Бабушка и кошка
В домике у обрыва коротали свой одинокий век бабушка и кошка. Внизу, под обрывом, текла река и чернел вдалеке нехоженый лес. А старый дом врастал в землю, побитый временем и скособоченный, как очень дряхлый человек. Его стены, когда-то чисто выбеленные, почернели от плесени, крыша поросла мхом, а дикие деревья, потеснив некогда роскошный сад, подступили к самому крыльцу. Сквозь мутные стекла лился скупой свет, грязный, как талая вода, но на подоконнике в кухне стояла банка с чайным грибом и лежала чистая подушечка.
Кошку бабушка подобрала малюткой, слепой и мокрой, отогрела и выкормила. «Вот же Бог послал дитя на старости лет», - сетовала, по капле выдавливая из пипетки козье молоко в голодный ротик. Крохотное существо извивалось в руке, а перед внутренним взором, как облака по небу, плыли воспоминания. Ее первенец с закрытыми глазами потягивает смесь из бутылочки. Потом — дочка... И сладкий аромат младенчества, от которого сердце тает в груди. Что дети, что котята пахнут — до головокружения — одинаково.
И, как в молодости, ночные пробуждения. Почему пищит маленький? Замерз, бедняжка, грелка-то холодная. И плетется бабушка на кухню ставить чайник. Она и чувствовала себя молодой этими хлопотными днями и ночами. А самой — ни много, ни мало, девяносто лет.
У хвостатых короткое детство. Год — и пушистый котенок превратился в степенную пепельную красавицу. Она ходила за хозяйкой по пятам, как верная собака. Распластавшись поверх одеяла, стерегла ее сон и грела больную спину. Глазами цвета спелой мирабели она смотрела, как бабушка чистит картошку, сажает лук на огороде или, кряхтя, моет пол. Она ловила мух на оконном стекле, гонялась по двору за бабочками и полевками и, доверчиво растянувшись кверху пузом, дремала на солнышке.
Шли годы, и разматывался жизни клубок. Вот уже истончился до последней ниточки, до хрупкой паутинки. Засеребрилась дымчатая кошачья шерсть. Подернулись зрачки болотной поволокой, и червонное золото вокруг них потускнело, как старая медь. А бабушку вечер качал, словно тростинку на ветру, до того она сделалась легкой и слабой. Давно пора обеим собираться на тот свет, да только...
Глядит бабушка на свою любимицу и думает: «Ну куда она без меня. Пропадет ведь. Привыкла к заботе и крыше над головой. Она и мышей-то ловить разучилась, старенькая, домашняя до мозга костей. Нет, нельзя мне сейчас умирать. Сначала кошку похоронить надо, а уж потом самой...»
А та косит на хозяйку медным глазом, размышляя: «Как я ее оставлю? Пропадет без моего мурчания и ласки».
Конечно, думала она не как человек, а так, как умеют только кошки: инстинктами, ощущениями, быстрыми, как стук кошачьего сердца. Мысли ее были — сама любовь.
И, понукаемая любовью, вставала бабушка по утрам, хоть и тянула ее старость к постели, и принималась за свои нехитрые дела кошка. Так и жили они, как два дерева, переплетенные вместе, поддерживая друг друга. Наверное, и сейчас живут — в доме у последнего фонаря.
Кошка в окошке
У Зденека было странное хобби. Даже не хобби, а почти невроз. Он обожал бесцельно слоняться по городу. Проходил через весь квартал до последнего фонаря и там, где улица упиралась в обрыв, поворачивал налево. Шел мимо старой булочной, вдоль голых магазинных витрин, мимо аптеки и подслеповатых корпусов студенческого общежития, мимо кинотеатра — и дальше вниз, под эстакаду, и поднимаясь по тонким капиллярам переулков, делал полный круг.
Привычка гулять появилась у него в тринадцать лет, в тот день, когда из семьи ушел отец. Куда и зачем — Зденек так и не понял. На его вопрос мать всегда отвечала шепотом, низко склонив лицо: «Он полюбил другую женщину, сынок. Любовь его заставила».
