И долгий царь, в кругу обученных людей,
и Третий Рим - непорушимая твердыня,
и, полный грусти, взгляд Всевидящих Очей…
Гроза рыдала как голодная волчица,
стекая в души по осклизлым куполам.
Закат сорвался в пропасть рваной плащаницей –
цветной прелюдией к стихии… И стихам.
Зловещим демоном предзимие застыло.
Каштаны пахли, словно свежие гробы.
Камлала осень, ясновидица-сивилла,
смывая золото за линию судьбы.
В потухшем мире торжествующего хама,
надежда с верой, как и совесть, нетверды…
С иконостаса обезлюдевшего Храма
иконы падали в предчувствии беды.
Христос пешком входил в, последний, вечный город.
День угасал. Кивала зонтиками сныть.
И застил свет, дурманя разум, липкий морок,
пытаясь страждущих смутить и искусить.
Качался мир под звуки очень странной мессы,
с тревожным привкусом тотемной ворожбы.
И расправлял рога тяжёлый, красный месяц
на грозный рык седьмой Архангельской трубы.
Он полыхнул на миг шафрановой камедью,
упав в ладони прибывающей ночи –
И… Изошёл, распадом золота и меди,
в кленовый след и безымянные ручьи…