В треснутой маслёнке сыр вонючий.
Посреди объедков, на столе,
(в форме характерной минной кучи)
оплывает бывший оливье.
Соевая плитка «шоколада»,
в плесени – как в нежном серебре…
Пара мух, с захода на глиссаду,
крякнули от стойкого амбре.
К завтраку, обеду и на ужин –
далеко не чёрная икра…
Все свалили, никому не нужен –
видимо хлебнули через край.
Бабье лето переулки метит –
опуская небо до земли.
И без меры сыплет звонкой медью,
выкупая душу у петли.
Я к ларьку, что от ментовки слева –
просит печень допинга глоток…
Вышли из прокуренного чрева –
вместо «здрасти» – выхлоп и свисток.
Тётка, оторвав гузно от стула,
простонала с чувством: «Не дыши»!
Златозубо, с хрустом, завернула:
«Чтоб вы передохли, алкаши!»
- Милая мадам, сеньора, донна!
Вам от всей души - пардон муа.
Я не трогал Вас, да и не трону…
Токма открывайте закрома!
Ведьма отодвинула брезгливо
мою сотку, мятую слегка…
Возмутился я красноречиво,
прямо через форточку ларька.
Но шмальнул я, видно, мимо цели –
Враг вельмИ силён и изощрён.
В жёсткой семантической дуэли
был публично бит и посрамлён.
Я к вокзалу – кум с утра там рыщет.
(Месяц как в запое… Ё-моё!).
C ним на пару, нашакалим тыщу –
выпьем, перекусим и споём.
К вечеру, под сполохи заката,
мимо пресловутого ларька,
пронесёт хранитель нас с Игнатом –
плюнув на шинкарку свысока.