Всю жизнь Зденек ненавидел это слово. Любовь казалась ему злым колдовством, адскими чарами, отбирающими свободу воли. Она виделась ему Молохом с человеческой кровью на губах. Он и женился не по любви, не желая поклоняться хищному божеству.
Ходили слухи о смерти отца, но для Зденека тот оставался живым и виноватым. Это с ним, беглецом, он вел бесконечный мысленный диалог во время своих долгих прогулок. Убеждал, спорил, доказывал... Как будто это имело какой-то смысл. Как будто могло изменить хоть что-то из того, что случилось десятилетие тому назад.
Однажды туманным вечером он брел по пояс в лунном молоке, не видя собственных ног и не различая шагов по брусчатке. У поворота Зденек остановился и, запрокинув голову, прищурился на яркое окно. Не то чтобы он не знал, куда идти. Он мог передвигаться по городу с закрытыми глазами. Но в представшей его взгляду картине ощущалось что-то неправильное. Нечто до жути непривычное, как сон, от которого не можешь очнуться.
Пахло туманом и речной водой. Чугунный фонарь бросал наискосок зеленоватый свет. А в окне маячила большая, в человеческий рост, кукла с кошачьей головой. Странная кукла. То ли животное, то ли девица. Трогательная шейка белела в разрезе платья, оплетенная ниткой стеклянных бус. Гибкие руки заломлены в жесте не то отчаяния, не то любовного томления. И такая нега, такая чувственность сквозили во всем ее облике, что у Зденека вырвался невольный вздох.
«Хорошо сработана, - хмыкнул он. - Фигуристая. Если бы не кошачья морда, была бы красавицей».
Точно под наркозом, он прошагал до аптеки... до общежития... Кукла не шла из головы.
«И где такие делают? Наверное, на заказ», - размышлял Зденек и сам не заметил, что уже идет в обратную сторону. Ищет взглядом освещенное окно. И кажется ему, что город то ли вымер, то ли уснул. Дома громоздятся темные и пустые. Только один светлый квадрат парит над улицей, над туманом. А вот и она — кошка в окошке. Чуть наклонилась вперед, уперев руки в бока, в тюлевую шторку завернулась, точно в фату. Стоит кошка-девица, нарядная, в подвенечном платье, усмехаясь в серебряные усы.
«Да она живая!» - испугался Зденек. «Нет, - возразил он себе, - у нее, вероятно, шарниры в суставах. Или это другая кукла... Ну, не может она быть живой!»
«Или может?»
В какой-то момент восприятие переключилось, и он, действительно, увидел прелестную девушку в меховом капюшоне. Блестели зеленой эмалью плоские глаза, а Зденеку чудилось, что красавица смотрит на него с нежной улыбкой и румянец полыхает на ее фарфоровых щеках, как рябина на снегу.
Немного стыдясь, он помахал рукой. Девушка в окне потупилась, опустила ресницы и точно отвернулась слегка... но тут наваждение схлынуло, так же внезапно, как и накатило. И снова перед Зденеком кукла, искусно выполненная, но бездушная. Окончательно смутившись, он повернулся и почти бегом припустил домой.
Жена сидела над пустой тарелкой и разгадывала кроссворд. Она поужинала в одиночестве. Зденеку не хотелось есть. Он опустился на стул рядом с супругой и попытался ее разговорить.
- Не знаешь, кто живет в конце улицы?
- Какой улицы?
- Нашей.
- На нашей улице живет куча народу, - заметила жена.
- В самом конце, у последнего фонаря, - пояснил Зденек.
Он, как мог, описал дом, который и не разглядел толком в темноте.
- И что там? - равнодушно поинтересовалась жена.
- Я спросил, кто там живет?
- Понятия не имею.
«Вот и побеседовали, - горько усмехнулся Зденек. - И каждый раз так».
Надо ли говорить, что на следующий вечер он отправился гулять по тому же маршруту, в предвкушении... Зденек и сам не понимал чего. Свидания? Встречи? Но это же глупо. Тайна — вот что влекло его. Если нужно чем-то занять ум, то уж лучше интересная загадка, чем сожаления, страхи, нерешенные проблемы. Под натиском «кошки-в-окошке» таял ненавистный призрак отца. Отступали тошнота и подспудное отвращение к жизни.
