Куда бы Жора ни направлялся — это могло быть ранним утром, ночью или белым днем — он всегда таскал меня за собой. Я ему нужен был как зеркало, в которое он мог, когда ему вздумается, заглянуть, чтобы поправить удушливый узел галстука (он терпеть не мог петлю на шее!), улыбнуться или подмигнуть, мол, все в порядке, старик, а то и гневно бросить красноречивый взор, возмутившись какой-нибудь важной персоной. Он даже разговаривал со мной, как с зеркалом, высматривая в моих глазах, мимике и жестах объяснения и даже оправдания своим словам или поступкам.
— Поехали, — говорил он, — Меликянц женится... Гульнем!..
Я неохотно соглашался, и чем больше я находил причин, чтобы отвертеться от соблазнительных предложений, тем менее настойчив он был. Он считал насилие над свободой других огромной ошибкой, и всегда покорял собеседников правом выбора: поступай как хочешь. И при этом загадочно улыбался. Каждому хотелось знать, что скрывается за этой загадочной улыбкой, и он попадался на крючок любопытства. Попался и я.
— Подумаешь, свадьба, — сказал я.
— Там будут Ширвиндт, Гердт, Гафт ...
— А Федор Шаляпин? — ехидничал я.
— Нет, — отвечал Жора, — только Федор Кобзон.
Все ему было интересно, до всего у него было дело, все он хотел успеть, он хотел объять необъятное. Но больше всего на свете он хотел победить раковую клетку, которая по-прежнему, он это твердо знал, была неподвластна его обаянию. Она не поддавалась ни на какие уловки, его загадочная улыбка не покоряла ее. Это его бесило.
— Определенно, — говорил он, — клетки — как люди. У них такие же проблемы, как у людей, та же физиология, те же страсти...
«Определенно» — это было его словцо-паразит. Когда оно слетало с его губ, он весь светился и был подернут каким-то уверенным блеском, сияя светом всего неба, и глаза его загадочно щурились. Он произносил его нараспев, заменив «О» на «А», и звучало оно очень душевно: «Апредиленно!». Это было свидетельство прекрасного расположения духа. Однажды летом, был пасмурный грибной день, Жора позвонил мне и приказал генеральским тоном:
— Собирайся.
Это было мало на него похоже.
— Захвати с собой все, что нужно.
— Знаешь, — сказал я, — у меня сегодня...
Трубка терпеливо выслушала программу моих воскресных устремлений и затем бросила коротко:
— Это твой шанс.
Последовала пауза, я больше ни о чем не спрашивал, только ждал, когда прозвучит его последнее слово. Жора тоже молчал.
— Определенно? — спросил я.
— Можешь не сомневаться, — сказал он.
Я ясно увидел небесную синеву его глаз с характерным прищуром, улыбающиеся морщины по углам, почесывание средним пальцем левой руки спинки носа… Жора наступал. Сопротивление было бессмысленным. Власть его убеждения подчинила меня.
Через полчаса за мной приехала генеральская «Волга».
— Ты готов? — спросил Жора.
Я всегда был готов к его неожиданностям. К чему теперь?
Все эти таскания по дачам, пивным, по мальчишникам и симпозиумам ни на шаг не приближали меня к цели. Я искал во всем этом хоть какой-то смысл, объяснение происходящему, оправдание бесцельной трате драгоценного времени и не находил. Жора же находил смысл во всем: и в бессонных ночах, проведенных на какой-то загородной пирушке, и в чистке гнилой капусты (его просили, и он не отказывал) на какой-то овощной базе, и в игре в теннис, которая не приносила ему побед. Он искал себя в водовороте событий, не разделяя поступки на главные и второстепенные, не ставя перед собой ни задач-минимумов, ни задач-максимумов, не расшаркиваясь ни перед сиюминутностью, ни перед вечностью.
Он ввалился ко мне:
— Хватит дрыхнуть, поехали…
Мы приехали на дачу к Брежневу часам к десяти. Прошуршал короткий летний дождь, вскоре выглянуло солнце. Дышалось по-летнему легко, блестел на солнце асфальт, белели стволы берез...
Комендант дачи Олег Стронов, полненький краснощекий крепыш с бегающими голубыми глазками, встретил нас подозрительно радушно.
