вымирали с каждым годом!
И стал для нас один кумир:
Бандит, чиновник и банкир.
XXXYI
Но нет страшней и злей «наследства»
(Его не сбросишь, не спихнёшь):
Мы погубить сумели детство
И потеряли молодёжь.
А есть ли хуже преступленье -
Убить младое поколенье,
Разрушив дом, семью, страну?
Ведь даже в страшную войну
Примеров не было позорных -
Забыть о детях хоть на час!
И в лабиринтах теплотрасс
Мы не растили беспризорных,
Узнавших с самых малых лет
Убийства, секс и клей «Момент».
XXXYII
Ни для кого уже не странно,
Когда вещает нам экран:
«Ах! Семилетняя путана!
Ах! Пятилетний наркоман!..»
За двадцать лет реформ помалу
Учились дети криминалу,
Тому, как в мире выживать,
В котором враг - отец и мать,
А воровство и секс-услуги -
Всего лишь способ хлеб добыть;
Здесь дышат клеем, чтоб забыть
Жестокий мир, где люди - слуги
В кровавом царстве Сатаны...
Нам дети стали не нужны!
XXXYIII
И так страна «разбогатела»,
Настолько стала «процветать»,
Что от щедрот открыла «дело»:
Детей за «бабки» продавать!
И покупатель заграничный
Берёт товар экономичный:
Зачем дитя самим растить,
Коль проще деньги заплатить?!
Мы до сих пор читаем страсти
Про то, как мучают сирот,
Как их пускают в «оборот»
И разбирают на запчасти...
Царь Ирод - тот честнее был:
Он всех младенцев перебил!
XXXIX
Скажи мне, Родина родная,
Когда свернули мы с пути?
В какой период воля злая
Сумела нас с ума свести?
Скажи, какой ужасный ворог
Навёл на разум тёмный морок
И на страну упала мгла?
Кто из Двуглавого Орла
Так гнусно вылепил Кукушку,
Которая плодит птенцов
Без матерей и без отцов?
...Мне не забыть одну старушку,
Сказавшую попу с тоской:
«Я умираю сиротой...»
XL
И всё ж, я твой птенец, Россия!
Не мне судить тебя за грех.
Я всем твержу, что ты - Мессия,
И станешь Светочем для всех!
Очистишь ты свои одежды
И снова маяком Надежды
Укажешь нам, заблудшим, путь,
Поможешь всем постигнуть суть
Простых законов мирозданья,
И вместо призрачных идей
Полюбишь ты своих детей.
Иначе ждёт нас наказанье:
Родные гнёзда разорив,
Мы быстро превратимся в миф.
XLI
Читатель мой! Я, слава Богу,
Осилил Первую Главу!
Я только вышел на дорогу
И где конец - не назову.
Ах, Пушкин, Пушкин! Мой мучитель!
Да, ты для нас для всех - Учитель
И первый средь других имён.
Зачем я был тобой пленён?
Зачем я - гордости в угоду -
Взвалил на плечи этот труд?
...Читатель, мы простимся тут,
И к новому, быть может, году
С тобою встречусь я опять -
Стихами буду забавлять.
Конец Первой главы.
Глава Вторая
- Вы помните своё детство?
- Единственное, что я хорошо помню в этой жизни, так это своё детство. Оно было тяжёлым и радостным...
Э. К. Циалковский
I
Мой остров, под названьем «Детство»,
На карте - маленький кружок.
Судьбою мне дано в наследство
Село и песня «Манжерок».
Ничем не знатное селенье,
И все же я ни на мгновенье
Не в силах остров мой забыть,
Ведь он - связующая нить
Меж прошлым днём и настоящим.
И вечная Катунь-река
Как будто мчит через века
Потоком грозным и бурлящим.
...У каждого отложен впрок
На память детство-островок...
II
Давным-давно чудное вышло -
Мне было, может, года три, -
Как будто кто шепнул неслышно:
«Иди, балам, и посмотри!»
И властным голосом влекомый,
Я шёл тропинкой незнакомой,
Поляной заднего двора.
Там невысокая гора
У леса тёмно возвышалась.
Под ней скала в углу глухом
И валуны обшиты мхом -
К ним солнце редко пробивалось.
Но в этом царстве темноты
Росли невзрачные цветы.
III
Я, завороженный виденьем,
Смотрел на чудо под скалой.
