Толи улыбка, толи он так расстроен, толи ни то ни другое – всё что было неподалёку отражалось у него на лице, словно фотокамерой. Вдруг он крикнул в мою сторону, огромного девятиэтажно-белого дома, слова, которые я, с восьмого, не расслышал. От интереса я вылез на половину за раму. И по моей шее забегали змейки дождя. Тот же, всё как-то сходил с ума. Я взмахнул волосами, которые уже прилично намокли, и протёр по лицу туговатую плёнку жидкости, на ощупь как масло. Подумал, что парень, наверное, ошибся. Но он просился на привет – прыгал по самой широчайшей из луж, отпугивая от себя людей брызгами, чтобы мне его лучше было видно. Я снова высунулся из окна – посмотреть есть ли кто ещё на этажах. И увидел. Прямо этажом ниже. Девушка, упёршись боком о раму, лизала ложку за ложкой йогурт, чуть пританцовывая под музыку, сквозящую из наушников. По тому, как ходила в стороны макушка, можно было полагать - попса. А мальчуган так старался, что рассорил между собой мнительных взрослых, владевших правом только прилично ходить по тротуару. Возле того самого пятна лужи, в котором мальчишка устроился, задёргались кончики зонтов, и какой-то не членораздельный шум заглушил его крики. Все хотели прогнать его, а он им улыбался и пугал, что вот-вот прыгнет как следует и замочит всем платья, причём своим вовсе не дорожит. Так он ухитрялся махать рукой девчоночке и следить за посторонними, которые старательно выкрикивали все, на что способны были их разбуженные посреди дня черти. А он был так счастлив от всей этой ситуации. И дождь будто бы вливается в его лужу, распространяет её линию границ всё дальше и дальше, казалось, скоро приберёт и весь город. Вот сзади пронеслась шикарная машина и подняла устрашающую волну, грязную и жирную, что окончательно спугнуло недоброжелателей.
Мальчуган закинул голову и встретил лицом, глазами, открытым ртом сотню капель… и ещё одну сотню, и ещё сотни раз… потом закружился, словно в вальсе среди прекрасных дам и обожателей роскоши. Ловко перебирая ножками, чтобы не упасть, хотя голова явно закружилась. И… опять он встал лицом к нам обрисовался, запрокинутой хвостиками, улыбкой. Как будто теперь был её черёд. Я тут же вылез за балконную перекладину к ней, хотел полностью разглядеть, что сейчас будет, но… её там уже не было, даже окно закупорено.
Не понял.
А мальчишка смотрел и ждал. Я не знал, что надо сделать… не понимал кто и что? А он запел, как поют забияки звонко, как запел бы и я, если был довольным до такой лихой степени. Даже не знаю… его прищуренные глазки и до простоты разинутый рот тронули меня. Ну, я и помахал ему ручкой. Он заткнулся, на мгновение вроде чуть успокоился и так обрадовался, так загоготал раза в три пуще прежнего. Я не понял точно, что это было, но мне понравилось, и я стал махать ещё шире, стараясь даже круче размахнутся. А он, малявка, уже от смеха прыгает с трудом и мне отвечает руками. Словно я только что оставил ему всё своё богатство. Вдруг, я услыхал звон телефона и…, не много подождав, отошёл от окна: «Видать, Моя, звонит». Мальчишка снова запрокинул голову и стал крутится, вокруг себя. Смешной. Идиот.
Андрей, оделся в чистую и аккуратно выглаженную военную форму, которую приобрел на рынке буквально не давно. Он впервые за год побрился наголо, и ему эта причёска очень шла. В форме он смотрелся очень круто и даже, можно сказать, более мужественно. Надел шикарные боты от «Camelot», ослепительно белую майку и кожаный ремень с большой бляхой канапли. Стоя у зеркала, он смотрел на самого сногсшибательного человека на кусочке солнечной системы, в куче таких же персон. Взял ручку, бумажку и энциклопедию. Сел поудобнее на диван и начал писать письмо, используя энциклопедию, как столик.
«Я, Андрей Гумилёв, находясь в отличном состоянии духа и прекрасно одетым, пишу это открытое письмо о собственной смерти, которая наступит в ближайшие дни. Проживаю по адресу улица Краснознаменская 48, квартира 31. Телефон отсутствует. Начал употреблять наркотики в 1994 году. Да, кстати, родился 1979 году 30 апреля. Окончил школу отличником, а институт окончил за деньги. Название института и имени ректора, который организовал мне диплом не указываю, по причине этики отношений. Потерял девственность в 96-м, когда это было для меня ещё не нормально. Хотя… это не суть важно. Имел не раз секс с проституткой, правда одной и той же. Попытка бросить наркотики и друзей это мой чёрный период с 98 по 2000. Бред. Я перешёл на дурь. Это было словно какой-то маразм. Не важно! В институте на третьем курсе, в 1999 году, я познакомился с Венерой. Очень замкнутой девушкой, с которой все боялись иметь сексуальный контакт, хотя такие формы как у неё желали все девушки, и одинокие женщины которых я знал. У неё был СПИД, точнее она была носителем. В то время я бросил наркотики и чувствовал, как из каждой поры моего тщедушного тела пронизываются гнойнички. Я был очень жалкий и ну очень нервный. В этот момент мы и познакомились. Нас свела наша схожесть. Мы очень долго разговаривали. Она всё отсаживалась от меня, говоря о своей болезни, но я утверждал, что мне плевать. Кстати, я так и не понимаю от чего врачи посчитали её не опасной для общества и позволили ей так разгуливать среди людей. Но это вопрос уж больно больших людей и их совести. Не важно. Я в неё влюбился. Да. Венера стала моей страстью и судьбой. Потому, что такого человека, как она я не знал никогда. Начитанная, рассудительная, находчивая. Я удивлялся, как она легко находит ответ на мои суицидные причины, при которых жизнь становилась какой-то упрощённой. Это трудно передать, но начиная с того момента я хотел только одного – жениться на этом человеке и стать её судьбой. Сделать её счастливой. Два дня тому назад, позавчера и вчера, 72 дня 2006 года, я занимался с ней любовью. Сегодня я проснулся один. Она убежала и вряд ли прейдёт. Эти три прекрасных дня моей гнилой жизни для меня просто великолепны. Такого всплеска страсти я не знал никогда. Казалось, что это движение не возможно остановить. Казалось, я не могу отпустить её и на мгновение. Короче, я скоро умру. Мне крышка, но я очень рад».
Он ещё раз взглянул на себя в зеркало и вышел на улицу. Засунув руку в карман, он почувствовал кончиками палец таблеточки. Как говориться, таблеточки не здорового характера. Этот факт от чего-то только забавил Андрея и он пошёл прямо. На мобильном уже месяц нет денет. Три дня валялся на подзарядке. И вот он решил положить сразу долларов пятьдесят, для того, чтобы позвонить всем. Так и произошло. Спустя минут двадцать он шёл, сверкая по улице и разговаривая по телефону, словно одинокая швея. Начал с самых далёких знакомых. Рассказывал всем совершенно разные истории про себя, что очень было приятно. За один только час он вызвал уважение у четырёх людей, которые жили очень далеко от него. Он рассказывал, что был и банкиром, который устроился благодаря своему родственнику, а дальше совершил кражу, с элементом ограбления и за что скрывался пять лет. В тоже время он был и подпольным стукачом, помогающим ментам ловить всяких злодеев. Короче, он разговаривал со всеми, кто не слышал его очень давно. Назначал встречи на завтра ровно в два дня. Три часа разговора. И времени у него остаётся очень мало. Он садиться на автобусную остановку, купив неподалёку маленькую упаковку сока «Добрый». Не думая глотает все таблетки и запивает их соком. Звонит другу.
Привет!
Здорова. Я щас занят, Андрю. Я трахаюсь. Перезвони – говорит ему друг очень быстро и кладёт трубку.
Это ведь был мой последний звонок – говорит Андрей, и не вешая трубку, продолжает беседовать. Словно тот не оборвал диалог, а стал расспрашивать о жизни, о любви.
Вдруг что-то коснулось его плеча и он дёрнулся. Это было очень страшно. Ведь смерть начинается и уже скоро всё будет не в шутку.
Андрей встаёт и едёт по дороге медленно. Живот начинает раздирать. Ноги тяжелеют. В глазах что-то не ясное толи люди, толи нет. Для того, что бы не упасть он считает шаги.
