Кратер язвы выжигает слово "муки",
"греет руки" на аджике и кровИ.
А здоровье, застеснявшись, руки-крюки
в перстнях боли прячет в муфте нелюбви.
И вот тут - Она змеится, шасть под брюки
и давай там где попало ковырять,
издавая вой истошный старой суки,
той, дворОвой, что опять дурИт рожать.
Всю одежду пропитала смрадным ядом.
Злые мысли вязким муссом дыбят шерсть.
Дышит в ухо Та, что постоянно рядом.
Видишь?
Нет?
Я тоже.
А Она-то есть!
Шалую, лишайную, больную
догнала уже почти "С косою мать".
Меня слышащего и себя глухую
притомилась воем доставать,
утомлять присутствием вслепую,
наобум проклятья навлекать.
Слёзы - градом, струпья - снегопадом,
хлОпок-шерсть - клоками по весне...
Та, что вечно рядом, вечно рада
тонкой, звонкой нитью ныть в десне.
Вылив пули, заколотит баки,
страхами чихает много лет, -
с вошью вошь обнимутся в сиртаки,
страйк у тараканов в голове.
Чёрный юмор тонет в белой скорби.
Как слюна с клыков ртуть и свинец.
Слизывает даты с плит-надгробий.
На такого зверя сдох давно ловец.
Когти-плуги режут землю-память.
шерсть - палас (ковёр когда-то, теперь нет),
однокрыла (только б вспомнить и расправить),
пистолетом хвост и хвОстом пистолет.
Язва-совесть не затянется, гноится,
вся в расчёсах от сомнений-блох.
Глупо злиться, коль Она - убийца
и, как говорится - хенде хох!
Для Неё мы все - жующая скотина,
тонем в пятом океане Двести-грамм.
Для тянущей дней рутину зверь-машины
нет сетей, капканов, пуль и волчьих ям.
Пригвоздила взором нервным глаз зелёных:
"Трус, признайся, не взирая, что ты лгун -
верно скверный и на вкус ты, несолёный?
Твоя правда - крест зелёнкою на лбу!"
Недосказанность - приправою медвяной.
И ты тоже не спасёшься, не молись;
потому, что рядом Та, кто вечно рядом.
Оглянись.
_ _ _
