Глава 4 Помощь разведки (Проза)

                                                                            Глава 4. Помощь разведки

          Что я увидел за иллюминатором своей каюты, едва наш теплоход пришвартовался к венскому причалу? Сияющее солнце, цветущие каштаны, а воздух был чистым и свежим, как из кислородной маски. Пели канарейки, кричали попугаи, щебетали колибри и заливались малиновки. «Это психологическая фата-моргана», - не поверил я и выскочил на палубу. И посмотрел сначала влево, а потом направо. И везде, куда только достигал мой взор, я не увидел ни бездомных котов, ни собак, а уж о крысах и говорить нечего! «Как же так? –моему недоумению не было предела. – Ведь во время Олимпиады в Москве по Белорусскому вокзалу блудил заразный котенок, которого Людка Щукина нейтрализовала по приказу дежурного линейного отдела милиции майора Григорыча. А когда мы с Альбертом после ночного дежурства возвращались в свою казарму, по Ленинградскому проспекту к Военной академии генерального штаба бежала огромная серая крыса, задрав хвост. Продавщица «Мосторга», как раз торговавшая с асфальта бананами, завизжала и пулей взлетела на штабеля деревянных ящиков, отчего ящики тут же развалились, она упала и бананы рассыпались по асфальту.  А мы с Альбертом равнодушно прошли мимо, как будто в Москве каждый день разбрасывают на тротуары экзотические фрукты! А тут ни одного четвероногого грызуна! Хотя, как потом выяснилось, дикие животные всё же имелись в австрийской столице. В Дунае обитали бобры, возводящие свои гидросооружения, а в парках жили косули и павлины. А еще, я обратил внимание, по набережной гуляли венцы с какой-то наглой самоуверенностью, как будто их ничто не пугало и даже не настораживало.  А может, это была не самоуверенность, а раскрепощенность на генетическом уровне? Потому что в Москве, если кто гуляет с наглой самоуверенностью, это обязательно к тому, что кому-то набьют морду. Или пристрелят на Крымском мосту. У европейцев генетическая раскрепощенность, а у нас не проходящая досада со времен татаро-монгольского ига.
          Конечно, Шнайдер не устоит перед такой идиллией и рванет, только пятки засверкают, даже если до сих пор у него были сомнения. Интересно, когда он рванет? В первый день, едва сойдя по трапу, или в последний? Я бы лично все четыре дня притуплял бдительность Ефима: наслаждался бы экскурсиями, покупал бы сувениры и всем надоедал, что ужасно соскучился по Талды-Кургану. А в последний день, когда все туристы соберутся на Центральном кладбище возле могилы Бетховена или Кальмана, издал бы воинственный клич.
           Я представил, как толстый Генрих, перепрыгивая через могилы великих немецких композиторов, ломится в кусты, и перепуганные косули веером разбегаются по всему кладбищу. Где-то за одним из памятников прячется его дядя. Я почему-то решил, что родственником Шнайдера тоже является дядя.  Хотя все может выглядеть и по-другому. Шнайдер спускается по трапу, а с причала: «О майны готт, дорогой племянник Генрих! Гутен такт!». Слезы, обнимание, целование. Потом Шнайдер говорит своему руководителю: «Это мой родной дядя по материнской линии Густав! Живым я его не видел никогда в жизни. Узнал по фотографии. Я с ним проведу несколько часов, а потом вернусь на корабль». Тут, конечно, вмешивается уже Ефим. «Нет-нет, - говорит он. – Я как отвечающий за безопасность всего круиза не могу позволить самолично разгуливать по капиталистической стране. Не положено. Поэтому вы должны находиться в составе экскурсии. А если вам так дорог ваш дядя, берите его с собой на экскурсию». А Шнайдер ему: «Да пошел ты на хер со своими экскурсиями! Это тебе не Молдавия!».  Тут же подкатывает «Мерседес-бенц», они в него садятся и уезжают навсегда в неизвестном направлении.
              Надо с борта теплохода посмотреть, не прячется ли где этот дядя. А как его вычислить? Да очень просто! Наверное, такой же жирный, как и сам Шнайдер.
