Почему я не полетел в космос?
Рассказ.
На очередном занятии наш руководитель сказал:
- Каждый из вас должен подать личное заявление о полете в космос. Мол, мечтаю продолжить дело Гагарина,прославить страну. Через несколько дней я поеду в Москву утверждать списки. Кто убедительнее всех напишет, того и возьмут. Кратко изложите свою биографию. В конце заявления надо собственоручно расписаться. Не забудьте! И дату поставьте! 1964 год. На этом заседание клуба космонавтов закончено.
Валерий Иванович, бывший военный летчик, морщась от изжоги, прикончил прямо из горлышка графин холодной родниковой воды, и, сгорбясь, вышел из старой поселковой школы, где мы обычно занимались.
Мы недоуменно переглянулись. Клуб заседал не более пяти минут. Нашего руководителя мы безоговорочно уважали. Но если так пойдет и дальше, то все мальчишки Советского Союза раньше нас перелетают в космос, а мы тут, в глухой уральской деревне,как в тиски зажатой со всех сторон непроходимой тайгой, так и останемся никому неизвестными в мире.
- Я напишу в заявлении, что если техника откажет, то я готов не возвращаться на Землю. Рискую, мол, жизнью за счастье Родины,- сказал хромой Фонька Ежов, худенький мальчишка, с блестящими, чуть суженными от природы глазами.- Вот!- и у подростка от жалости к самому себе, и самоотверженности к Родине, даже слезы проступили из-под черных густых ресниц.
- Не мычи! Да тебя разве возьмут в космос?- прогудел на всю школу Витек Сомов, упитанный, краснощекий парень, гроза всего поселка, сын участкового милиционера.- Ты и бегать-то не можешь. В школе от физкультуры освобожден. А потом у тебя неизвестно кто отец? То ли чукча, то ли кореец... А Гагарин – русский.Так что не рассчитывай даже... Не подходишь ты ни по одной, даже малюсенькой, статье. Г-э-э!
- А зачем в космосе бегать-то? Там же летать надо!- потупился Фонька,- главное- смелым быть. А никого не боюсь. Даже в Черном озере купаюсь. Все водяных страшатся, а мне хоть бы что. Вот!
- Дурачок! Ты думаешь почему тебя Валерий Иванович в наш отряд записал? Каждому же понятно! Да ты для него выпивку у матери воруешь. Она самогонку на продажу выделывает... Вот погоди! Дождетесь вы кары! Отец скоро облаву на вашу лавочку устроит.
- Я не ворую, я просто беру...
- Конечно! У нее этой тошниловки целый погреб. Бери сколько хочешь- никогда не заметит..Г-э-э!
- А тебя Сомов вообще ни в одну ракету не впихать,-заступаясь за Фоньку, тоненьким голоском выкрикнула единственная в нашем клубе девчонка Лизка Бурилова. Ее записали к нам , после того, как в космос слетала Терешкова.
- Не возникай, Бурилова! Ты посмотри на себя. У тебя же ноги тоненькие, как у комара. Оторвутся, к чертовой матери, в невесомости. Ты пришей их сперва к ж.... нитками.
- Вот ведь сволочь какая! Скажу брату, чтобы от тебя отмутузил где-нибудь в темном месте.
- Не посмеет! Иначе ему третья ходка в зону светит. Опять же браконьер он у тебя. С отцом вашим рыбу динамитом глушит, медведей незаконно добывает в тайге. А ты потом Валерию Ивановичу дичину на закуску приносишь...Тоже у тебя не все чисто.Г-э-э!
Перепалка разгоралась. Злой Сомов уже посматривал в мою сторону, чтобы напомнить, что я из немецкой семьи, и тоже не должен мечтать о космосе.Пришлось упаковывать сумку, и срочно уходить.
Слова Валерия Ивановича об убедительно написанном заявлении прочно засели у меня в голове. Но я не разглядывал в себе способностей написать его именно таким образом. Надо ведь подобрать нужные слова, и расставить их правильно. Фонька вон и то придумал для себя аргумент!Он парень башковитый, но нельзя же всем погибнуть в космосе. Человек должен умереть на земле, что тебя потом все жалели, все плакали... И потом за такие мысли могут обвинить в неверие в советскую технику! Разве может она когда-нибудь подвезти. Хоть в космосе, хоть в океане. Нет , этого писать нельзя! Советский человек не должен быть малодушным.