— Кто из вас Жора? — спросил он.
Жора только кивнул и ничего не сказал.
— Я все-все про вас знаю, — торопясь проговорил комендант, — если вам удастся подздоровить шефа, за мной, ребята, не заржавеет.
Он понимал, что и его судьба теперь в наших руках. Нас раздели догола, загнали под горячий душ, затем одели в спортивные костюмы и кеды — спортсмены! Когда я спросил Жору о цели нашего приезда, он коротко бросил:
— Не знаю.
Я знал его привычку никогда преждевременно не загадывать, как развернуться события. Нужно просто ко всему и всегда быть готовым. Комендант нервничал, суетился. Вскоре нас сделали садовниками или охранниками, снова переодели, нарядив в зеленую с бурыми амебоподобными пятнами униформу, и указали места обитания — розарий, березовая рощица с отдельными молодыми елями и «там, около забора», на задворках дачи. Мы, новоиспеченные слуги, безропотно подчинялись. Тучки рассеялись, блестело теплое утреннее солнце. Территория дачи была безукоризненно прибрана и ухожена: кустики калины подстрижены и причесаны, гаревые дорожки выметены. Казалось, что даже зеленая шелковая травка была свежевыкрашена, и стволы берез свежевыбелены, а кирпичная кладка крепостной стены, пылающая огнедышащей красной шершавостью, настороженно шептала нам: «ага, попались, попались...».
— Как тебе все это? — спросил Жора, мучая сигарету своими сильными пальцами.
Мы сидели уже битых два часа на белой низкой еще влажной скамейке в величественном бесшумном рукотворном лесу, редкие стволы корабельных сосен золотом горели на солнце. Я впервые видел Жору таким — не осмеливающимся осквернить даже нежно-голубой струйкой сигаретного дыма эту трогательно-хрупкую прозрачную негу, в которую мы были погружены, как в музыку распускающейся сирени. О нас словно забыли. Никто не появлялся нам на глаза, ни одна дверь не скрипнула, ни одна собака не гавкнула. Нас как бы вычеркнули из жизни. О том, что жизнь продолжается, напоминали лишь далекие пулеметные очереди дятла. Между тем, хотелось есть.
— И что же дальше?..
Этим вопросом из меня вырвалось нетерпение, которое не давало покоя. Известное дело — нет ничего хуже, чем ждать и догонять. К тому же, я не мог так долго бездельничать. Жора словно не слышал меня. Он достал из пачки новую сигарету и прилепил ее к нижней губе. Я не заметил, куда девалась предыдущая невыкуренная сигарета — видимо, была сунута в карман и забыта.
— Что же, мы так и будем?..
— Не суетись.
Он и сам не был в восхищении от этого бессмысленного сидения. Разумеется, ему не раз приходилось тратить время на пустяки, но, видимо, такого неприветливого отношения со стороны хозяев он до сих пор еще не знал. Это его удивляло и настораживало. Одним словом, он был не в себе. Он молчал. Почему никто не проявляет к нему интереса? Зеленая форма садовника или охранника превращала его в клоуна: эти ужасные парусиновые туфли, эти пятнистые шаровары и рубаха с воротом на две пуговицы, пластиковый ремень с желтой бляхой... Жора просто не видел себя со стороны, а я перестал быть для него зеркалом, он ни разу на меня не взглянул, и я ни разу не рассмеялся ему в глаза. Но и мой внешний вид его не веселил. В другой обстановке он отпустил бы в мой адрес пару-тройку едких шуточек (Как тебе к лицу эти пятна на штанах! Или: эти ползающие по тебе амебы просто влюблены в тебя!), а тогда — молчал. Чем были заняты его мысли?
Я вдруг снова подумал, что продлить жизнь Брежнева на день-два или год-другой не такая уж интересная работа, что гораздо интереснее вырастить какого-нибудь фараона из кожи мумии. Но это было почти недоступно нам, поэтому невольно вспомнился тот праздник на Красной площади и мавзолей Ленина. Сейчас об этом можно было только мечтать, и я даже словом не обмолвился, сидел рядом с Жорой и простодушно скучал.