Первый! Второй. Третий. Четвёртый. Пятый. Шестой. Седьмой…
Вернувшись в комнатное тепло с какой-то не яркой лампочкой полу желтого света, я как-то с трудом освоился. Было не просто, было не нормально, как-то было не светло. Я включил больше света, огляделся. Проскользнула пара собственных отражений со стёкол, со стола, со всего, что могло отражать такое, и в выражении лица я… не был уверен… или был разочарован, что ли. Телефон вопил и рвался услужить, но вокруг меня стояли стулья и столы, книги и полки, лампы и полы, а того мальчишки, даже что-либо похожего, даже представление о подобном, хоть и в малости – не было. И не вписалось бы. Телефон вякал. Я снял трубку. Там говорила моя девушка. Говорила о себе и о дорогах, скользких и не убранных. Говорила о настроении и о планах на вечер. Говорила от того, что я спросил, хотя… что значит то, что я спросил. И я спросил: «Как твоё горлышко?». Она ответила. И я подумал, а что будет, если я прошу ещё раз? И спросил: «Ну, как твоё горлышко-то?». И она снова также ответила. Вдруг на выпуклом экране телевизора растеклось моё отражение и напомнило мне лужу, по которой вольно разгуливал мальчишка взад-вперед. Рука сама положила трубку. Часы улыбались – без семи минут два. Телефон (не прошло и двух минут) снова завопил. Я сел рядом и узнал в агрегате маленького оловянного офицера, но строгого. Трубка, как орудие звенело на боку у него, а зелёная кнопка по кутузовски следила за мной. Я представил, как он, должно быть, внутри злится и чуть ли не взрывается от дикого дыханья на том конце провода, а мне плевать. Кстати, про плевать! О том мальчугане, что злобил прохожих. Я вышел на балкон. Телефон остался в квартире, со своим неотложным делом. Дождя уже не было, но лужа-то должна была остаться и он, по носки затопленный, в ней. Довольный, как отнюдь не маловажная салфетка на светском балу, но просто салфетка. Вот осторожно вылез. Встряхнул штанины и развёл руками, словно говоря: «Не знаю сам, что на меня нашло». А я ему головой качаю, мол: «Ну что же вы господин Хороший! Ай-я-яй!».
Дождь пронёсся по нашей улице и отправился дальше, и у нас настало снова. Снова греют кусты свою шевелюру о лучики дня. Снова пятится наземь пыль и зола. Воздух всё ещё пахнет прелой подошвой и на небесах солнце подтягивается ближе к планете. Кумиры светилы, в знак привета, закупорили зонтики и спрятались кто куда.
Мне быстро стало скучно, и я вернулся в дом. Телефон уже устал дозываться и молчал. Вот я прошёл к середине квартиры, к развилки коридоров – в спальню и в зал. Буквально… словно почудилось, что не мои штаны висят и сушатся на стуле, при входе на кухню. Я медленно стал продвигаться в сторону постороннего предмета костюма. Появились стопы человека, вялые от воды, и рука, чуть подрагивая сжимающая папироску. Мне, просто на просто, пришлось понять – это он.
Константин Семьсот – так, резко и в самую тему, обозначил незнакомец свою бесцеремонность. – Перестань. Ты смотришь на меня, как на чёрномордого нахального юнца с косой. Хотя, в мир таких технологий, смерть должна быть уже с газонокосилкой. Это была шутка. Но тебе не смешно. Понимаю. Знакомься, моя подруга Нэра.
Подруга Нэра стояла при свете открытого холодильника и пожёвывала луковицу, пристально читая какой-то текст на упаковке моего молока на утро. Сдавалось мне, будто она даже не присутствует с нами.
Нэра – приличная девочка. Просто любопытная – продолжал говорить он, временами потягивая сигарету.
А ты, значит, такой вот, да? – задал я ему вопрос так, словно ничего в его этаком появлении странного нет. Присел на корточки там, где стоял. Смотрел ему в глаза и никак не успевал толком удивиться, как он ловко входит ко мне в доверие. Этот пацан сидел в одних трусах у меня на кухне на отцовском стуле, со своей приветливой голодающей подругой, и курил. Что теперь все вот так вот поступают?
Остановись. А то слюни потекут. Ты так потрясён, что мне как-то не ловко.
Да? – оценил я как хохму.
Ты же не можешь целыми минутами поражаться. Ты ж Человек.
Но всё же. Как?
Вообще мне было плевать, я даже как-то хотел, чтоб всё подобное случилось, в общих чертах, именно так. Даже не знаю точно от чего, но… просто мыслями был в грустном месте, где-то среди своих старых прогулок допоздна с любыми прохожими.
Я такой. Да. Я так вхожу – сказал он.
Что это значит? Ты сломал окно и вкарабкался, как человек-паук или ты вышиб дверь и за долю секунды отремонтировал её с другой стороны. А?
Что-то подобное, только не точно.
Тогда соблаговолите разъяснить, товарищ не простой.
С превеликим наслаждением…
Девчушка наполнила себе чашку едой всякой, которая падала через край, увидела меня и кивнула. Я даже как-то обрадовался, что это произошло наконец-то. Она перестала суетиться и ровно размеренно приступила непосредственно к разгрызыванию, проглатыванию, а также к перевариванию и всё это вытворяя, поглядывала на нас с ним светящимися глазами, будто знает что он мне сейчас фен продаст или ещё что-то из барахла, со скидкой. Она была так смешна. В тёмные щёчки забивалось съедобное и перетасовывалось несколькими размашистыми движениями нижней челюсти, в то время когда верхняя же часть головы была статична и только глазки бегали от меня до него и обратно, да рука усердно восполняла ущерб в постепенно пустеющих щеках. Я ухмыльнулся. Он несколько раз повертел головой, в знак того, что заподозрил моё любопытство и тоже мило улыбнулся, потом жестом руки добавил между нами паузу, чтобы привлечь к себе упущенное внимание. Я вернулся к разговору, но это уже было совсем другое – Константин Семьсот уже приятен, а госпожа Нэра смотрела на меня, и они оба мне стали нравиться.
Прошу прощения, но… вы не могли бы уделить мне секунд шесть. – Сказал он и затушил папироску. Это было жестом, но не конфликтным, скорее шутейным.
Шесть. Шесть это не проблема они в вашем распоряжении – ответил я ему тем же тоном, смотря ей в рот, только на слове «вашем» переводя взгляд на человека в одних трусах. Как бы это не располагающе ни было.
Вы великодушны, как я и предполагал. Итак ситуация в том, что мы здесь и не совсем ожидаемы.
Да нет, что вы! Я как раз ждал вашего прихода, даже холодильник заполнил сладостями, молоко прикупил – тут же перебил его. А он ухмыльнулся в ответ.
Вашему сарказму нет причин к не проявлению и он, осмелюсь признать, кстати. Всё дело в том, что мы такие. Мы приходим к людям и кушаем у них.
А они?
А они остаются такими же.
Такими же?
В смысле не меняются. В смысле мы не появились, а пришли.
А она, значит, изменилась?
Нэра? О! Этот человек изменил меня. – Он поглядел ей в лицо, да так что та остановилась и наконец-то запила сухомятку молоком. Эта встреча глаз продлилась не дольше двух-трёх секунд, но при более насыщенных нежностью и какой-то, благодарственной чести секунд, я ещё ни разу не присутствовал. Константин был мальчуганом выгнанным на улицы города за глупости, но только со стороны выглядел так, потому что мнение к себе он вызывал определённо иное – сильного, даже скорее могучего и очень взрослого. Я наблюдал за его морщинами, каждая из которых соответственно друг другу существовали специально на его лице и все дружно, да добросовестно выполняли свои назначения. Гармония на лице для меня означала гармонию в душе. Наверно от этого он так мерцал, как луч звезды. Как луч звезды… быть может даже той, что давным-давно сгорела, а свет ещё стремится к нам… быть может той, что только что оторвалась от стаи других, которым только и остаётся, как вертеться белками около планеты, а он сорвался и убежал. Быть может. Ведь он так счастлив. Совсем не как я. Что? О, что это я? Гости.