И я, не теряя даром времени направился к человеку, который мог мне реально помочь. Это был Федор Никитич Артамонов, бывший фронтовик, а в настоящем времени правильный, до мозга костей коммунист, человек степенный, но изрядно выпивающий, как и большинство мужиков в поселке.Некоторые из них, как будто , заклялись не трезветь. Как ухватились смолоду за стакан, так и не выпускают его из рук до смерти.
Дядя Федя не приходился мне никаким родственником , а просто работал вместе с моим старшим братом Валентином на ответственной должности. Они гоняли на дровах два огромных паровых котла. Затем пар под давлением крутил электрический генератор. От этих двух, вечно чумазых людей зависело освещение поселка, его светлое настоящее.
Федор Никитич приказом был определен в старшие машинисты, брат мой , не имевший ни фронтовых заслуг, ни членства в партии , но большой любитель техники младшим.
Дядя Федя ходил на все партийные собрания, и частенько ораторствовал на них, сотрясая зал идеологически правильными речами. Он говорил всегда про самое актуальное в данный политический момент. Про то, что везде надо сажать кукурузу,которая является основой кормовой базы для животноводства, что мы обязаны сперва догнать, а потом, усилив рвение, и перегнать загнивающую на корню Америку, показать капиталистам- эксплуататорам «кузькину мать», и про то что надо заранее изготовится к приходу коммунизма, а у нас еще « и конь нигде не валялся!»
Только такой, в моем понимании, златоуст мог сочинить убедительное заявление, после которого мне доверят совершить подвиг, не взирая на все грехи моего социального происхожения.
Меня и в самом деле могли отклонить от полета. Я, действительно, был из немецкой семьи, мои родители еше совсем недавно отмечались у коменданта, в школе меня частенько обзывали то «фашистом», то «врагом народа.»
Но Валерий Иванович на мое «неправильное происхождение» никогда не обращал внимания. Нас было в кружке космонавтов почти двадцать человек. Мы усердно изучали звездное небо, планеты Солнечной системы, ориентирование по сторонам света.
Наш руководитель часто отлучался в Москву. Это нас и радовало и настораживало.Хотя каждый раз были причины.То он уезжал заказывать для нас скафандры, то ему надо было узнать не готовится ли полет на другую планету, то выяснял марки ракет, чтобы скорректировать нашу подготовку.
Исчезал он обычно на месяц. Перед каждым отъездом непременно жаловался нам, что у него не хватает денег на дорогу, и просил помочь кто чем может. Мы отдавали ему медяки из своих копилок, Фонька таскал самогонку, а Лизка- рыбу, сало и копченную медвежатину.
- Вот спасибо!- смущаясь, говорил он всякий раз, благодарно прижимая руки к груди.- Я выпивку и еду в поезде продам, и выручу на них деньги. Об одном только предупреждаю вас- о полете в космос никому ни слова. Ни родителям, ни знакомым. Держите все в тайне. Страна кишит шпионами... За каждым из вас , возможно уже, наблюдает какой-нибудь буржуй... И сообщает куда-надо.
И мы, конечно, помалкивали, накапливая в себе взрывчатую радость. Говорили, что изучаем астрономию. То-то будет со временем переполох в нашем захолустье, когда узнают, чем мы занимались в старой, с дырявой крышей школе, на самом деле...
Направляясь к дяде Феде, я вынужден был идти берегом реки.Уже стояла настоящая весна и наша речка, приняв снега всей округи, по самые края наполнилась бурлящей водой, так что смотреть вниз даже было страшно, и в леспромхозе начался ежегодный по эту пору лесосплав.
Это было грандиозное зрелище. Лесорубы всю зиму стаскивали заготовленный лес к берегам рек, и складывали его в огромные, высотой с многоэтажный дом, штабеля. В половодье они раскатывались, сбрасывались с кручины, и далее спиленный лес уплывал нескончаемыми цепочками вниз по течению. Занятно было смотреть, как тяжеленные, шестиметровой длины бревна, еще сизые от зимних холодов, с глухим грохотом, слышным за многие сотни метров, летели в мутную воду. Некоторые из них напоминали отважных прыгунов, бросающихся вниз головой с многометровой вышки. Смолистые бревна сперва исчезали в мрачной глубине, потом крутясь, будто живые существа, выныривали на проверхность, и только потом, успокоившись от пережитого страха, выстраивались в очередь на стремнине.
Река у нас была небольшая, метров тридцать шириной не более, но она на своей хрупкой спинке, перетаскивала в «фонд Родины» сотни тысяч кубометров древесины., или «кубиков», как у нас говорили.
На повороте за поселком, там где течение стискивали две белые известковые скалы, забредшие прямо в воду, и сдерживающие своими махинами вольный ход реки, часто случались заторы.