Зденек шел и радовался, просто так, без всякой причины. Гаснущему солнцу, ветру, случайным прохожим... Хилые городские деревья купались в червонном золоте. В блескучих окнах плыли оранжевые облака. Вечер обещал быть ясным и тихим. Но опускались чернильные сумерки, мягким крылом накрывая город. Как звезды сквозь тучи, проступали сквозь темноту зеленые фонари, и снова наплывал туман, дымкой поднимаясь от нагретой за день мостовой. Таяли углы и контуры. Смолкали растворенные туманом шаги.
И, как повторяется из ночи в ночь один и тот же сон, так повторилось его странное видение. Дом у поворота с единственным светлым окном, а в нем — кошка-девица в лучистом ореоле. В одной руке она держала карманное зеркальце. Другой — небрежно опиралась на подоконник.
«Красивая, красивая...» - заулыбался Зденек.
Как же девушки любят кокетничать перед зеркалом! Знает ведь, что прекрасна — глаз не отвести!
«Да что это я? - оборвал он себя. - А что я?»
Он стоял и смотрел — сквозь прищур, сквозь туманный морок, и чем дольше смотрел, тем одухотвореннее, тем живее становилась заоконная кукла. В ее статичной позе Зденеку мерещилась капризная изменчивость. Она дышала — медленно и глубоко. Веки чуть заметно трепетали, а под синей материей платья билось настоящее сердце.
Она была живее, чем его коллеги, знакомые, соседи, жена. Да что жена? Игрушка с севшими батарейками. С утра до ночи одни и те же унылые слова и жесты. Как сравнить ее с этой чувственной, непритворной красотой? У Зденека кружилась голова и струились перед глазами текучие образы. Иногда через них пробивалась страшноватая реальность — мохнатая щечка, длинные вибриссы... но тотчас же тонула в сладкой патоке иллюзий.
Сколько времени так прошло — минут, часов или целая жизнь? В итоге Зденек понял — все прежнее было ошибкой. Его брак, неприветливый дом, где от стены к стене гуляли сквозняки, скучная женщина в постели. Сейчас или никогда он может отворить заветную дверцу, за которой притаилось чудо. Самая малость, осознал Зденек, отделяла его от счастья — несколько шагов и пара ступенек вверх.
«Что я ей скажу?» - думал он, открывая калитку и пересекая темный двор. Луна и фонарь остались в иной вселенной. Крыльцо освещала грязно-желтая лампочка, забранная в решетчатый абажур, на лестнице и вовсе царил сизый мрак.
«Скажу, что заблудился. Попрошу объяснить дорогу, ну, например, к реке... (Зачем тебе река, идиот, посреди ночи? Топиться, что ли?). К аптеке. Ну конечно, к ночной аптеке, купить лекарство. Да это все неважно. Главное, встретиться лицом к лицу, говорить с ней...».
Чем выше поднимался Зденек, тем сильнее колотилось сердце, и что-то неприятное зарождалось внизу живота, холодное, как проглоченная рыба. Только схватившись за дверную ручку, Зденек догадался, что это страх.
«... понять, что она такое».
В какую-то ничтожную долю мгновения, пока опускалась ручка, он увидел вожделенную красавицу в ее истинном обличии — куклой в освещенном окне. Слишком поздно. Шагнув по инерции в комнату, он застыл на пороге, потрясенный.-
- Папа, ты? Что ты здесь де... - только и успел произнести Зденек, когда тяжелая дверь захлопнулась за его спиной, а что случилось с ним дальше, мы никогда не узнаем.-
Потому что домой Зденек не вернулся — ни в тот день, ни на следующий, ни через месяц, ни через год. Его, конечно, искали, но безуспешно. Человек точно сквозь землю провалился.
- Он спрашивал про какой-то дом, - рыдала в полиции жена, - в наш последний вечер. Дом у последнего фонаря на улице Майринка. Я еще удивилась, с какой стати? Проверьте, пожалуйста, может, он туда пошел? Не знаю, зачем ему этот дом сдался? Может, там маньяк какой-нибудь живет, мало ли что?