Прошло еще томительных полчаса, прежде чем царственный покой этого райского уголка был нарушен голосами придворной челяди. То там, то тут вдруг появились какие-то люди, засновали, засуетились, бесшумно, как тараканы, лишь изредка доносились слова команды: «Сюда!», «Давай!», «Неси…», «Тише…».
Всего несколько минут гудел растревоженный улей, жужжали пчелки и важно ползали трутни в ожидании выхода матки, затем снова все стихло.
— Вот видишь, — сказал Жора.
— Что?
— Ничего.
ГЛАВА 4
Брежнев вышел из дома, как медведь из берлоги, — медлительный, грузный и непривычный. Во всей его вялой фигуре оставалось так мало динамики, человеческого тепла, что не хотелось даже двигаться, чтобы не привлекать его внимания. Во всяком случае, его появление не вызвало восторга ни у меня, ни у Жоры.
— Нравится? — неожиданно спросил Жора.
Я не знал, что ответить.
Брежнев шел босиком по газону, не замечая пешеходных дорожек. Он курил папиросу, не обращая на нас внимания. Казалось, что идет слепой — с такой осторожностью он делал каждый шаг, точно опасался наступить на стекло. Синий спортивный костюм с белыми полосами по швам и на воротнике превращал его в крадущегося тяжелоатлета, это умиляло и вызывало улыбку. Идя по пешеходной дорожке, на небольшом расстоянии, за ним следовала свита, не приближаясь, не отдаляясь, — ничем не примечательная стайка то ли родственников, то ли служащих, из которых никто нам знаком не был. Вдруг Брежнев остановился, повернул и несколько секунд пристально смотрел на нас, как смотрят в бане на битые валенки. К нему тотчас, вприпрыжку, чтобы не смять траву газона, подскочил лысый карапуз в шведке с галстуком на шее и что-то быстро проговорил. Не знаю уж, за кого нас принял Брежнев, но после его слов потерял к нам интерес.
— Вот мы и познакомились, — сказал Жора, — теперь можешь смело рассказывать всем, что ты на короткой ноге с самим Брежневым.
Мы по-прежнему сидели на скамье и были озабочены лишь одним: как заполучить слюну Брежнева? Помня о его привычке гасить окурок «Беломорканала» слюной, проникшей в мундштук папиросы, мы ждали момента, когда он швырнет окурок в траву. Только начальник охраны знал, что мы охотимся за клетками Брежнева, которые можно добыть из слюны, мочи, а то и из брюшка комара, насосавшегося его крови. А он еще даже не закурил! Как только генсек прошел мимо нас, по соседней дорожке, поступила команда «вставай!». Тут нам пришлось подняться со скамьи и, усердно наклоняясь, делать вид, что мы очищаем газон от сорной травы. А каким еще другим способом мы могли бы отыскать окурок? Жорина придумка с чисткой газона охране пришлась по душе, вот мы и клюкали теперь землю, ожидая, когда же генсек одарит нас выкуренной папироской. Наконец он-таки закурил! Мы с Жорой приподняли головы и, как заправские псы, принюхиваясь, втянули носами воздух. Нам показалось, что мы даже ощутили запах дыма. Теперь наши взгляды, как взгляды ищеек, были прикованы к белой папиросе и неотступно следили за ее перемещением при каждом движении руки генсека. Потом, рассказывая друг другу об охоте за этой треклятой папироской, мы помирали со смеху. Я вздохнул с облегчением после того, как выдавил из окурка слюну в микротермостат с питательной средой.
До сих пор для меня остается загадкой, как нам удалось поймать комара с раздутым брюшком в спальне Брежнева. Помню, Жора тогда вдоволь поиздевался надо мной: «Охотник на блох». Тем не менее, дело было сделано, нам удалось добыть клетки, собственно, геном Брежнева. И через пару недель мы уже колдовали над его будущим. Кстати говоря, он так и не помочился у той березки, где мы наставили и замаскировали с десяток пластмассовых воронок для сбора мочи.
— Он даже поссать как следует не умеет, — возмущался Жора.
Как мы ее добыли впоследствии и зачем она нам понадобилась — это целая история...
— Ты спросишь, почему этим мы занимались лично? Я скажу…
— Я не спрошу, — говорит Лена.