Смотрел и крепко сжимал челюсти, и в тишине даже кое-кто, его так и не найдут, услышал, как зубы мальчика пронзительно скрежещи звучали. Запомнить всех не составляло и труда – это любые люди, это все.
Зачем они смотрели больше секунды? Сами виноваты. Что можно было интересного разобрать в голом пацане с синяком с право? Я тоже не понимал, но смотрел. Как дурак.
Я даже хотел предложить помощь, только боялся глаз. Этот взгляд казался не нормальным. Страшным. Я должен был пройти мимо, а не насквозь. Как он смотрел. Словно наша жизнь промелькнула перед его взором диафильмом, который крутила ему смерть матушка. Он меня действительно испугал. Теперь этому маленькому демону, достаточно вырасти, параллельно с моим старением, и познакомить меня с тем кошмаром, что испытал сам. Он всего лишь маленький голый уродец с синяком с право и всё. Всё.
Но от чего мне так страшно?
Сплетни рассказывали, что этому мальчику так и не выписали лекарства – он так и не вылечился, даже вырос и стал больше в плечах. Доктор, тоже не знал что делать, когда синяк был не смертельным, что делать – мальчик смотрел в его глаза со злобой. И никто… никто не понимал кто причина злости. Доктору просто надо было выполнить свою работу, а не показывать из себя человека – всё равно б не получилось хорошо.
А что делать?
Я закрыл глаза и ушёл. Без разрешения, без сожаления. Я сделал так чтобы этот маленький, запомнил как можно меньше моих черт. Мой шрам у уха, походку гусем, за которую меня уничтожали ещё в школе. Ещё тогда со мной никто не хотел иметь дело – думали я сволочь. Сами-то, не хуже нашего. Просто идти. Шаг. Шаг. И так до своих, которым давно уже пора спать… хотя они никогда не ложились в такое время. Этот мальчуган вспомнит меня. Точно! Он делал вид, что ни куда не смотрел, но я-то знаю.
Тварь! Он просто делал вид, что ему всё равно смотрят на него или нет. Нет! Не всё равно. Все умрут. Пройдёт только время. Этот мальчуган, поступит в школу кузнеца и пройдёт четыре года, как своим собственным мечом он разнимет мои части тела. Видал я таких. Когда мне говорили, что планета кружится вокруг солнца со скоростью 24 часа в сутки, я представлял себе карету, в которой сижу за партой, а меня везут по кругу… и весь класс наблюдал, как моя слюна скапливалась в углу рта и медленно ползала по коже. Всем нравилось кидать в меня бумажки, когда урок заканчивался. Я задевал пеналы и углы учебников, когда проходил мимо парт, хотя никогда не был толстым. Всё моя походка. Меня толкали и дёргали за портфель в конце учебного дня – никто не встречал меня во дворе. Скоты. Какие же скоты вы! Каждый и по-своему. Учителя… им плевать на всех. Только и хотят: «маму в школу», да «говори внятно». Им плевать на то, что мама не ходит – она родила меня поздно. Я слишком крепко спал в животике, как объясняла мне она. «Лентяй!» - говорила. И мне не хочется говорить об этом. Я знаю, и это уже много. Хорошо она не знает. Мама думает, что я её люблю и она мама. Пускай. Это не важно. Скоты. Я всегда был уверен, что время скотов и тварей прейдёт, а не настанет. И этот мальчик – не эхо шагов, а скорее бот.
Он меня убьёт. А мне плевать. Вон мои окна.
Закрыты. Мама уже спит, наверное. Что ей сниться? Вчера я её еле перевернул на бок – опять улеглась на моей стороне кровати. Руку чуть не вывернул. А что теперь? Если я умру, то… мама… обещала умереть до меня. А когда ж мне помирать?
Чёрт. Не понятно.
А мне плевать! Я всё равно боюсь. Всегда. Школу боюсь. Денег боюсь. Маму боюсь.
Боятся надо уметь. Страх это свойство каждого человека, но не качество. Ведь качество надо как-то показывать. Это ведь прилагательное. Мой страх не простой – я живу словно, один. Смешно, ведь у меня есть мама. Она всё время спит. Ей не страшно.