Полицейские качали головами. У бедной женщины от горя совсем отшибло ум. Все знают, что у последнего фонаря на улице Густава Майринка нет никакого дома. Раньше там находилась заброшенная типография, но ее уже года три как снесли.
Дедушка и Смерть
Иногда дедушка задумывался о смерти. Не часто — потому что любил жизнь и всегда жил с удовольствием, вдобавок у него было о чем позаботиться, кроме костлявой. Например, постричь газон, или подровнять кустарники, или почистить водосток от палой листвы. Когда руки заняты, сердце спокойно — бояться и скучать некогда. И все-таки то и дело мелькнет мысль: «А как оно будет? Что там, за гранью? Ничто, пустота или продолжение жизни, только в другом месте, по другим правилам? А может, и по тем же самым. Как страницы в книжке — перевернешь одну, а за ней вторая, на которой такой же текст, набранный тем же шрифтом, но сюжет развивается, история не стоит на месте».
Дедушка знал, что на его вопрос никто не в состоянии ответить, потому что еще ни один человек в мире не читал эту книгу с конца в начало. А если так, то и мучиться нет смысла, все, что должно прийти — придет в свой срок.
Но разве Смерть не листает страницы людских судеб, спрашивал он себя, пропалывая клумбу. Он подрезал форзицию, а за его плечом, невидимый, маячил бесплотный силуэт с черными крыльями. Дедушка собирал вишни, подметал дорожки в саду или улыбался соседям, а река несла его годы, как песок.
Однажды деду приснилась Смерть с лицом его покойной жены. В руках она, опровергая известный стереотип, держала не косу, а разделочный нож. В ее глазах сияло торжество и одновременно немой укор. А дедушка вспомнил, как жена просила его купить приличные ножи для кухни. Не дождалась. Ушла тихо, как луна за облако. Заснула в обнимку с любимой кошкой, а проснулась в доме у последнего фонаря.
А бывало, он представлял в образе Смерти свою мать-старушку. От болезни скрючена и лицом черна — как в последние дни — она грозила сыну длинным, сучковатым пальцем.
И не думал он, что у Смерти может быть лицо живого человека. Что у нее глаза зеленее майской лужайки, вздернутый нос в конопушках и челка рыжая, как беличий хвост. Его Смерть носила рваные джинсы и белые кроссовки и каждый день забегала к дедушке после школы — поздороваться и перехватить бутерброд. Порой и сама приносила из дома что-нибудь вкусное: мамин пирожок, шоколадный пудинг или миску клубники со сливками. И сладкое казалось слаще, принятое из ее рук.
Дед учил ее играть в шахматы и, морщась от громкого звука, слушал рэп в наушниках. Он звал соседскую девчонку внученькой, потому что своих внуков у него не было. Единственная дочь примкнула к модному движению чайлд-фри, а после того, как без вести пропал ее муж, и вовсе тронулась умом. Вот и привязался дед к рыжекудрой девочке, словно к родной, и даже полюбил ее в глубине души. Да и как быть старому человеку без любви, если без нее такая пустота, такой голод в сердце, что хоть ложись и помирай. А с ней — точно огонек внутри горит, заставляя вставать, двигаться, жить.
Неторопливо, опираясь на палочку — левая нога немеет после микроинсульта, и ноет правое колено, не иначе к дождю — дедушка брел вниз по тротуару. Он взял себе за правило каждое утро спускаться к обрыву, отдыхать немного — там, у самого края, стояла скамеечка — и возвращаться назад. Вот тебе и прогулка. Чтобы оставаться в форме, надо много ходить пешком.
Он почти добрался до цели. Уже дохнула в лицо река запахом воды и кувшинок, как шум позади заставил деда оглянуться. Ноги в белых кроссовках стремительно вращают педали. Алая, как пожар, летит по ветру челка. В руке — телефон, глаза прикованы к экрану. Все это дедушка увидел, как в замедленной съемке — долгий, долгий кадр, почти статичный, растянутый на бесконечные секунды.
Вот тогда-то он и узнал свою Смерть, но не успел уйти с дороги.