Я прогуливал урок, считая его дрянным и лишним, сидел у фонтанчика и закуривал сигаретку в знак своего собственного отказа от порядка. Думаю, мне тогда ещё хотелось быть Шварцнегером, в понимании всех его спецэффектов. Да это было-то год тому назад. И как она умудрилась так упасть, не понимаю. Одним словом, смотрю, подходит ко мне девчоночка. Сарафанчик рванный, сандалии – новые. И говорит, мол, ты мой папка. Я как сидел, так перестал сидеть. Говорю: «Девочка, ты чего?», а она мне про мою должность папки, да и прицепилась. Заметил, за косичкой правой, кровь тропинкой спускается за шиворот. Не долго думая, схватил её за руку и к школьной медсестре. Медсестра полная и медленная, а малютка рыдает и к папаше просится, ко мне тобишь. Тётя Дания даже испугалась, подумала, что мозг задет. Я вышел на улицу и снова присел на то же место. Поднял пыльную половинку сигареты, сдул с неё пыль и затянулся. Думал, как я хорошо поступил, что отвёл её к медсестре. Вдруг, как нарочно – она выходит с обработанной раной, вытирая слёзы ручками и просит прощенье. Думала, что я на неё обиделся и хотел оставить у той тётки. Не уставала называть меня папкой и глотала слюни. Всё было как в кино про неудачников студентов. Прозвучал звонок перемены, и у меня была всего лишь минута, чтобы скрыться с девчонкой далеко. Если увидят – засмеют, думал тогда я и был прав. Вот так мы и оказались в пустоте между гаражами. Она сверкала зрачками и качала края сарафанчика. Я смотрел на неё и думал о том, что же делать. Потом она стала рассказывать мне про то, как я познакомился с её матерью – женой своей, и как мы дали новорождённой новое имя, и как случилось так, что я стал мореплавателем и уплыл в далёкое путешествие одолеть злого дракона. У меня чуть волосы на весках не поседели. Ну-ну, думаю, чего там ещё было. А малютка так заговорила, аж прямо с прыжками, да с разъяснением, о том что, её мать осталась дома, а она пустилась помогать папке сражаться с чудищем. Представляешь, какого это?
Я восприму этот вопрос, как риторический.
Как угодно. Я проделал с ней столько путей, дорог, похождений, что жизнь мне будто бы только послышалась, а на самом деле я работал и искал. Тридцать семь семей из них двенадцать узнали в ней дочь, но всё это оказывалось в конце концов блефом. Остальные кормили и поили.
Я её не знаю.
Да я понял. Мы к тебе не за этим.
А за чем?
Просто. Голодно.
Магазинчик? Пожалуйста – указал я на их бестактность, по отношению к моему снисхождению.
Нет что вы?
Нет. Что вы? Я удивляюсь тому, как вы одеты и как вам удаётся сохранять во мне терпение. Мне интересен такой вопрос… - тут я приостановился.
Прошу вас, спрашивайте.
Что вы там так смеялись?
А вам разве не задорно провести последние минутки уходящего дня одаренным таким дождём и счастливым на всю голову? Тем более лица тех прохожих были так изуродованы спешкой, что я не смог сдержать себя и прыгал, а Нэра в это время бегала между ними и играла в тараканчиков.
Понятно.
Это было действительно весело. А потом я увидел, как ты машешь мне рукой. Ну, дальше ты знаешь.
Ну, ты же мне кричал, пел.
Это я дому вашему. Призывал все ваши четыре дома потопать, чтобы растрясти тех хмурых и злобных.
Понятно.
Она перестала есть и последним разовым глотком допила молоко. Действительно она была так смешна. Не то, что он. Всем пришло время помолчать и посмотреть друг на друга, как бы полностью поменять отношение между нами. Он начал смеяться во весь голос, закинув ногу на ногу. Я откинулся назад, сев на зад, и тоже рассмеялся. Она облизывалась и хихикала в неразбор. Все переглядывались, и смех забегал между нами, как ураганчик среди трёх осин.
Всё! Я полагаю, ты успокоила свой желудок. – Говорил Константин, встряхивая с влажных брюк пыльцу капель. Я молчал и, только глазками туда-сюда, он – она. Раздался телефонный вокал и я, тяжело поднимаясь с пола прихожей, потянулся за трубкой, а они стали быстренько собираться. Пришлось ответить, уж больно нудно вопил звонок. Это была она – моя девушка. Двое скоренько убрали за собой и прошмыгнули мимо меня к двери. Девушка в повышенном тоне кричала о разных сторонах общения, и о том, что взаимопонимание начинается с разговора, а мой метод совершенно ей не нравится. Они незметно обулись, оделись и открыли замок. Не подавая голоса, он поклонился мне и просунул не расторопную девчушку в приоткрытую дверь, на что я резко поднял руку, типа «всего хорошего!». Им ни как не удавалось закрыть дверь потому, что закрывается она с размаху, а ситуация не позволяла создавать грохот.
Эй!!! – в ухо протрещал её голосовой посыл, что я дёрнулся в сторону. Дверь в этот момент хлопнула.
Да.
Что да!? Ты меня вообще слышишь? Я говорю тебе о таких обыкновенных вещах, как уважение, а ты меня даже не учитываешь в списке «я вас слушаю»! Ты мерзавец! И знаешь что!? Если тебе так неудобно разговаривать со мной о том, как мне трудно с тобой общаться, то очень здорово! Я подыщу себе более внимательного собеседника. Более…
Она так долго говорила и казалось будто этот монолог ей нужней всего того что он значит для меня, и уж тем более для неё. Она так долго говорила, что рука сама положила трубку. Если перезвонит, думаю я, отвечу. Звонит. Поднимаю трубку. Она.
Подонок! Трус! Кретин! Я не хочу тебя знать!!!
Любимая! Прости меня пожалуйста. Это трубка моя барахлит. Я всегда верил и до сих пор верю, что мы созданы лишь для того, что бы существовать друг с другом. Прости. Мы с тобой здесь на одном кусочке земли, как на одной пуговке, на одной струнке телефонного провода. Мы вместе.
Трубка барахлит?
Барахлит, зараза.
Ну ладно. Ой, я как раз себе в магазине новый сотовый присмотрела, такой славненький. Тебе тоже надо купить себе сотовый. Я знаю, что ты терпеть не можешь эту ерунду, но тебе обязательно надо. Я вообще думаю…
Рука сама положила трубку. Я отступил от аппарата, как от трупного червя, что ползает по этим проводным норам, перенося звуки одних микрофонов и другим. И вот я убил его – он полез обратно, толстый, еле пролазает. Зазвонил. Завыл, словно котёнок со сломанными задними лапками на человеческой планете. Изпод двери снова шипело дождём и глухо доходило до моих ставней. Сквозь невидимые щели пахло им же. Телефон уже захрипел. Я влез в ботинки и потянулся за ложкой, вдруг, на полу рядом со сложенной обувью лежит знакомый футляр. Он служил мне пультом от телевизора. Я оглянулся на столик в зале – телевизор стоял. Ещё бы он такой огромный, они просто не утащили б. Телефон вырубил на хрен – надоел, орёт как бешенный. Пошёл оглядеть комнаты. На кухню, в зале, в своей комнате, туалет, ванная – везде, но ничего кроме пульта от телевизора не исчезло.
Ах вы, твари. Пульт мой стырили – меня это событие привело в бешенство. Мало того, что пожрали у меня, так ещё и пульт от телевизора унесли. А он у меня был мощный – столько функций. Я метался от угла к углу, осматривая каждое денежное хранение пересчитывал и сверял на глаз. Вроде ничего, кроме пульта.
Сволочи маловозрастные! – говорил мне тот я, который помогал остальной сотне меня одеть второго, который в свою очередь готов был на любую выходку. Молоко выпили? Выпили. Сытно пожрали? Пожрали. А спасибо? Вот так вот. Так вот? Попадитесь мне!
Дождь проливался не скупо и при выходе из подъезда я чуточку притормозил, чтобы проверить застёжки.
Вот бегу по загрязнённой, липкой, скользкой и серой дороге. Злой и невыносимо депрессняковый, не довольный всеми присутствующими поблизости, любой дистанции – я расстроен, а это меня всегда бесит. Со стороны, шагам моим не было слов – хрустел асфальт, как корочка снега. Тупая толпа, сломив головы, тянулась от угла до угла, от перекрёстка до перепутья, каждый знаком с собственным настроением, каждый куплен им. Проносятся на своих прочных туфлях, обвернувшись своими шёлковыми пиджаками, а когда всё закончится, они умрут – так вот устроен великий и могущественный Минус. Куда вы пятитесь? Я в ботинках и свитере, да джинсах и всё равно живу, не потому что живучий или сын отца – а так живётся.