              Я вернулся в свою каюту. И тут же репродуктор прервал пение на середине куплета и хриплым голосом теплоходного радиста объявил, что я должен срочно явиться в каюту капитана. Я даже подскочил от такого известия.  А репродуктор придушенно кашлянул, опять повторил мою фамилию и повторно призвал явиться к капитану. Очевидно, специально для тех, кто в первый раз не расслышал. Но я был уверен, что объявление слышали не только все туристы, но и австрийские пограничники, австрийские таможенники, сам Шнайдер, и даже притаившийся в кустах его дядя. Потому что репродукторы на теплоходе звучали громко.
              Я сразу догадался, кому пришло в голову давать такие объявления. Несомненно, это бывшие коллеги руководителя нашего областного Музея, на которых я мог, по его же заверениям, смело положиться. Это они, не ломая особо голову, таким способом вызывал меня на срочную связь! «Конспираторы хреновы! – ругался я. – Они же меня расшифровали перед всем теплоходом!». Если капитану судна срочно понадобился один из двухсот обычных туристов, значит, этот турист не совсем обычный. Теперь мои планы по разработке Генриха Шнайдера не стоили и ломаного австрийского шиллинга!
             Не было никаких сомнений, что это объявление слышала и Оля. И теперь я понятия не имел, как перед ней выкручиваться. Зато ясно представил, как она, услышав объявление, обессиленно опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Она пыталась выяснить, кто в нашей группе из Музея? Слушайте местное радио!
            Времени на размышления у меня не было. Меня ждал кто-то из разведки. Я послал Олю к черту и стал переодеваться, чтобы предстать перед разведчиком достойным образом. Я натянул на себя коричневые вельветовые джинсы и голубую рубашку из хлопчатобумажной ткани, купленные мною в Венгрии на улице Маяковского в частном магазине. Посмотрел на себя в зеркало и убедился, что выгляжу почти по-европейски. Джинсы были немного тесноваты, зато на заднем кармане была пришита «лейбла» - американский флаг. Я обулся в болгарские желтые туфли и вышел из каюты. Все, кто мне встретился, учтиво извещали:
- Тебя капитан к себе вызывает. Только что по радио объявили.
Ну и как теперь объяснять, зачем именно я понадобился капитану? Подменить заболевшего штурмана?
         Я подошел к каюте капитана и замер у двери, чтобы хоть немного унять бушевавшее во мне негодование. Затем постучал условным стуком «Дай-дай закурить».
        - А вот и он! – торжественно объявил Ефим, едва я открыл дверь.  
          «Ну и мудак ты, Ефим! – подумал я. – Сразу видно, что из партийных органов. Мог бы что-то и придумать. Например, записку на мой иллюминатор приклеить!».
           В каюте капитана кроме хозяина и Ефима находился средних лет мужчина, который на фоне капитана и Ефима выглядел, как мне сначала показалось, как-то тускло. И все из-за одежды. Капитан был в безукоризненно отутюженной светло-бежевой морской форме с погонами, а Ефиме, как обычно, в своем строгом костюме и белой рубашке с галстуком. На разведчике же были измятые льняные брюки и светлая рубашка навыпуск. Но кто в этой троице главный – чувствовалось сразу. Все трое держали в руках бокалы с вином «Каберне» и смотрели на меня. Капитан с любопытством, Ефим безразлично, а разведчик с разочарованием. Должно быть, он не ожидал увидеть столь молодого сотрудника музея, с которым его попросил встретиться сам бывший его начальник, ныне действительный статский советник. Это меня немного задело.
            - Рядовой турист круиза Викентий! – представился я. Мне хотелось, чтобы им стало хотя бы неловко за допущенную оплошность.
           Но они не поняли мой намек или сделали вид, что не поняли. Во всяком случае, я не заметил никакого смятения. Я познакомился с разведчиком Николаем Матвеевичем и капитаном, и капитан тоже плеснул мне в бокал «Каберне». Я пригубил и ощутил неловкость, не зная, как вести себя. Но тут на помощь пришел разведчик.
           -  Мы с Викентием отбываем, - решительно сказал он. – Вы не будете возражать, если я его у вас заберу? – обратился он к капитану, и стал тут же собираться.
             - Что вы, что вы, как можно, Николай Матвеевич!
