про Освенцим, Лубянку, Гулаг,
о погибших, чьи души, как статуи,
и у каждой в руках - белый флаг.
Их кредит проживаем небрежно мы,
будто шубу с чужого плеча,
вдоль по русской земле по заснеженной,
под «навзрыд» и печаль скрипача.
И за яркостью фильмов и выпивки,
за теплом коммунальных квартир
все мне видится блещущий выправкой
краснощекий такой конвоир.
Он по льду гонит в лагерь товарищей
и не может понять отчего
соленеет на воздухе варежка
от дыханья простого его.
А товарищей, как мясорубкою,
затянуло и рубит в куски,
и жена конвоира под шубкою
ждет мужской незнакомой руки.
И я вижу, как статуи медленно
наступают на хрустнувший лед,
как водою, холодной и пенною,
конвоира под камни несет.
Растворяется флаг в белом облаке,
превращаются статуи в птах,
и под красным велюровым пологом
конвоиршу насилует страх.
Кто у них в результате появится,
я не знаю и знать не хочу...
И пока выпивают все здравицу,
в память всех убиенных молчу.