Я стоял на том самом месте, куда стекалась вся резина с асфальтированного покрытия, стоял и промокал, будто хочу что-то придумать, что-то такое чего не возможно избежать, чего-то мерзкого. Дождь стелился надомной, и я чувствовал себя за одно с ним. Волосы мокрыми кистями оттягивались, и по лицу слоилась пелена воды. Исподлобья, глазами устремлён в полосы рельс трамвая, и вижу людей, которые бегают вокруг… Я присматривался к, отстающим за движением ног сандаликам юной девчоночки. Она так сильно не желала мчаться за мамой, потому как, действительно не понимала «зачем?». Девочка просто поглядывала на шныряющих мимо прохожих, и удивлялась дождю, который до сих пор никого не смыл за такое неуважение. И её уволокли. А я остался там, где остановился. Я остановился там, куда привёл меня нюх, а этим временем он со мной проделывает такие вывороты, что плохих новостей не осталось. Все наверное думают о том что происходит, а я нет – я упрощённый, утомлённый, с не утолённой жадностью к своему мнению, только и всего.
Стоял я долго, и даже не верилось, что такое бывает, будто бывает и так, но так такое быть не должно. Ноги намокли, и жуткая зябкость в ботинке дёргала меня за жилку у колена, ещё и волосы вымокли так, как я бы и при утоплении не смог бы. Ни кто даже головы не поднял на меня, даже не щёлкнули глазом, а я стоял и просился, словно малютка на руки: «Заметьте!». Что это я всё о детях, да о детях. Вообще, зачем я вышел? А-а…
Следы!
Я же спешил. С чего вдруг такая наглючая догадка, мол, туда и всё. Значит так надо. Следы вели на остановку, с которой медленно трогался трамвай, как недовольная тройка быков. В окне я видел их. Смотрел, как кроха стукает мой пульт о перекладину на спинке переднего сиденья. Несомненно, это доставляло Нэре огромное удовольствие, так как её улыбка невольно заманивала глаз и постоянно раскрывающийся рот, пояснял, что в том трамвае звучит песенка о славной игрушке. Он проезжал перекрёсток и светом окон отличался от сереющих улиц, каким-то домашним видом. Хрен с ней.
Что, действительно бы ворвался и отнял у неё игрушку? – спрашивал Семьсот. Он подошёл сзади и спугнул мою очевидность, как колдун из фильмов. Тут я вспомнил, что возле Нэры сидел, кто-то похожий, но лица я не разглядел.
Что, значит, на сегодня хватит краж? – поинтересовался я и стал уходить, намеренно толкнув его плечом, и списал всё на досадное происшествие. По той же дороге отправился обратно. Дождь внезапно прекратился, и доберманы ветра придавали особый колкий холодок, походивший на утреннее похмелье. Свитерок мне перестал нравиться, и ботинки стали поджимать, не приятно скользить изнутри, да и вообще всё было достаточно хреново. Тому пацану всё же надоело меня догонять, хотя он выше и шаги его значительнее, но он старался на славу. Мне вдруг пришло в голову: «А что если ты ни когда не отстанешь?»
Погляди только, до чего ты себя довёл. Уже и вопросы задаёшь, услышав внутри верный ответ. Остановись.
Остановись!? Это ты мне будешь говорить? Какой-то маловозрасный воришка приставучий, как дно ко дну.
Я так и знал. Спасибо.
Что ты знал? Что ты знал?! Скажи спасибо лучше за то, что у меня не достаточно настроения, чтобы занавесить твоими кишками это дерево. Да. Поблагодари Бога.
Зачем сразу Бога, тебе спасибо.
Пожалуйста.
Он преследовал меня ещё пару минут, потом всё-таки догнал. Людей становилось всё меньше и меньше, но действий со стороны них не уменьшалось – что-то включалось, что-то проносилось и уносилось.
Извини. Я сказал тебе не правду.
Я молча шагал и обращал внимание, только на камни по дороге.
Мы поступили глупо и бесцеремонно. Я могу понять твою обиду и рад буду что-либо сделать, чтобы сменить досаду на дружбу. Она сама утащила этот пульт. Я не знал. Честно. Что мне сделать?
Смени фамилию.
С удовольствием. Только обещай, что это поможет.
Даю тоже слово, что ты не давно, по умолчанию, предлагал мне.
Мудро. Наверно мне стоит для начала объясниться, а уже потом мы найдём взаимопонимание.
Старайся, пацан, но мне на тебя насрать. Это взаимопонимание нужно только тебе, а мне нужно придумать, как бы исчезновение пульта не списалось бы на мою тупость. Ты вообще начинаешь меня бесить.
Однако я всё же попробую.
Флаг тебе в щелочку.
Это была не совсем шутка, я про рассказ о Нэре, так же как и не совсем была шутка и то, что мы оказались в вашей кухне.
Так. Давай ты больше не будешь мне ополаскивать мозг про всякие ваши, да наши. Ты поступил плохо и мне по канарейке.
Чё? Не важно.
Тут я не много ослышался. Когда оглянулся, этот сопляк уже превратился в громадного дядю.
Вот тебе и мякнуть. Как там тебя… Ягодицин? Или Рыбапитца?
Семьсот. Константин Семьсот.
Точно и не сантиметра меньше.
Смешно.
А почему вы не смеётесь?
Я в юности, за такую шутку, одной девчонке сорвал левую ноздрю шариковой…
Ручкой. А. А я знаете ли, не про вас совсем.
Он топал так, словно тротуар под ним, а не он на нём. А я рядом, а не он пристал. Что за голова-то у меня такая, весь день сегодня призмами строчит. То шкотный пацан в одних трусах с голодной мартышкой, то какой-то чёрный выключатель ростом на голову переплюнул, да и подозрительно крут на вид.
Вечер становился тихим и каждый человек останавливался и исчезал один за другим – то дама свернула вглубь квартала, то велосипедист умчался вперёд, то пьяная компания перебежала на другую сторону дороги и скрылась. Все. Одни мы с ним идём по маршруту, казалось известному только ему. Он даже молчал, пока мой вопрос перестал отсиживаться в глотке.
А какого, всё это происходит, хрена?
Ты хочешь знать, почему ты или почему происходит?
Я хочу знать, каким образом сопливый тушканчик, ниже моего настроения, за тринадцать шагов успел вырасти в приогромного демона, подбородок которого шныряет над моей макушкой. Может это та канцелярская скрепка, что я глотанул в детстве, или та красная таблетка?! А может это кто-нибудь с неба, где сейчас пьянка и все, как и полагается на всех пьянках, прикалываются над лохом, над хиленьким пробником. Я чё тебе Пробник?
Так значит, как я меняю тела?
Не, если тебе это как-то не удобно или ты вдруг считаешь, что с моей стороны глупые вопросы лезут, можешь не рассказывать – я справлюсь. Просто выпью таблетку величиной с телевизор и усну, а когда проснусь… когда проснусь?... когда доктор в горлышко посмотрит.
Не влезет. Таблетка-то.
Грызть буду!
В сухомятку?
А как же!
Он ли остановил весь этот эпизод, или я, но глупо было продолжать.
Я просто хотел пригласить тебя на кружку пива или чего покрепче.
Покрепче, да позадорнее!?
Ага.
К вашим услугам.
И мы пошли в сторону, налево. Там была неплохая пивнушка с танцплощадкой и водкой, разного оттенка. Выбирая этикетку на бледно-полных пузырях, я не скромно дал себя понять с полуслова. Он не стал с этим церемониться и купил на двоих. После третьей действительно стало как-то легче, и мы закусили. Солеными огурчиками мы закусили, холодненькой водочкой мы заправились, да и как не быть беседе.
Ну… как? – сказал я, будто сам всё организовал, но мне казалось что действительно сам. Договорился, или как говорят – пробил.
Хорошо.
Ну, так.
Мы допили в два разлива первый пузырь и заказали три следующих. Теперь уже тянуло на разговор.
Ну чё ты об меня трёшься? Денег надо, али просто жизнь мне испоганить!? – говорил я Костику, когда тот смотрел мне в глаза и мирно улыбался, пожёвывая огурчик. Покачал головой.
Нет, ну ты мне скажи. Чего тебя тянет ко мне?! Пульс подводит!? Или не чистая привела!?
Рвалась из меня дикая подростковая нахальность. Он опять качает головой.
Ах ты молчать?! Ну и хрен с тобой. Жри. Твой огурец, твоя водка, твоя идея, а мне хер прописать. Я тебя знать не хотел, и теперь откажусь.
Улыбается сволочь, да головой шатает.
Чего ты означаешь тут!? Ты, штепсель в приличном.
А ты, я так понимаю, обиженный и ущемлённый.
Да!
Да?
Да.
Ну, брат, особого значения, которое ты себя так тупо, присвоил ещё не случилось. Понял? Ты ещё не случился, не произошёл.
Чего?
Ага.
Не уразумел.
А тебе и не особо надо. Ты же попьёшь и домой пойдёшь.
Вот только не надо! Сделай мне одолжение – замахал я руками. Так сказал прямо, будто я ему задолжал денег.