            Ефим смотрел с застывшей на лице кислой улыбкой. Для него явилось сюрпризом, какими мощными связями я располагаю.  Должно быть, Николай Матвеевич явился на теплоход к капитану и попросил пригласить сопровождающего круиз сотрудника Музея. Капитан, не зная никого кроме Ефима, пригласил его. Но Ефим оказался не тем, за кем специально приехал представитель одной из самых мощных разведок. Потом они, конечно, разобрались, и не нашли ничего лучшего, как вызвать уже меня по радио. Теперь Ефим изо всех сил старался показать, что ко всему произошедшему не имеет никакого отношения.
          - Викентий, ты готов? – спросил Николай Матвеевич.
          - Семь секунд! Только кое-что возьму с собой из каюты.
           А сам быстро направился в каюту Клавдии. И она, и Вера Сергеевна были на месте. Вера Сергеевна уже поднялась с постели, хотя все еще была слаба. На меня она старалась не смотреть.
           - Тебя ищет капитан теплохода, - прошептала Клавдия, готовая почистить мне туфли.
           - Я только что от него, - безразлично ответил я, как будто капитан вызывал меня каждый день и мне это уже изрядно надоело. И вдруг заговорил в фамильярном регистре: - Клавдия Алексеевна, голубушка, на вас уповаю! Я немедля отбываю с чиновником особых поручений, а у меня нет достойного презента! Умоляю, выручите, в долгу не останусь!
Клавдия выпучила глаза.
           - Куда отбываешь?
           - По казенному делу.
           - Поняла! – отрапортовала Клавдия и строевым шагом направилась к шкафу.
            Там она покопалась и вытащила на свет белый большую серую коробку с портретом известного русского поэта и его фамилией золотыми буквами.
            - Вот! – торжественно объявила она. – Конфеты наши фирменные, в продаже таких нет. Вполне достойный подарок. Берегла для другой оказии, да, видать, не судьба.
         - Спасибо вам сердечное! По гроб жизни обязан. Я дома вам две такие куплю!
           - Где ты их купишь! Их нет в свободной продаже. Только по спецзаказу, да и то по блату.
           Я ринулся к двери.
         - Викентий, стой! – истошно вскрикнула Клавдия. – Куда ты в таком виде? У тебя на штанах американский флаг!
         - Да, - ответил я. – Но прошу заметить, в каком именно месте! – И хлопнул себя ладонью по ягодице.
           Клавдия только фыркнула.
           - А что мне отвечать, если будут спрашивать, где ты?
           Если бы я сам знал, что отвечать!
           - Во-первых, вы не обязаны отвечать, а во-вторых, в случае чего, я сам потом буду объясняться, - ответил я.
           И еще один момент позорного разоблачения мне пришлось пережить. Когда все 200 туристов высыпали на палубу и грелись под настоящим летним солнцем, ожидая разрешения сойти на берег, я в сопровождении неизвестного гражданина спокойно спустился по трапу, сел в стоявшее прямо на причале шикарное «Вольво» с австрийскими номерами и укатил в нем восвояси! Все! Финита ля комедиа! Мне осталось только назвать свой ранг и должность.
           Я нисколько не сомневался, что меня видела Оля. Последние дни наши отношения приобрели стесненный характер. Мы как будто стыдились того, что произошло между нами на кормовой палубе той ночью и теперь избегали смотреть друг другу в глаза. Она терзалась от своего признания и предложения бежать в Западную Германию, а я от того, что фактически ее предал. Впрочем, я был уверен, что все это у нее произошло от отчаяния и безысходности. И не любовь у нее, а только любопытство. А любопытство не всегда перерастает в любовь.
            - Сначала заедем ко мне в офис, а потом где-нибудь перекусим, не возражаешь? – сказал Николай Матвеевич, продолжая ехать вдоль набережной. – Заодно поговорим о делах. У тебя ведь ничего срочного?
             Неужели Ефим не просветил его в отношении немца? Я и мысли такой не мог допустить. А может, просто не успел или не хотел говорить при капитане? Или разведку такие вещи уже не интересуют?
             - Есть, - ответил я. – Один из туристов хочет сбежать.