И показалось на мгновенье,
Что это я - росток лесной,
Что это мне, на месте этом,
Без солнца, без тепла и света
Пришлось расти средь валунов...
...Я даже не услышал слов
Встревоженной, сердитой няни.
И лишь спросил, сглотнув комок,
Как называется цветок?
«О, господи! Морока с вами! -
Махнула горестно рукой, -
У нас - Кукушкиной Слезой...»
IY
Ах, что за странное названье!
Мне было сильно невдомёк:
Коль слёзы - значит наказанье?
И почему слеза - цветок?
Я знал тогда цветы другие,
Сердцам влюблённых дорогие:
Ромашки, флоксы, васильки.
И даже видел, как венки
В июне девушки сплетали,
Бросали с песнями в волну.
И если чей пойдет ко дну,
Над той подружки хохотали,
Мол, явно здесь не без греха -
Не жди, товарка, жениха!
Y
Мне случай странный не забылся.
Я стал ходить к горе тайком.
Ни с кем секретом не делился,
Один дружил с моим цветком!
...Едва утихнут в мае грозы -
Кукушки проливают слёзы.
И там, где капля упадёт,
Цветок невзрачный прорастёт,
Не претендующий на царство -
Ведь цвет их скромных лепестков
Не впечатляет знатоков.
Да и находят их не часто...
Не любит горькая слеза
В чужие пялиться глаза.
YI
Сейчас детдом большой, кирпичный
(Закладку делали при мне),
И Манжерок расцвёл прилично,
И стал известен всей стране.
Но пусть не кажется вам странным -
Детдом я помню деревянным,
А в нём палаты, коридор
И классы, окнами на двор.
Я помню кузницу, коровник,
Сторожку у больших ворот,
Огромный сад и огород,
Рябины, яблони, крыжовник
И вечно шумную Катунь,
И няню белую как лунь.
YII
Характер был у этой няни -
Для няни вовсе не простой.
Мы все: «валеры», «тани», «мани»
У тетки слыли «босотой».
Не отдыхала ни минутки
И круглые трудилась сутки.
Её густой и зычный бас
Звучал везде. И всякий час
Она любое дело знала.
Была сурова, но не зла,
Хотя в сердцах поддать могла
(Детишек в строгости держала),
Но были для неё они
Дороже собственной семьи!
YIII
А всей семьи у няни было:
Она да чёрный пес Полкан,
Корова, старая кобыла
И на аркане таракан!
...А был когда-то муж-красавец
И свадебный прощальный танец -
Ушёл со свадьбы на войну...
С тех пор вся жизнь пошла ко дну.
Сначала муж пропал безвестно
В бою под матушкой-Москвой;
Жила соломенной вдовой
Тоскливо и неинтересно:
Работа в поле на износ
И ночь без сна, и плач без слёз.
IX
Потом в село пришла Победа,
А в месте с ней и мужики.
И кто-то радости отведал,
А кто-то плакал от тоски.
И вдруг, как гром на чистом месте,
Стучится к няне неизвестный
И по секрету говорит:
«Мужик твой в городе сидит!
Сначала был он у фашистов,
Не раз сбегал и всё ж - сбежал,
И в партизанах воевал.
Теперь кукует у чекистов!
Они считают, будто он
Холуй немецкий и шпион!»
X
Ох! Чуть рассудка не лишилась!
Надежда, страх... душа горит...
Всю ночь безумно сердце билось:
«Он жив! Он жив! Он не убит!»
С рассветом в город пошагала,
Но там уж мужа не застала -
Он был отправлен в Барнаул.
В СИЗО ей кто-то намекнул,
Что тот этап задержат в Бийске.
И если время не терять,
То можно мужа увидать
Не только в арестантском списке.
Пока погрузят в эшелон,
Глядишь - и передашь поклон!
XI
Не тратя время ни минутки
И неизвестностью томясь,
До Бийска меньше, чем за сутки,
Она под утро добралась.
Не опоздала! Как сказали -
Этап грузился на вокзале.
Под лай собак и грозный крик
Несчастных сгрудили в тупик
И долго-долго всех считали:
Фамилия - глухой ответ
И переход в другой кювет,
Где вкруг охранники стояли,
Готовые в любой момент
Стрелять в «преступный элемент».
(И на этом пока - всё!)