Успокойся.
Вдруг какой-то, наружности грызуна тип, пристал к Костику. Сначала подсел сзади, потом говорить стал что-то, шептался, и в конце вытащил пышную, словно свадебное платье, розу и протянул официантке.
Меня зовут… - начал было тот тип мне, как Семьсот перебил его, превосходящей громкостью голоса.
Его называют Аромат.
Здорова – приветливо сказал я, а Аромат даже руки не протянул. Сидел я и думал, как же это так всё получается глупо – домой идти неохота, здесь сидеть и выпивать с каким-то пройдохой тоже. Про девушку вспомнил, про свою великолепную девушку, такую красивую, такую чуткую. И уснул.
Очнулся уже под утро, точнее светало. Голова, словно медная кастрюля звенела, свыкалась со средой. Я очнулся на даче. Так интересно. Семьсот чистил морковь, сидя на корточках у арыка, а Аромат шаманил над пламенем под казаном, шириной с меня. Воздух чистый, как будто цивилизации вообще не было, как будто мы у самого-самого трапа на небосвод. Даже понятия, кстати, не имею, как мы вообще сюда попали.
Доброе утро господа отдыхающие! – выкрикнул я своим друзьям. Семьсот помахал мне ножичком, а Аромат хихикая говорил:
Как? Выспался? Храпишь, словно гром подхватил.
Да? – удивился я. Никогда за собой такого не замечал.
Ещё как! Сегодня в городе наверно уже говорят про воскресшего мамонта – тут же подхватил историю Семьсот.
Да бросьте вы. Лучше объясните мне, каким это способом мы сюда приехали. Хотя я наверно прилетел – говорил я, потягиваясь по всем сторонам своей геометрии.
Я бы сказал что ты в свою очередь попал – уточнил Семьсот.
И не только сюда – добавил Аромат.
В каком это вы смысле?
Семьсот порезал, начистил и отмыл овощи и бросил их и кипящую воду, коричневую от мяса, что варилось до этого. Вытер руки о полотенце и оба внимательно проследили за очерёдностью набирания степеней закипания еды. Короче, уткнулись в казан носом. Просебя, всё время, хихикая. Я уже было заподозрил что-то неладное.
Сейчас уже будем завтракать. – Утверждал Семьсот.
Ну так что? – настаивал я.
Да всё нормально… минут пять ещё.
Я про путешествие.
А, ты про это. Тоже всё нормально – говорил он так, словно всё напротив плохо и мне за это расплачиваться.
Ну, так!? Как? – упрямствовал я. Зажал взглядом и пытал. Как-то всё больно подозрительно происходит. Как-то уж слишком не верно и мне как-то уж слишком не верится в то, что при таких положениях всё может быть нормально. Они выкручивались как позволял им талант… и, сказать по правде, с этим у ребят полный порядок. Один размешивает кушанье и ему, типа, некогда. Другой, мол, забыл добавить приправ. И все озабочены, все прямо-таки серьёзно настроены. Тоже мне товарищи труда и рабочих масс.
Хорошо. Сделаем по-другому. Товарищ Семьсот, вы не могли бы оторваться от своих земных дел и пройтись со мной по грибы, по ватрушечки? – говорил я уже с лихой улыбочкой.
Да, конечно. С превеликим удовольствием.
И ему пришлось остановиться и помочь мне разобраться, так как из нас двоих он вчера больше присутствовал, чем я. Мы отлучились за ворота, и направились гулять по камням и жгучему солнцу.
Понимаешь, тут такое дело… когда, например, голодный до бессилия пес, худой и грязный отворачивается от куска мяса, только потому, что хозяин приказал, мы называем это доблестью. Мы восхищаемся и подражаем этому в своих идеалах. Но следует только прикинуть логически и рассудить прямолинейно, без чувств, то выходит, что собака не хочет кушать, так как слушается хозяина. Собака выполняет комплекс действий и услуг не выбирая, не относясь. Зверь. А мы называем это красивыми словами, потому что сами бы сделали подобное ну уж если не спьяну, так нечаянно. Глупо получается всё, не правда ли?
Чё ты мне клеишь? Чё ты меня выкраиваешь?! Ты меня тут танцевать учишь что ли?
Вот теперь я тебя вообще не понимаю.
Вот именно! Также как и мне было приятно тебя слушать. Представь себе ты мне задаёшь вопрос: «какая погода в стране?», а я так тебе: «вы знаете Семьсот когда-то в степи от бессилия умирал орёл, ему было хреново»…
Ясно. Только я не хотел тебя обидеть, просто хотел подойти не с того боку как принято.
Вот ты и подошёл – сзади. А я так не люблю.
Потом Семьсот долго не мог собраться со словами и, поглядывая на уже покрывшиеся сухой чешуёй, булыжники, на солнце, не щадящее градусов для земного жителя. Что-то соображал. Мне было плевать и на булыжник и на то чудо, от которого вдруг я готов выжечь свой силуэт ступни на дороге – я хотел знать, в чём дело. Что произошло такого, что он начал мне про зверьков, а не напрямую?
Высокий широкий, по величине жеста, он идёт и мнётся, как на первом экзамене. Я был поражён… что делает это крохотное неловкое слово, в этом насекомом. Жгло и припекало, а дорога казалось только коленом всей дороги. Он молчал. Я смиренно ждал, как будто понимая всю трудность такого положения. Ждал, как ожидают от любимой девушки признания в не верности, как бывает ждут крестьяне когда хлынет дождь. Вдруг он стал топать спокойно, махая руками и вольно глядел из широко раздвинутых век.
Я тебе покажу. Лучше будет, если ты сам всё увидишь.
У меня даже не возникло встречного вопроса. Готовый к мероприятию, я размял шею и прибавил пару кубиков адреналина в кровь, от чего ноги приподняли меня над границей воздуха и земли, аж показалось, что мой шаг стал шире. Это мой ход. Солнце сверкнуло мне в привет, когда я не вольно приподнял подбородок и устремился в горизонт, по которому скользили четыре облака. Улыбнулся. Все из себя такие свободные мы, шагаем.
Семьсот руки совершенно не контролировал, либо специально что-то колдовал, махал ими по всем сторонам, как кончики сохнущего полотенца у хозяйки на прищепках, они красиво раскрывались и складывались. То всё время дрожали пальцы, будто нашёптывали камням мрачную сказочку. Дорога становилась похожей и быстро надоедала. Она разнимала две стороны планеты: людские хозяйства, полные звуков и движения; и безмолвное жёлтое поле сухой тяжёлой древесины, замершее по другую сторону дороги, чтобы наблюдать за этими дёргаными и громкими домиками-малышами.
Пришли – прозвучал Семьсот. И мы свернул на право. Там ходили пары молодых тинейжеров (каждому мальчишке по девчонке, и на оборот) и, действительно красиво, играла акустическая гитара. Я чувствовал запах еды. Захотел есть. Все бродили из комнаты в комнату вроде бы не спеша, но с другой стороны даже как-то быстро и никого не удавалось запомнить – толи одинаковые, толи схожи, толи я не прав. Мы прошли двор и поднялись на этаж. Стол был готов к разграблению чашек, и подобной посуды, а магнитофон довился своими записями, красивой музыки, возле дивана, придвинутого к столу. Дача была точь-в-точь, как та с которой мы вышли: первый этаж на потолке подвала, что наполовину торчит из земли, да ещё и без стен, бассейн в который можно прыгать с крыши. Аромат готовит какую-то гадость. Аромат? Херня полная. Мы ж только вперёд шли… всю дорогу…
Ну-с, потолковали? – крикнул Аромат, но музыка держалась чуть громче.
Какого хрена здесь происходит? – говорил я Косте. Тот засунул руки в карман и присматривался к изменениям.
Да это, Девчонка наша приехала. Вернулась. Говорит всё удачно – сказал уже Аромат этому длинному хранителю тайн, чтоб его.
Приехала, говоришь. А шпана откуда? – спокойно, но строго поинтересовался Семьсот.
А они нам соседи. Студенты. Все Рыбы, по гороскопу. Так интересно – кричал в ответ Аромат.
Магнитофон резвил публику, которой не было видно, и не обращал внимания на тех случайных нас, кому всё это мешает.
Сделайте чуть тише – сказал Семьсот и – раз – как от страха, всё начало молчать. Казан со стряпнёй, казался даже более разговорчивым.
Как вы меня достали! – говорил я тихо, однако конкретно. И, если честно, мне становилось страшно.