             - Сбежа-а-ать? – протянул Николай Матвеевич последний слог. – Ни фига себе! А кто он такой?
             - Обрусевший немец с Поволжья. Простой рабочий.
            - Ну, так пусть и бежит на все четыре стороны! Что от него толку? У нас что, рабочих не хватает?
           - Что вы такое говорите, Николай Матвеевич! Рабочих-то хватает. Но представляете, какой шум поднимется? Все эти цээрушные «Свободы», «Свободные Европы» будут трубить на весь мир, что из Российской конфедерации уже рабочие бегут. Я уже не говорю о том, что основная моя миссия привезти всех туристов обратно. А у меня уже два трупа.  
            - Так там же несчастный случай.
             Оказывается, Николай Матвеевич все-таки осведомлен. Но он не знал, что один из погибших был моим агентом, и я ему отработал задание, в результате которого он погиб.
           - Я могу здесь организовать наружное наблюдение, - сказал Николай Матвеевич. – Поводим его, посмотрим, что он будет делать. На судне есть резидентура. Можно и ее использовать.
            Я сразу вспомнил теплоходного бармена.
           - Хлопот много, а толку мало. Сковать его действия мы все равно не сможем. У него здесь какой-то родственник. Они должны встретиться. Они рванут в полицейский участок, и там этот немец заявит, что не хочет возвращаться в Конфедерацию. Его фамилия Шнайдер.
            - Портной, значит. А как же его выпустили, этого портного?
            - Он из Талды-Курганской области.
            - Понятно. Но я ничего больше не могу сделать, - обиделся Николай Матвеевич. - Ты же понимаешь, наши возможности здесь ограничены.
            Я это понимал, поэтому решил не рассказывать еще и об Оле и ее дяде из Западной Германии. Да и что я поведаю? Что еще одна инфантильная туристка, мечтающая о замужестве и красивой жизни, предложила мне бежать вместе с ней из Австрии в ФРГ? А теперь, когда вы меня расшифровали, очень даже возможно, что она решится бежать сама, потому что на родине ей жизни уже не будет.
          Мы подъехали к какому-то высотному зданию из стекла и бетона. Открылись ворота, и Николай Матвеевич завел машину во двор. Я успел прочесть на вывеске, что это представительство российского дунайского пароходства. Так вот откуда у Николая Матвеевича такие тесные взаимоотношения с капитанами судов!
          - Зайдем на минутку, -предложил Николай Матвеевич и по-хозяйски толкнул дверь.
           Мы поднялись лифтом на четвертый этаж, прошли по коридору, и Николай Матвеевич отпер ключом одну из дверей. Никого нигде не было.
           - Суббота, выходной, - пояснил Николай Матвеевич. – Только охранник внизу.
             Помещение, куда мы вошли, очевидно, было рабочим кабинетом разведчика. Кабинет поражал своим размером и убранством. Помимо огромного рабочего стола, заваленного какими-то бумагами, был еще стол для заседаний, а также отдельный небольшой столик с двумя мягкими кожаными креслами – уголок отдыха или беседы в неформальной обстановке. Одна стена кабинета от потолка до пола была уставлена резной мебелью в стиле модерн: шкафы, шкафчики, пеналы, антресоли с деревянными и стеклянными дверцами.
           - Что будешь пить? – спросил Николай Матвеевич. В руках он держал электронный пульт. Он нажал кнопку, и одна из дверец шкафчика с музыкальным звоном отъехала в сторону, обнажив внушительный зеркальный бар, заставленный бутылками разной формы и размеров.
           - Сухое вино, - ответил я.
           - Что так слабо? А я, пожалуй, выпью вискаря. В качестве аперитива.
           Как же мне хотелось попробовать настоящего шотландского виски! Или ирландского? Квадратная бутылка с черной этикеткой и надписью по-английски «Джек Дениелс».  Но было слишком поздно. Николай Матвеевич уже наливал мне в бокал какое-то вино, а себе в толстостенный стакан налил грамм сто двадцать «Джека». Мы чокнулись и выпили.