А этот мальчишка? Он же не виноват, что смотрели. Пускай ненавидит. И я ненавижу. Он не убьёт меня, если я с ним буду за одно.
Ведь я не причиняю боль. Мне интересно. А, понял! Он не чувствовал боли. Синяк был огромен, а он не чувствовал боли. Он ненавидел. Злоба. Вот что надо мне. Я очень боюсь боли – мне нужна злоба. Если я воспитаю в себе ярость, мне будет всё равно. А когда мне всё будет всё равно – … что будет тогда? Я изменюсь. Люди любят, когда человек бесстрашен. Это нравится людям. Любить меня будут. И мама, будет. И женщина.
Женщины. Я боюсь женщин. Они стали хуже. Когда я учился, женщин было меньше – одни девчонки, да ещё младше. Они всегда доводили ребят до драки. Сами, суки, только смеются, а меня били. Сволочи. А теперь одни женщины. Они красивые.
Тихо. А вот и ты: «Привет» – сказал я, потому что знал, как сильно скучал. «Да?» – ему же было плевать. «Ты уже не видишь во мне эту дрянь» - говорил я. «Да?».
Он издевался. Глядел вокруг, словно что-то потерял. Я стоял, ждал. Чего? Сам не знаю, знает он. Скорей всего. Он смотрел на меня – на стены – на меня – пол – на меня – на плинтус. Что он хочет? Почему его голова так смело вращается. Ось. Ось головы была немного… он меня злил. А что? Он-то всего лишь маленький дурак.
Ничего не вижу. Почему я лежу? Скользко. Пальцы не приятно склеились, какой-то жижей. Глаз не могу раскрыть. Веки не работают. На лбу тоже шелушится, словно высохшее пятно пива, какая-то пакость. Где я? Что со мной? Будто на болоте. Пол мой. Скрепит! Ха-ха. Скрепит, старый мерзавец. Ты-то меня не предашь. Да? Что за запах! Дерьмо. Надо бы подняться. Ааа..!!! Чёрт! Б..я! Что со мной!? Бок. Колит. Хэ..хэ.. ммхэ!
С право.
Болит.
Всё-таки запомнил, Гад! Эта гусиная походка сдала меня. Скоты!
А… действительно солённая она, мне говорили про неё такое, но что кровь такая липкая и не приятная со временем, я не знал.
Темно. Больно. Мама.
МАМА?! Ты где!?
Так щас найдём. Пол скрепит значит – зал. Где-то здесь. Ааа.. б..я! больно. Кровать. Вот она. Проснись! Как ты? Что с тобой? Скажи! Скажи, что хочешь кушать... Мам.
Тихо. Умерла.
Темно. Больно. Тихо.
Зато я уже не боюсь. Не боюсь. Мне плевать. Маленький урод, ты забрал у меня всё! Ты скотина. Ты мразь. Я достану тебя, даже если придётся матери держать твои руки.
Не благодарный ты.
А!
… б..я! кто?
Урод твой.
Маленький уродец. Ты убил маму. Ты убил зрение. Я тебя достану.
Можешь не щупать – я не здесь. Ты дурак. Я принёс в твою жизнь то, что тебя спасло от смерти.
Чё!?
Я слышал этот голос и раньше. Им обладал, кто-то из моих. Добрый. Как мне жарко. Пот. Я чувствую его горьковатый вкус.
Холодок. Я помню этот холодок. Ещё в школе, когда боль, от ушиба, в коленке стала проходить. Мня удивил этот все прощающий холодок – я, помню, написал в тетрадке о нём: «душа уже остановилась. Ей снова плевать». И сейчас плевать.
Добавь ещё, что ты не боишься. Теперь ты не боишься, как прежде.
Да. И теперь я на много опасней.
Даа? У тебя нет глаз, у тебя нет близких, ты лишён даже права меня схватить.
Этот голос. Откуда? Как я тебя слышу? Словно в наушниках от радио.
Да и ещё, у тебя нет сил.
Зато я чувствую себя хорошо. И кто бы ты ни был. Куда бы ты ни шёл. Я за тобой.
Скажу даже так – я перед тобой, на шаг.
Оглянись только и я плюну в твою тупую рожу. Оступись и растопчу тебя, как кепку. Куда бы ты не направлялся: вверх, влево, по диагонали – я рядом.