При чём они и в правду меня достали. Я перестал отдавать себе отчёт о самочувствии реальных своих возможностей. Существовал ряд не ясных происшествий, с которыми ни я, ни мои мозги, и уж тем более вся моя внутренняя академия наук, были категорически не согласны на право так вот просто жить и загрязнять мне кору головного мозга. Я топаю ногой, стучу кулаком о поверхность стола, я даже веду себя вызывающи – и всё это для того чтобы, показать свой протест, но это только внутри. А снаружи мне показывать виду нельзя – они только и ждут от меня аплодисментов и признания их глупых фокусов. Это определённо малобюджетный розыгрыш с применением бездарных приёмов.
Не делай такие безумные глаза. Тебе не надо об этом рассуждать – сказал Семьсот, словно я ему только что пожаловался вслух. Он пригласил меня за стол завтракать, что, в принципе, и угадало мои последние тридцать пять желаний. Прискакал быстрее Ары. Схватил кусок хлеба, так быстро, что макнув его в суп слопал как крошку, все за столом чуть дрогнули. Эти же двое аристократически приступили к трапезе, в то время как я расстреливал кусочки хлеба один за другим, а суп уплыл в меня за две минуты. Эти же преспокойно, не боясь остаться обделёнными, вилкой, ложкой принимают пищу. Тело моё склонилось над посудой и не выпрямлялось, до тех пор, пока я не вылизал две тарелки и не срубал весь хлеб. Аромат, значит, не ворча и не отвлекаясь, достал ещё хлеба и налил третью тарелку. Я уже наелся и спокойно считал чужие замахи ложек. Вдруг, за спиной хлопнула дверь и по нашу сторону порога вошла девушка, лет этак 19-ти. Я похолодел. Как будто она выплавлена из горячего тёмного золота. Чёрные волосы, руки с татуировкой от кончика указательного пальца по запястью и чуть выше, рисунком напоминающие вьющиеся нагие людские тела. Она вышла к столу в, кроваво красном нижнем белье и джинсах. Меня тронули босые ступни:
Не простудитесь? – спросил я. А девушка зевая устроилась на диване, подмяв под себя ножки.
Не беспокойтесь мне любая зараза по зубам – говорила со мной это восхитительное создание.
Раз так… тогда угощайтесь.
Пододвинул ей суп и нашёл столовый прибор (самый ровный и приличный, причём!).
Знакомьтесь. Это Нигора – представил её Семьсот. Я его перебил:
А я…!
Дайте-ка хлеба и соль.
Я дал и обиделся. Вот тупая дура, плевать хотела на меня. А семьсот всё видел. И это тоже, Аромат, блин, ромашка с экстрактом педикулёза, хренов.
Ты вчера всё решила? Все дела?
Да.
А эти ребята?
Они ушли.
Хорошо. Я надеюсь, этот день я могу на тебя рассчитывать.
Идиот, говорят «в этот день» или «этим днём». Милая беседа, блин.
Да.
Великолепно.
Дайте же поесть спокойно! Что вы всё время болтаете! – возмутился Ара. Что меня очень удивило, да и не только меня по-моему. Семьсот поглядел на друга, словно тот не добил его в камере пыток, а Нигора капризно хлебнула суп с краю, так что звук был выражен отчётливо и понятно.
Спокойно в прихожей будет. Когда тапочки снимать придётся. Белые – проговорила Нигора, явно не для того чтобы приободрить товарища. Тот молчал и ел.
Тоже мне удав, хренов – добавила и разом откусила с куска хлеба две третьи. Тот молчал и ел. А мне стало весело. Я даже предложил чаю налить. Все замахали рукой, что словами было бы «нет», кроме Нигоры – она предоставила мне работу, с которой мне бы и не справиться… одной левой, да ради Такой.
Так значит, ребята, вы все друзья!? – начал разговор я, чтобы как-то освоится в коллективе.
Ага – с усмешкой ответила мне Нигора.
В смысле? – переспросил я.
Не обращай внимание на обстановку, и на наше отношение. Со временем ты всё поймёшь – говорил со мной Семьсот.
Чего?! Кому эти пилюли? Мне?
Чем быстрее ты перестанешь не обращать внимание на все эти не считающиеся с твоим мнением изменения, тем быстрее будет легче. Отпустит.
Семьсот, вы здесь все философы подпольные? О чём вы мне трёте?
Давай считать. Появились на кухне – раз. Перевоплощение – два. Дача – три. Дорога – четыре. И толи ещё будет.
Ну, скажем так… как вы лихо дверь открыли я уже видел, ростом ты и видом мне как-то казался подозрительно ещё дома. Дача – я ещё и не так пил. Дорога – бывает… я не удивлюсь, если мы всё время поворачивали. Не хочу ни чего пропустить.
Парень, да ты тронутый – кинул мне Ара. А я ему:
Ты меня ещё в крови не видел, с оторванной башкой, часто вымогающего.
Это понравилось Нигоре, и не понравилось Аромату, а с Семьсот ничего не поймёшь. И мне понравилось.
Мы работаем вместе. Нас кроме делового интереса, ничего не связывает.
А можно мне поинтересоваться? – Знаю, что глупый вопрос, но так хотелось попробовать.
Нет.
Понятно.
Тебе не надо знать столько, чтобы знать это. Ты же у нас популярный.
Сказал и все рассмеялись, как будто это было очень смешно. Я ни чего не уяснил. А эти рожи смеются, веселятся… даже Нигора хихикает.
И чё? – возмущённо спросил я, хотя на самом деле хотел бы сказать более шире насыщеннее, да с матом бы. Они замолчали. Я налил себе пиалу чая и манерно вышел из-за стола. Потом прошёлся около окон дома, и так вышел к виду на, погоревшую корку пейзажа. Стоило мне придумать, что год тому назад на этом самом месте существовало множество прекрасных птиц, интересные своим степенным нравом крокодилы, жили мошки и ползучие твари, как всё перестаёт оставаться просто каким-то видом. Я начинаю слышать эти тяжкие удары лап животного, что ступает из последних сил и падает от немощи – умирает, слышать треск стеблей тех кустов, что уже давно пороняли свою безжизненную листву, и сами надламываются от ветра. Солнце со своим всесильным отношением единственной политики гранита, нагло всматривается, каждой капельке в лицо и делает так, чтобы она не спаслась тенью. Я слышал хруст, которому две тысячи лет, которым кричали живые создания, в последний раз кричали, в последний раз надеясь.
Это всего лишь пустое поле, вымершая груда дров. Костлявые жесты замершие, как воры при облаве – говорил со мной Семьсот. Он бесшумно подошёл сзади, но меня это ни сколько не испугало.
Зачем я здесь? Не понимаю. Вы ведёте себя, словно затеявшие какую-то проказу шпана, а я с вами за одно. Только за какое такое одно? Понять не могу.
Ты всё увидишь. Я не могу тебе просто сказать или прочитать из книг. Всё слишком хрупко в смысле. Ты можешь понять не правильно.
Сейчас я ничего не понимаю.
Это и есть то самое «правильно».
Надеюсь убраться от сюда можно, на случай если я всё-таки пойму вас не правильно.
Всё просто – тебе надо всего лишь идти по дороге до асфальтированного перекрёстка. Это не далеко. Он здесь рядышком.
Вот мы с ним стоим на одном уровне и говорим о чём-то одном, но я как скотина не могу себе ни чего доказать. Я совершенно не понимаю с какой это стати мне так интересно узнать какую-то правду, когда-то и от кого-то. А может они меня зарежут, и будут питаться моими кусочками неделю, может быть я сегодня даже доедал предыдущего идиота. Что со мной происходит?! Я так хочу здесь находиться. Словно отдых на последние сбережения, которые только недавно кончились. Я вспоминаю, как стоял на своём этаже и вокруг лил дождь, так лил, что тротуары становились всё темнее и темнее от зонтиков, да всем хотелось домой. Я вспомнил ту девчонку с плеером, которая живёт под нами, как она там сейчас без меня, без неугомонного соседа, который будет прыгать слоновой испаньёлой, или просто «Sepultura» на все Valum 100% врубит. Как они там без меня? Девушка моя, вредная и задиристая, никогда не вспомнит имя моего любимого друга, зато всегда перепроверяет календарные праздники, по которым ей полагаются сладости. Она всего на всего нищая. А я – её беда. Как они там? О родителях вообще разговора нет – им поди все менты и служители моргов, перезванивают.
А я здесь среди странной компании, в странной ситуации, но самое прелестное – что мне всё это по кайфу.
Вот такие дела – сказал Семьсот и удалился, тактично не создавая помех моим мыслям.
