склонялись под осенней гильотиной.
Пустые оболочки мотыльков
царапались осколками хитина.
И краски облетали, как с холста.
В гортани вихря – шёпот мёртвых листьев.
Как будто заполнялась пустота
невидимой рукой таксидермиста.
Навыкате фонарь… таращит свет
в растресканные контуры пустые.
В оконной раме женский силуэт –
ещё один шедевр таксидермии.
Всё высохло, упрятано под швы.
И смотрит кукла некро-ледяными,
стеклянными глазами на живых,
в которых боль ещё неотделима
от кожи, от костей, и от стиха,
{o, как смешны влюблённые уродцы}.
От хохота просыпалась труха –
изящный шов глубоким вдохом рвётся.
Она читает строки из письма
ещё непотрошённого поэта.
В распахнутых коробочках-домах
другие куклы слушают куплеты.
И смех летит сквозь костный хруст ветвей
в некрополь душ, где тянутся изнанки –
пустые оболочки от людей
на нитях за небесным катафалком.