Мне нравятся правила игры. Я согласен.
Самодовольный гнилой кусок бреда. Причём моего же бреда. Отлично теперь мне удосужилось сойти с ума в присутствии этого маленького дебила.
Я бы так не сказал.
Не понял.
Что?
Я говорю, сам ты дебил.
Я думаю вслух.
Нет, я просто угадал.
Сарказм. Вот значит как. Теперь я ещё и без мысли.
Отлично. Теперь ты меня будешь хорошо чувствовать.
Ты дерьмо.
Я хочу домой. Я хочу обратно до вчера. Я хочу бояться, как прежде… всяких там придурков. Укрывать взгляд от подвыпившей компании. Ждать в магазине, когда все уйдут, чтобы деньги не увидели. Я хочу маму, эту вечно ноющую толстую бабу. Грязную и ворчливую. Как я хочу в школу. В свой класс, за свою парту – самую нелепую из всех. Самую исписанную и ободранную. Ведь тогда я писал стихи, о смерти. Я её ещё тогда выдумал. Понял, как она работает. Смерти всё равно кто ты и чем занимался – она просто ходит по городу в виде матушки и предлагает тебе руку, когда в жизни всё плохо. Возьмёшь её за руку – она тебя поведёт – домой, к себе. Я часто ждал её у школы, после уроков. Она так и не пришла. И я каждый раз прощал её – думал, что она увела с собой всех этих блатных пацанов. И так каждый раз. Школа. Я бы вернул то время и…
Потом я лежал ещё столько же. Мне становилось хуже. Ощущение бока становилось каким-то всасывающим, оно затягивало меня в себя. Лежал и думал: «как же всё это со мной могло произойти? Что это за голос?».
Потом эти, Люди, меня нашли. Дальше было много всего… сочувствие, что-то носили, что-то старались. Так меня и обокрали. Не придал этому, какое либо значение. Я слушал тишину, всматривался в темноту, чувствовал боль. Казалось что плата за человеческое отношение – не человеческая.
Слушал тишину, искал этот голос. У меня добрая куча вопросов. Ты ж всегда впереди меня. Ты ж обещал! Скажи что-нибудь.
Темно. Тихо. Больно.
Всё осталось также как и было, просто встало на свои места. Я на полу один. Я один на земле. Я один для себя. Кстати, пол! Не скрепит. Предал! И ты туда же. Холодный.
Этот кретин завалил собственную мать, которая и без того была практически с Богом. Посмотри на фотографии. Этот изверг из неё всю душу вымел. Бил и телефоном, и сковородой, и чайником, и душил, и кулаками, и ботинками. Погляди, на неё: плечо наискосок, грудь продавлена, куски мяса по всей комнате… о чём выговорите. Кого лечить? Этого зверя?
Простите, а где голова?
Это ты у него спроси. От черепа остался только затылок.
Но и она, посмотри, его не плохо отделала.
Ага. Кстати, хохма в том, что экспертиза вскрытия показала, что женщина умерла от сердечного приступа. Примерно после попытки удушения.
Да!?
Прикинь, этот дурак настолько слаб, что дальше синяков не смог.
Зря ты смеёшься. Говорят больнее ложкой резать, чем ножом. Предстать себя на её месте.
Послушай, если я всегда буду представлять себя на месте убитых этими гнидами… сам понимаешь – скоро ты придёшь и за мной.
Ладно. Я всё уразумел.