          - А у меня для вас небольшой сувенир, - сказал я и достал из пакета коробку дефицитных Клавдиных конфет. Я думал, Николай Матвеевич, оценит подарок и скажет: «Ну за это сам Бог велел выпить виски» или что-то в этом роде. А я, понятное дело, тут же соглашусь. Но разведчик даже не взглянул на коробку.
           - Брось туда, - сказал он, указав на пенал в углу кабинета, и нажал еще одну кнопку на пульте.
           Дверь пенала отворилась, и я увидел бездонный колодец, почти полностью заваленный разноцветными коробками разных размеров. Здесь были и конфеты, и мармелад, и пастила, и халва и еще Бог знает, что. И все заграничное. То ли Николай Матвеевич был сластеной, и ему дарили сладости, то ли он их терпеть не мог, и они накопились до объема московской кондитерской, что на улице Герцена. Я был сконфужен, и сунул свою коробку вглубь остальных, чтобы она не выделялась на их фоне своей неказистостью.
           - Ну что ж! – произнес Николай Матвеевич и посмотрел на часы.
            Я подумал, он сейчас скажет: «Теперь давай помозгуем, как поступить с твоим немцем». Но вместо этого он сказал:
            – Пора где-нибудь перекусить.
            Мы спустились во двор, снова сели в машину и куда-то поехали. «Как он не боится ездить выпившим за рулем, - подумал я. – Не хватало, чтобы нас остановила полиция». Но полиция, к счастью, не попадалась.
          Вдали над горизонтом неподвижно висело знаменитое венское колесо, похожее на огромный велосипедный обод, со свисающими с него вагончиками. Парк Пратера, вспомнил я. Я это колесо видел только на открытках. Теперь мы ехали прямо к нему. Но до колеса мы все же не доехали. Николай Матвеевич свернул, покрутил рулем, и мы припарковались.
         - Здесь недалеко, - сказал разведчик и нырнул в зеленый тоннель из плюща или дикого хмеля.
          Мы прошагали по нему десяток шагов и оказались на морском дне, хранившем следы далекого кораблекрушения. В песок вросли позеленевшие пиратские сундуки с награбленным золотом, глиняные амфоры в наростах ракушек, полусгнивший деревянный штурвал и черный якорь с оборванной ржавой цепью. В канатных сетях путались зубастые рыбы, осьминоги и черепахи. Тут же выскочил флибустьер в белом накрахмаленном переднике, восторженно улыбаясь нашему визиту.
         - Гуттен такт, майн либен Хельмут! – обратился к нему Николай Матвеевич. И дальше продолжал что-то говорить, отчего лицо пирата сначала выразило радостное понимание, а затем чопорно залоснилось. Потом пират чинно удалился.  
        - Здесь отличная немецкая кухня, - сказал мне Николай Матвеевич и указал на столик под медузами.
           Посетителей в ресторане не было, очевидно, из-за столь раннего часа. Ведь на часах было только 10 часов утра. Но русские часов не наблюдают.
          Я вспомнил, что в моем кармане всего тридцать рублей и этого вряд ли хватит, чтобы расплатиться даже за омлет и кофе.
          - Что будешь пить? – повторил свой вопрос Николай Матвеевич, уверенно садясь за стол, на котором официант уже расставлял приборы.
         - Сухое вино. Чтоб не мешать.
         - Здесь есть очень неплохие вина, - с нескрываемым разочарованием сказал Николай Матвеевич. - Выбирай.
         И пододвинул мне карту вин.
         Из всех хороших вин я знал только крымский «Мускат белый красного камня», который когда-то пил в Ялте, да и то благодаря дальнему родственнику, работавшему в винном баре. Но вряд ли крымское вино было в венском морском ресторане. Впрочем, по-немецки я все равно не понимал и стыдливо заявил, что полностью полагаюсь на вкус Николая Матвеевича. Как, впрочем, и в отношении закусок. Ведь кроме бифштекса и ромштекса я ничего другого не знал, да и то, чем они разнятся не имел понятия.
          Николай Матвеевич что-то коротко сказал официанту, тот по-военному боднул головой и удалился.
           Очевидно, Николая Матвеевича здесь хорошо знали и были осведомлены о его предпочтениях.