Аромат, так ты значит повар? – спросил я, опрокидывая глотки за глотками, чуть ошпаривая горло, и холодный пот преступил на шеи. Он же хозяйничал подомной, под этажом, ломал ветки, дымил, вобщем очень старался и не слышал меня. Зато Нигора прекрасно всё слышала и была приветлива на подходе:
Он у нас самый обходительный художник по кухне. Этому человеку нужно только поесть или приготовить поесть.
Я тут же перевёл мысли на неё.
А ты здесь местная красавица? Гроза всех прикрас, так сказать, а?
Я местная тварь. Всё самое омерзительное и трудно переносимое – всё во мне.
Я бы не стал, конечно, так резко поручатся такими словами. Тем более имея все ваши внешние признаки.
Ты ещё меня в деле не видел.
Если ты, действительно сказала «ещё», то я готов к тому самому «омерзительному» о котором вся тема.
Да уж, ты ещё тот… мужчина.
Появился из-за угла Семьсот:
Спокойно девочки и особенно мальчики. Тут дело не так просто будет.
Да я только всего лишь, да и только.
Естественно стал я как-то оправдываться. Мне было совсем не интересно как-то думать о чём-то сексуальном или даже эротическом – я был удовлетворён и чаем.
Парень держишь за ширинку крепче. Проще сейчас устоять, чем после – отстоять.
Вдруг отозвался Аромат. Надо же нашёлся.
Да ладно вам мужики, всё в порядке я просто шутить изволил. Взъелись со своими знаниями.
А Нигора всё вглядывалась, медленно проходя мимо, будто внимательно читая мои утаенные соображения. Потом видно ей пришла в голову какая-то шутка и от этого она чуточку улыбнулась, продолжая также вглядываться ядовитыми глазами. Хотя вполне реально, что она посмеялась надомной, как над мальчишкой. Тоже мне мисс Божественность. Дура.
Предлагаю купаться! – сказал Семьсот, когда уже пронаблюдал эту нашу сцену и тоже сделал какие-то выводы.
Идите! – возник Аромат с полотенцем на плече и помахал нам половником, в смысле «идите ребята, идите», после чего тут же сбежал опять.
Вот Нигора метнулась в дом за купальником и оставила нас с Семьсот наедине. Он смотрел легко свободной ухмылкой, я же никак не мог понять чего он так на меня пялится. Я так и не успел схватиться за точку зрения – «что им от меня надо?». Я так и ничего не понял. Но на речку, купаться не отказался, по крайней мере – не сопротивлялся. Все отправились пешком по, твёрдой земле, под оком жареного дня… молча.
По той же дороге, по тем же камням, в туже сторону. Я тоже шёл, и никак не мог сосредоточится на решении одного вопроса надоедливого «что всё это значит?». Мысли играли на разлаженных инструментах и не по моей пьесе, да и совершенно не мой мотив – к тому же не впопад. Эти двое топали по правую сторону от меня и делали вид, что это путешествие полностью стоит данного обещания, о хорошей идеи её осуществить. Мне же попадались всё какие-то камешки, какие-то отблески, ветерок подул интересно и принёс выцветший лепесток, будто тащит его до следующей осени, одним словом ничего, чем можно было бы объяснить себе хоть долю случившегося и до сих пор происходящего. Нигора снова взглянула на меня, так словно меня ей и предстоит сегодня скурить, сказала:
Если тебя вдруг кто-то очень сильно разозлит, просто заткнись и делай то, что тебе говорят – после чего резко отвернулась, указав кончиком носа на впереди приближающийся оазис, где плескался весёлый мужичёк. Его одежда скромно общим комком охраняет тенёк. Мне показалось знакомым это лицо. Потом я пригляделся к отвратительной бороде на самом видном месте его груди, и за толщами черепного напряжения хлынула странная пара картинок «подъезд», «трава». Это же тот самый…
Это же тот самый больной!
Нигору мой возглас и не каснулся и чуть – даже не взглянула на меня. Один Семьсот обратил внимание.
А, этот что ли? Смертельно больной. Вот он.
Да – сказал я, и сам ужаснулся.
Вспомнил, как весь наш двор собирал ему деньги на последний день в какой-то маленькой стране. Я не знал что именно у него за недуг, но говорили, что всё очень плохо. И теперь видя, как обречённый танк плескается у красивого берега, не замечая на заднем плане Нигору, которая весёлая плюхнулась с разбегу, я начинаю воспринимать эту реальность. Реальность оставляет желать доброго.
Как водичка? – тут же спросил я у этого типа. Меня пронзила злоба к человеку, настолько, что я мог бы перевернуть из под этого подонка озеро, как таз с грязной водой, чтоб он там захлебнулся.
Он тебя не услышит. Отстань от него – отметил Семьсот мою заявку, не зная что я всё-таки намерен заговорить.
Эй, Милейший! – заорал я. Тот вскочил и стал карабкаться к берегу, словно шкодный пятиклассник.
А? – удивлённо откликнулся тот.
Да. Это я вам. Как на небесах? Приветы передали нашим солдатам? Чё говорят?
Извините, я вас не понимаю.
Ах да, этого смысла ты не улавливаешь. Давай скоси под дурочка и я тебе ещё денег дам… ещё на день… в какой-то стране.
Он оторопел и сел на колени прямо на солнцепеке. Голову опустил. Прошептал.
Не прошло и дня.
Я не расслышал всего, что он сказал, но остальное было, по-моему, мат. Его голова качалась из стороны в сторону – он разговаривал сам с собой. Я же стоял и ждал своего перекрёстка, что бы вступить на встречную и врезаться в лоб.
Поймите. Я не то, что вы себе вообразили. Я работал продавцом шаурмы. У меня была воистину лучшая шаурма в том районе. Я работал, как мог – хорошо. Я действительно заболел, но…
Замолчал и принялся подбирать слова. А я смотрел и думал «Отлично. сейчас он мне мозги будет промывать своей жалостью».
Ну и? – тянул из него я.
Я приехал сюда. Нет. Ещё перед самым отъездом – мне было невообразимо плохо, я корчился от боли, словно листок бумаги, которого швырнули в костёр. А по дороге сюда я уснул. И проснулся уже здесь. Здоровым. Мне было хорошо. Нет боли. Как это так бывает?
Да. Как это так бывает? – спрашивал я, но уже прислушиваясь к его словам. Я услышал в этом монологе долю своего ощущения, когда тоже впервые попал сюда. Попал сюда?
Ладно. Всё. Вы поняли друг друга – появился вдруг Семьсот и потащил меня за руку. А тот смотрел мне в лицо и говорил:
Я же не могу теперь вернутся. Они же думают, что я умер. Они же надеются,
что я мёртв. Кто-то даже молится, наверное.
Глаза пытались со мной говорить. Семьсот степенно оттаскивал меня от того места к озеру. Я пытался разобрать его последние слова:
Меня здесь встретил…
Бум. И Семьсот швырнул меня, словно котёнка, в воду одним махом, в шутку. Жидкая дрянь залезла мне в нос и уши – было неприятно. Я выскочил из воды. А тот бедняга умотал. Вот гад.
Вот гад – расстроился я, что не вытянул из него ничего.
Остынь! – раздался резкий крик Нигоры. Она запрыгнула на меня сзади и потащила в воду, но я в этом плане наученный и спину держу всегда ровно. Поэтому мне пришлось её проучить, как на парней залезать без спросу. Я крепко сжал ей руки и, с видом профессионального ныряльщика откинулся на зад. Дальше мы веселились, но не долго. Скажем так, я дал ей не много поорать, поплескаться – девушки это же любят. Семьсот в воду и не залезал.
Пора возвращаться. Я кушать хочу.
Не прошло и минуты, как наша красавица, растрясла волосы и готова была тронутся в путь.
Меня не подождали.
Что-то я не совсем стал воспринимать эту систему. Команды Константина, странные встречи. Что тут вообще делает Аромат? Какого хрена со мной происходит! Я не наркоман и не сплю.
Просто не хотелось думать. Просто как-то было слишком просто, но прошли тяжёлые восемь минуток, а потом как отпустило. Вдруг я понял: «будет видно… интересно же». Эта мысль слегка успокоила меня, и всё равно хотелось есть. В животе захлёбывались газы, которые я не распускал – стеснялся.