Отлично. Я сделал это. Отлично – я за решёткой. Нет, это не камера – у камеры полы не могут быть линолеум. Б..я, где я? В какой дыре? Ах вы козлы! Этот мальчуган уволок меня в психушку. Я узнаю этот запах. Иголка пахнет автобусом, таблетка пахнет кислым мелом, халат – воротником школьной формы. Я ненавижу этот запах. Точ в точ, как в том самом детстве, которое мне ни к чему… которое было не со мной. Да какое право вы все имеете мне напоминать этот брак. Я не был там. Был, но не тем, кем должен был быть. Я теперь другой и этой школы у меня быть не может. Кому рассказать – не поверят. Пошли вы все! Срать я хотел! Нету сил у меня. Нет! Просто нету уже в этой вот вене, из которой выбивается на свободу удары, беспощадно чавкающему кровью куске… даже не сердцу, даже не органу. Это какой-то клубок моей внутривенной трассы, внутри которого булавка. Не большая. Я проглотил её. Просто на уроке химии мне стало интересно, почему скрученная иголка пахнет толстой трубой, за которую все держатся в автобусе. Я долго нюхал её и лизал, а когда это увидели те придурки я её съел, чтобы показать свою злобу. Съел и оскалился. Оскалился и ждал когда пойдёт кровь, так было бы эффектней, но крови не было... просто я лишний раз получил по морде. Скоты! А меня тошнило. Но я теперь другой. Я теперь совсем по-другому стал жить. А значит и прошлое у меня перевернулось. Всё изменилось! Дебилы! Всё теперь будет по моему. Жаль я не смогу отправится в прошлое, в эту школу. А там небось сейчас творится что-то невообразимое. Представляю. Вижу, как хватаю одного из этих гадёнышей за волосы и с разворота рожей его о фонтан. Он ещё дышит. Тогда можно взять циркуль и поскоблить дёсна так, чтобы зубы болели ещё месяц, а через год выпали нахрен. Он ещё и дёргается сволочь. Тогда может треснуть пару раз портфелем, набитым булыжниками, по лицу, по рукам, да так чтоб смешно было смотреть. Чтоб на завтра синяки уже начинали гноиться. Суки! Как мне было больно. А этот дебил не знал границ, не знал пределов… замазал глаза грязью с грядок, чтобы я не мог увидеть кто меня бьёт и наябедничать. Били все. Скоты! А я не кому не говорил. Зачем? Всё равно вы умрёте. Я скажу это ей, а она спросит меня: «что мне сделать с ними». Я отвечу: «сделай их боль такой долгой и дикой, чтоб они её боялись. А потом приду я, и всё сам доделаю». Я подойду сзади и начну вспоминать. Скоты! Твари! Всё равно приходили в школу. Но я не мёртв. Я другой.
Тихо. Опять тихо. Опять эта липкая среда. И в ушах, и за шиворотом… фу, что это за клей. Опять руки не приятные, пальцы склеиваются. Блин. Что это?
Я чувствую, как вена бьётся о толщу кожи, словно тело вот-вот взорвётся. Что происходит со мной? Эти руки, это жуткое ощущение.
Когда я нащупал человека рядом с собой, в моей голове стало холодно. Нервы постепенно накалялись, как спираль, а руки несли меня на ощупь до двери – вон – по коридору, по правую сторону от стены. Сколько же мне осталось бежать? За что я бегу? Нет глаз, нет слов, нету меня.
Он просто не успел понять, какого тем людям, которые смотрели на него. А я что? Он не хотел их ненавидеть. А я что? Так получилось, что злоба прибыла быстрее, чем рассудок. А я-то что? Потому что ты сам по себе. Ты один. Я один, и я сам по себе – я сам этого добился. И этому не закончится.
Его нашли – труп врача. Что делать?
НЕТ.
Не происходит со мной. Не я.
нет
Дальше всё было словно во мраке. Будто бы темнота, как зараза, угодила глубоко в меня. Облокотившись на какую-то опору, я так сильно ударил себе по ушам ладонями, одним махом, что б зазвенело. И зазвенело. Я сделал это, чтобы не слышать ничего. Чтобы просто обманом уйти от этого мира подальше. Мне он не нужен. Он просто происходит, а я виноват. А почему? Это не важно. Плевать. Мне уже не хочется ничего, не надо мне ничего знать и ни чего понимать. Я хочу просто, чтобы меня оставили в покое. Чтобы было всё так, как было до мальчика. До этого вечера. В ушах звенело, так красиво, так приятно. Тихая пропасть. Интересное ощущение, когда кружит голову и кажется что летишь по спирали вниз на не реальной скорости, а вроде сидишь на месте.
Эти воспоминания. Эти дрянные воспоминания! Как же достали. Тупые картинки. Школа. Мерзавцы. Мел. Глупые учителя, которые пытались меня уговорить не обращать внимание на ту низость в которой приходилось валятся и плакать. Ненавижу эти картины! Они меня бесят! БЕСЯТ!
Потом я с размаху врезал ему… то есть себе – по глазам.