           Стол прорастал блюдами как скатерть-самобранка. Появились напитки, закуски, салаты и соусы. Выросла квадратная литровая бутылка водки с надписью «Baranoff» с распластанным двуглавым орлом под царской короной.
           - Я специально заказал русскую водку немецкого производства, - сказал Николай Матвеевич, беря в руки «Баранофф». - Изготовляется по дореволюционным рецептам. Попробуешь. А сухое вино сможешь и на теплоходе выпить, - кивнул он на бутылку, которую принес официант.
          Он наполнил до половины винные фужеры.
          - Первую надо выпить грамм по сто двадцать пять, - пояснил он. – Чтобы ощутить весь букет ее вкусовых качеств. Пьем не залпом, а цедим как сквозь сито. Она пьется легко.
            Почему-то вспомнился Гена, цедящий водку перед тем, как приступить к импровизации.
            - Давай, за успех нашего дела! – сказал Николай Матвеевич и торопливо чокнулся со мной фужером.
           Как через сито у меня не получилось. Получилось, как через дуршлаг. Поэтому вкусовые особенности я не разобрал. Водка как водка. Не лучше Гениной «Столичной».
          - Полагаю, вкус ты не распробовал, - угадал Николай Матвеевич, закусывая овощным салатом. – Давай, еще по одной и потом сверху крабиком. Это хорошее сочетание. Краб оттенит вкус водки, а водка подчеркнет вкус краба.
         «Оттенить-то он, может, и оттенит, - мелькнула мысль. – Но где сейчас мой немец?».
         А Николай Матвеевич уже разливал водку. На этот раз уже в рюмки.
           Мы снова выпили. Крабовый салат-коктейль действительно замечательно ложился на «Бараноффа».
          - Кстати, извини за нескромность, - прожевывая коктейль-салат, произнес Николай Матвеевич. – У тебя очень мягкий говор. Ты, наверное, из южных областей Конфедерации. Из Кубани или Ставрополья? Как, угадал?
         - Нет, - улыбнулся я. «Баранофф» уже начал действовать. – Я - украинец. То бишь русич. Вообще-то сам черт не разберет. Дед мой родом из Самарской губернии, а бабка с Украины, то есть с Киевской Руси. Но говорила на молдавском и польском языках.
         - С кем говорила?
         - Да вообще говорила.
         - А по-русски говорила?
         - Не говорила. Но все понимала.
         - А с тобой на каком языке говорила?
         - В основном на украинском. Иногда по-молдавски.
          - Стоп-стоп-стоп, - зачастил разведчик. – Как это по-молдавски? А русский что – игнорировала?
         - Да не игнорировала. Просто ей так удобно было. Отец же мой, сын моей бабульки, говорил на русском.
         - Ну?
           Наколотый на вилку кусок краба замер возле рта Николая Матвеевича.
          - И дед говорил по-русски, - сказал я твердо. –И государь наш изложил в своей научной статье, что мы –один народ.
           Николай Матвеевич помрачнел.
          - Народ-то один, да люди разные, - хмуро произнес он и отправил краба в рот. И тут же задал следующий вопрос: - А где дед?
          - Погиб в бою под Кенигсбергом в сорок четвертом году.
          - Под Калининградом, хочешь сказать? - исправил Николай Матвеевич, разжевывая краба.
          - Сейчас под Калининградом, а тогда под Кенигсбергом. Восточная Пруссия.
          - Нет никакой Пруссии, - категорически заявил Николай Матвеевич. – Была да сплыла. Накрылась медным тазом. Есть Калининградская область и там ни одного пруссака. Живут только русские. Правда, осталась Западная Германия. И там живут в основном немцы. Пока. И у нас с ней пока что мирное сосуществование. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
             И наставительно помахал ножом.
            «Разведчики тоже хмелеют, - подумал я. – Зачем он о языках?  Что русский, что китайский, что бамбара – все языки, как и душа, –дар божий. А божий дар надо воспринимать с благодарностью».
           - Конечно, понимаю, - заверил я. Язык у меня начал немного заплетаться.
           А вот нашему государю словосочетание "мирное сосуществование" не нравилось.
          - Что за слово выдумали – «со-су-ще-ство-вание»? – спрашивал он у своих помощников. – Я его даже по бумажке прочитать не могу. Нельзя ли вернуть старое… как это… «сожительство»? Сам Ильич так говорил!