Они шли впереди и о чём-то легко разговаривали, словно старые друзья – наконец-то встретились. Смех Нигоры – красивый. Семьсот высокий и обаятельный – страшно. Солнце не жжёт. Хорошо. Я смотрел на камешки, выделяющих дорожку, и думал о том, что у меня нет друзей. Я действительно, наверное, был единственным человеком на земле у которого за все его девятнадцать лет ни одного друга нет. И девушка моя хоть и красавица, но дура. Она не такая как Нигорка, а зря. А ещё я думал о том, что я девственник… точнее я думал о том, что хотел был Нигорку попросить… или не хотел бы. Нет. Точно хотел бы, но попросить ли? Короче, это слишком сложно, чтоб говорить. Шёл и глядел на свою тень – я слишком худой, уж слишком тощий и не бритый. Чёрт! Я такой нелепый. Надо попросить у Семьсот бритву и привести себя в порядок. Сейчас же. Перед едой.
Они всё ещё были впереди, а мне вовсе и нужно было их догонять. Как-то уж легко всё чувствовалось. А кем я был до этого.
Кем?
Мальчишкой – вырвалось у меня сквозь зубы, и я почувствовал, как во рту всё пересохло и губы слепило. Зато говорить понравилось, точнее думать вслух. Говорить, что думается. У меня интересный голос. Правда, немного низкий – это не естественно, но самое прикольное в том, что я просто не могу успевать говорить то, о чём подумал. Смешно так. Да ещё и дикция, словно рот полон размокшей заварки чая. Я действительно неуклюж.
А эти двое. Блин, как хороши эти двое. Как проста её походка, как танцуют стопы по камням. Такая девушка не могла б быть моим другом. Семьсот просто нахальная громадина. Я его жизни, никогда не поучил бы. Хорошие. Люди. Что ж они со мной тогда возятся? Хотя… не знаю, не знаю. Этот Семьсот, блин, уж слишком мудрён. Что-то он больно знающий многого. Не нравятся мне эти люди. Понтовые.
Белые стены дачи показались неожиданно. Я не узнал калитку – перепутал её, или не запомнил – не важно. Растоптанная под тропинку трава, была прихожкой. Запах дыма медленно лез на крышу. Я захотел лежать. Спину заломило, да и само тело как-то слезало с меня, словно съёжилось от сухости. Я мелкими тяжёлыми шагами потянулся в дом. Внимания на меня никто не обратил, а значит можно приступать к самоотмучению или проще говоря – отдохнуть чуток.
Перед входом в дом, разулся, и когда ступил на пол… это было нечто не вероятно приятным. Прохлада поплыла с пяток по всему телу. Я сильно дёрнулся от внутреннего напряжения и замер. В доме было тихо, спокойно. Закрытые занавески непонятного очень старого стиля. Дверей не было, только петли с расшатанными, до мякоти древесины, кривыми шурупами. Стол, не удобно стоящий в середине прохода, на котором мятая клеёнка, явно не вызывала чувство опрятного отношения к посуде и еде, и в рассыпную замерли вилки, ложки и чайные ложечки. Нож висел на огромном гвозде. Смотрел я на всё это и думал, как люди могут жить так, чтобы после себя оставлять столько ненужного и мерзкого. Ощущение брезгливости я почувствовал ещё тогда, когда наступил на пятно варенья. Хотелось снять со стены нож и махом отрубить стопу. Быстро допрыгал до кровати, закинул ногу на ногу и скоро, оглянувшись, нет ли кого, стал оттирать пятку занавеской. В это время за окном виднелись те трое (уже без звука), как нормальная компания, только что-то в ней явно было не так. Пятно никак не отлипало, и я всё больше и больше хотел спать. Скоро я задумался о спине, о холодящей поясницу, боли, о зудящих нога и не заметил, как глаза спрятали меня за веки и я уже потом медленно раскинулся на мягкой кроватки. Уснул.
Вроде б открыл глаза, а вроде и нет. Долго не хотелось просыпаться. Времени хватало на всё: и на повалятся, и на по мечтать… вот я и валялся, да мечтал. За окном над головой глухо слышался тост Семьсот. «Пьют» - подумал я и потянулся изо всех сил во все стороны. Спина уже не колола, а вот прохладный ветерок по ногам и одеяло было не на мне, а рядом. Да и не давало покоя чувство, наточенное до пилы, когда туалет жизненно-необходим, а вставать – лень. Вот и лежу так – умираю.
Вечер. Свежий запах вечера.
Аккуратно, мимо того самого злостного пятнышка варенья, проскочил на веранду. Очень хорошо выспался, и хотелось повеселиться, но было как-то слишком тихо. Слишком мало звуков, да ещё и короткие: сверчки, саранча, ветки дров щёлкают в костре. Когда я вышел, Семьсот уже куда-то подевался, Аромат тоже смылся, лишь Нигора спала на диванчике. Прямо-таки почувствовал себя по-домашнему. Я надел сланцы и, не смущаясь шарканья, прошёлся по балкончику. Мужиков не было, а вечерочек был просто прелесть. Нигора валялась абсолютно голая, но меня это ни грамм не отвлекло от картины луны над полем. Не яркий белый свет выкрашивал густозаселенное сухими кустами поле в грозную армаду чёрных душегубов, которые не понятно толи смотрели на меня, толи стояли спиной. Холодок продул мне кожу и я стал чувствовать себя «Б-р-р-р…» не тепло. Не знаю, сколько проторчал на этом балконе и куда девались мужики, но вечер явно буквально за минут десять превратился в ночь, причём чернильную настоящую с ледяными звёздами и зловещим чёрным царством с кривыми монстрами, в который превратился наш фруктовый сад. На столе были стаканы, начатая бутылка водки и сохла еда. Сам не знаю от чего, но я первым же делом налил себе водочки два стакана и кинул их себе в кишечник, закусив. Стало приятно смотреть на Нигору. Глядел на неё и думал, а что будет, если просто раздеться и технично как-нибудь… а-а… ещё налил себе два стакана, да в кишечник их. Закусончик. Обиделся потому, что представил как она вскакивает и без всякого разговора орёт, после чего возникает Семьсот и Аромат, которые ломают мне кости. Чё-то водочка даёт о себе знать. Просто ещё закуска, зараза, такая дрянь. Ладно, ещё хлебну и всё. Хлебнул ещё пару и всё. Сел напротив Нигоры, смотрю. Чувствую себя нормально и хочу секса.
Она лежала голая на диване, на спине лицом ко мне, закинув ноги на подушку – спала. Я сидел задом на холодном полу неподалёку от неё и кое-как сопротивлялся алкогольному головокружению, которое-то и дело срывало с моего мозга скатерть рассудка и размазывала ею о глаза, грязную и липкую. Было плохо, но я держался, как стальное зубило, с размаху вбитое в этот самый пол. Держался глазами за её лицо, такое милое и в тоже время какое-то не ровное. Смотрел на её тёмные щёчки, вспоминал, как при первой нашей встрече я мог бы отдать следующую сотню лет этой прекрасной женщине на руки, и заметил, как кожа на этих щёчках начала покрываться морщинами, словно мокрый лист бумаги в убыстренной перемотке начал высыхать и сжиматься. Моя голова продолжала шалить, и я почти был готов откинутся назад и уснуть, как взгляд зацепился на этих неприятных вздрогах головы Нигоры, который заставлял мышцы её лица сжиматься до стариковской мимики, от чего под левый край головы просочились длинные соломенные волосы. Эти кончики волос лезли отовсюду, будто жало стаи змей, которое уже проело насквозь черепной фарш и теперь очередь за лицом. Мерзкая дрожь достала плечи и спину. Мышцы спины скручивались вовнутрь, и кожа на спине приобрела фактуру поверхности, истоптанной сотней солдат. Плечи задрались вверх, а по руками пустились, переполненные мармеладовой кровью, вены и даже на пальцах я видел их путь. Некогда великолепная Нигора сотрясалась и замирала в припадке, как камень, пытающийся выдохнуть. Вот ноги развело от спинного напряжения и пятки, одна за другой, медленно потянулись к шеи. Моя голова уже не болела, я уже не хотел спать и пол подо мной потеплел. Слетели пара болтов у дивана, подушка распотрошённая соскочила прочь. Всё скрипело. Она, сжатая до пределов последнего натяжения кожи, вся в беспредельных судорогах и я как человек, просто ещё не поверивший в ужасы. Наконец волосы запутали голову полностью и от выскочившего кончика пружины, из плотной обивки дивана, на груди стали кровоточить порезы, а иногда срывало кожу добрым куском. Толи я не пьян, толи мне не надо было это видеть. Когда стопы всё-таки достали плечи, колени расставленные друг от друга достали локти – она была так красива. Да, безумно и не верно, но…. Я будто привык к такой не доброй гибкости и уже ждал от чуда немного завершённости – девушка… существо великолепное. Надорвавшаяся ладонь кричала и молила о какой-нибудь боли