Больно. Да, это было больно.
Первая,
Вторая,
Третья,
Четвёртая,
И на Пятой минуте я уже перестал держать себя в сознании. Сказал просебя: «Хрен с ним. Будь что будет».
Потом было хорошо. Я приятно выспался. Наконец-то почувствовал родное ощущение светлого. Лежал и думал: «Лишь бы всё это, произошедшее, было кашмаром… всего-то кашмарчик». Мелкая 9ти вольтова волна пронеслась от стоп до макушки, я вспомнил – утро. Потягушечки! Проснулся! Как простой смертный. На лице улыбка. Улыбка – моя, добрая… как давно тебя не было. Я даже на мгновение замер, чтобы почувствовать вкус, чтоб не прошло так внезапно всё это. Какой я грязный, в конце концов. Кожа вся пропиталась, это едкой дрянью. А лежу-то я… Господи! Лежу на кровати. На мягкой. Спину ломит. Сунул руку под подушку, а там холодненькая ткань. Голый на всю столицу. Валяюсь королём. Не знают как я сюда попал, что произошло пока я спал, но прекрасно… прекрасно то, что случилось. Всё. Давайте закончим на этом. Давайте на этом успокоимся.
Пятки зудели, колени холода себе не находили. Плечи воют, как псы. И я лежу утру всей планеты, на распашку. Один такой. Весь из себя такой. И так хочется, чтобы всё было так как мне хочется.
А хренушки.
Если я когда-нибудь умру, пускай во сне… в том самом сне, который только что был.
Вдруг на меня спустили литров 20ть воды. Я от испуга дёрнулся в сторону, но вода нашла меня, и я просто был вынужден смыть с себя… это гавно.
Первым делом умывать лицо. Дело оказалось не из легких. Грязная мерзость так прилипла к глазам, что от боли я даже стал издавать неконтролируемый зов природы по обезьянье. Ковырял ногтями, вырывал куски, а она словно живая. Вот почувствовал слабину слоя и рванул отдирать всеми силами, не обращая внимание ни на то, что боль с век стала передаваться по костям в мозг, в душу, и скоблиться о него. Я упрям, не замечая что бьюсь затылком о стену,… ещё чу-чуть.. ага… вот вот вот. Вот.
Свет дал в оба глаза, так что и сидя упал. Струя воды всё летела и хрен с ней. А я позабыл уже и свет-то человеческий. Смотрю на руки – чёрно-красные, на кровать белая. Всё такое цветное. Я снова заорал: «Аааа!», но уже от кайфа. Это была победа – свет. Вода не давала о себе забывать – то в рот, то в нос, то в живот, а живот болел от пустоты-то. Голодный, как время войны. Первой. Мировой.
Руки дрожали, а ноги всё пытались поднять меня.
Я пришёл в себя уже когда грязная вода стала плотненько заполнять пол, а на мне уже стало больше видно кожи чем крови.
Стоп.
Крови?
Какая кровь?
Это что за новости?!
Бля.
Вода раз и перестала. Тот, кто её мне щедро дал – испарился шуршать в другой комнате. Я же остался лежать. А куда дёргаться? Я лежал уже один в 20ти литровой луже, растворённой с меня, крови. Отлично. Что может быть чудесней.
Зря.
Не пойдёт!
Я должен был умереть ещё до этого описания – ещё в постели. Как проснулся – моментально – смерть. Зачем я остался. Теперь я еле в сознании – на краю бассейна дерьма.
Не пойдёт. Ребята это заходит уже слишком далеко.
Голый. Вижу. Чувствую.
Ничего не понимаю. Хочу только пожить. Просто пусть всё останется так, как оно есть, а когда ко мне прейдут за ответом – пускай я просто умру, скончаюсь. Просто перестану. Просто и в точности, как сказал. Пускай я сойду с ума так, что б меня как и не было. Мне уже не нужен Я, тот который был. С меня хватит. Всё. Достал. Во где сидишь! Скотина!
Сколько можно терпеть этот хлам. Сколько можно уже умоляться ради чего-то среднего между ничтожеством и гнойным динамитом. Взорвись уже. Сделай что-нибудь. Создай шум или подай признак, что-либо… умри хотя бы. Сдохни, как олень – в беге. Сделай это красиво. Да хоть не красиво! Сделай, сука, это! Я ни хочу тебя ни знать, не узнавать. Всё.