            - Нельзя, государь, - учтиво склоняя голову, отвечал главный консультант. – Оно подразумевает сексизм. А это недопустимо в международных отношениях.
           - Чего подразумевает?  Ты говори толком, по-русски, твою мать!.. - государь извергал негодование.
          - Вот именно это и подразумевает.
           - Теперь понятно. А это «сосу…» что… не подразумевает?
          - Более нейтральное, товарищ государь. Особо дотошные видят в нем намек на эксгибиционизм, но это даже выгодно для нас, поскольку может служить достойным ответом  империалистическим кругам на их попытки втянуть нас в дальнейшую гонку вооружения.
            - Да пошли вы все дьяволу под хвост! - злился государь. -  Вы что, все с ума посходили?! «Экс- би –сионизм»! Не вздумайте это слово вписать в мою речь! Писать надо проще, чтобы народ понимал, что я говорю.
         - Между прочим, - сказал я Николаю Матвеевичу, - мой дед воевал в Чапаевской дивизии, и ему сам Чапаев объявил выговор.
           - За что выговор? –  тут же ухватился разведчик.
           - Его в разведку послали, а он лошадь загнал. Вот за лошадь Чапаев его и наказал.
            - А задание дед выполнил?
          - Не знаю. Наверное, выполнил, раз лошадь загнал.
           - Как так – про лошадь знаешь, а про задание не знаешь?
           - Отец не рассказывал. Тут важно, что сам Чапаев его отметил. Исторический факт. Мой дед потом об этом рассказывал перед премьерой фильма «Чапаев». Его специально пригласили.
           - Легендарный фильм, - удовлетворенно закивал Николай Матвеевич.  – Ишь ты! На могиле был?
           - У кого? У Чапаева?
           - У деда своего.
           - А… нет еще. Все собираюсь в Кенигсберг поехать … в Калининград.
            Мы молча стали закусывать.
            - Да выбрось ты из головы этого Шнайдера, - сказал примирительно Николай Матвеевич, искусно орудуя ножом и вилкой. - Никуда он не денется. Есть же еще Ефим. Лучше возьми вот отсюда. Под водку просто незаменимо.
            Я подцепил кружочек баварской кровяной колбаски.
          - А вдруг он уже встретился с дядей?  - спросил я.
            - Кто? С каким дядей? – недоуменно посмотрел на меня разведчик. Взгляд его уже начал туманиться.
            - Это я так решил, что у Шнайдера здесь проживает дядя.
            - А-а, дядя, тетя - какая разница? – скривился Николай Матвеевич и сразу же переключился на более приятную тему: – Я должен отметить, что немецкая кухня не такая изысканная, как, скажем, французская. У немцев может и не так все утончено, зато рационально. Порции не большие, но калорийные. У французов тоже порции не большие, но не такие сытные.
            - А вы работали и во Франции?
            - Доводилось.
            - Я слышал, французы любят устрицы. А немцы любят?
            "Причем тут устрицы? - удивился я сам себе. - Я же хотел спросить про лобстеры, то есть про омары".
            - У-ум, - закрутил головой Николай Матвеевич, - практически не едят. И не потому, что не любят, а потому что жмоты. У них все рассчитано и разложено по полочкам. На хлебе экономят. Не то, что мы, русские!
            - Ну да, если баранина, так подавай всю ногу, а если осетрина – так всего осетра.
             Официант приносил новые закуски и расставлял их на столе. Каждый раз Николай Матвеевич пялился на них, будто не узнавал, затем воодушевлялся и пускался в пространные комментарии, что они собой представляют и как их следует употреблять.
              - Рост-брат-вурст! – рокотал он. – Очень рекомендую! Разрезаешь ножом вдоль, освобождаешь мякоть и обязательно сверху вот этим горчичным соусом!
            Я разрезал вдоль и намазывал горчичным соусом, а Николай Матвеевич тут же наполнял рюмки. Мы выпивали, и я накалывал на вилку истекающий соком кусочек. Нежная мякоть таяла во рту и впитывалась в нёбо.  
           Так мы пили и закусывали. Закусывали и снова пили.