Всё.
Я умоляю тебя. Всё. Просто остановись. Подумай. Перейди в себя, с урода. Просто сделай остановку и смотри. Пусть ты испугаешься, пусть ты даже захочешь блевать. Остановись. Тебя укачало – ты весь бледный. Ты весь на нервах. Перестань двигаться. Стоп. Красный знак. Штиль, в конце концов.
Тихо.
Слышь? Бум бум. Бум бум. Это сердце. Твоё, моё… Наше маленькое избитое сердечко. Оно никогда не плачет. Ей больно, а оно ещё больше бьётся. Ей становится больней, а оно готово измолотить себя напрочь. Дура. Никогда не плачет.
А чувствуешь? Кап кап. Кап кап. Это грязь. С тебя стекает грязная вода. По руками. По торсу. По лицу. Стекает с тебя кровь. Эта кровь твоей мамы, и невинного человека. Но ты никого не убивал. Ты даже не знаешь мертвы ли они на самом деле – не видел. А кровь вижу. Ты видишь кровь?
Теперь надо взять себя за шкирку и понять.
Хочу на кровать.
Зачем? Идиот, ты сейчас в луже крови. Дебил ты же в…
Хочу на кровать.
Ну лезь.
Стоило мне только, с диким усилием залезть на кровать, как уснул в момент. И ладненько. Действительно хрен с ним. Будь что будет.
Эй, ээй! Дурак. Проснись лучше. Ну тебя в могилу.
Ммм… - промычал я, потирая макушку о ручку дивана. С меня стягивали одеяло, а было так холодно – вот я и не поддавался. Тем более, что сон у меня в самом разгаре. Самое интересное.
Эй! Да пошёл ты в жопу. Вставай козёл. Не хватало нам ещё с тобой тут возится.
Хрен с ним – отругивался я. Он меня уже порядочно заколебал. Ещё чу-чуть нельзя подождать что ли!? Дебилы.
Ты меня уже выводишь из себя! Катись нахер от сюда. Дурак! – кричал он. А я его ненавидел. Он говорил так нахально, словно… не понял. Я снова ненавижу! Я снова чувствую как меня презирают. Думал я, и медленно открывал глаза.
Объясню.
Я попал на вечеринку, случайно – меня потащила сестра, которая внезапно объявилась и одолжила денег у мамы. Потом и взялась за меня. Привела сюда. Тут был опиум. Вот.
Я проспал, как утверждал тот самый уродец, что разбудил меня, ровно день.
И вправду – день. Сутки. Когда меня вышвырнули вон, я чуть было вспомнил школу. Но потом, как-то передумал.
Сел на ступеньки медленно и рассудительно надел носки, туфли. Заправился. Прошарил по карманам.
Заметил: штаны у меня, какие-то высоко посаженные, да цвет туфель не тот. Я всё-таки уродливо выгляжу, как лох. Зато так хорошо выспался. Так хорошо погулял.
Сестра обещала научить сексу. Надо позвонить ей.
Это был вечер. Очень красивый и тихий. Я топал по кварталам и думал, а чего тут боятся. Да хрен с ним. Боятся боли – чушь, а вот боятся больно – эт да.
Весь дом только что выслушал, как отец бил мать и, похоже, влетело и ребёнку. Малыш выскочил на улицу в чём был. Ему было больно и страшно, а люди просто смотрели на него, как в ТВ, и думали что ж делать. Мальчик замерзал и тихонечко пошатывался со стопы на стопу. А люди смотрели не шепчась. Меня там не было. В тот вечер я прошёл мимо, но я знаю об этом. Я всегда знаю, когда люди смотрят на дитя, которому нужна помощь. Я узнаю их по запаху. Чувствую, как они выдыхают таившуюся в них злобу. Они рассуждают о понятиях, о нравственности, не замечая за собой свою собственную спину. Люди верят в свою воду и не пьют чужую. А вода – она просто вода, её не надо делить, её надо тратить. Не очищать и смешивать, её надо пить. Чтобы утолять жажду. Щедрость – это вода. Любовь – это вода. Люди – это вода.