Бревна останавливались, налезали друг на друга, а потом и вовсе недоуменно замирали на одном месте. Они уже успевали отогреться в воде, и парили на солнце, как просыхающие чудовища, распространяя густой запах смолы.
Тогда мы, мальчишки, бегали по реке, как по диковинной мостовой. Босые ноги наши прилипали к бревнам, вязко чмокали, и были точно вымазаны битумом.
Чтобы возобновить ход древесины, которую внизу ждала Родина, к речной закупорке спешно направлялись взрывники, неразговорчивые, суровые люди с большими рюкзаками на плечах Они применяли к ни в чем неповинной реке последнее жестокое, но безотказное средство- динамит. В назначенный час ревела, распугивая в тайге лосей и медведей, басовитая сирена, раздавался следом глухой, страшной силы в взрыв. Бревна, поброшенные динамитом,и казавшиеся на расстоянии не больше спичек, веером летели вверх на десятки метров, в округе тряслись болота и шарахались в небе прилетные стаи, Сперва мы видели сам взрыв и только потом доносился рокочущий, усиленный туннелем реки звук, от которого закладывало уши. Эхо еще долго носилось по округе, перевирая друг друга, но родина продолжала получать таежное богатство...
Но сегодня я был слишком озабочен и не стал развлекать себя никчемным беганьем по колышущимся под ногами бревнам, а сразу направился к высокому зданию котельной, во всякое время года окутанной белыми высвистами пара.
У входа в ответственное заведение, как всегда, яростно трудились две рослые украинские дивчины , заготавливающие дрова для котлов. Роста они были почти двухметрового, близнецы, крепкие, мускулистые, одетые в ватные брюки, делавшие их просто великаншами. У каждой в руке по увесистой железной кувалде на длиннющей деревянной ручке. Ядренные девки, отличавшиеся строгим нравом, раскалывали на плахи полутарометровые бревна. Делали они эту нелегкую работу играючи. Загоняли в лежавшее на земле бревно железные клинья, а потом мощными ударами кувалд расщепляли его надвое. Два-три резких, с придыханиемь взмаха и массивное бревно с оглушительным звоном разлеталось на белые ровные половинки. На месте скола проступал свежий, поблескиващий под весенним солнцем сок. Любо-дорого было смотреть на работу богатырш. В таком виде дрова уже годились для топки парового агрегата.
- Володька! Хлопчина!- весело закричали они, увидев меня.- Ты коли вже на нас женишься-одружуешься? Втомились все! Ненаглядный! На руках буде носитиму. Поцелунок хоть разок!.
Я, воткнув руки в бока, с явным недовольством остановился, снизу вверх посмотрел на своих невест, которым едва доставал до пояса. Они явно шутили, но я, озабоченный куда как более важными делами, чем пресловутая женитьба, пребывал в здравом уме.
- А никогда!Что я сам себе враг? На черта вы мне нужны. Каждая- черт в юбке. С такой женой век долгим покажется.
- Пошто лаешься, золотий наш!
- Вы раскулаченные. Мироеды. У вашего отца, говорят, три коровы было, да пять лошадей в хозяйстве.Хозяева, как червяки в сале, жили, а батраки кроме паренных отрубей сроду ничего не видели.Собаки у вас, сказывают, и то сытнее были...
- А ты откуда знаешь? Зараза ты этакая... Короста скребучая!- перешли они на чистый русский.
- Да уж знаю! Из политинформаций...
- Ты на себя погляди! Святый он... Немчура ворожа... Чего хвостом крутишь. Назначай же свадьбу.. Только сразу одружуйся на обоих. А то передеремся из-за тебя, глаза друг другу выцарапаем.
- Мне пока недосуг. Женятся только дураки. Поважнее дела есть...
- Ты не бойся. Зараза к заразе не пристает...
- А ну вас. Других женихов что –ли нет вам тут. Чего ко мне пристали? Видите- спешу я
- Здешние мужики мелковати.. Дристуны тонконогие.Скоро на родину повернемся.. На Украйну.Там хлопцы куда как казистее будут. В шароварах не пустое место..
- Кобылы необъезженные...
- А ты случайно не сын Гитлера?
- Я пионер!- гордо заявил я.- Скоро в комсомол буду вступать... Билет с фотокарточкой выдадут. Я сознательный.
- Ты погляди на него. Он народу исподтишка вредит, и тут же сознательность проявляет...
- Да уезжайте вы хоть к черту на кулички.
- И уедем! Наша Республка еще есть, а вот твоей немецкой на Волге нет. Сталин розигнав.
Я вздохнул. Это было чистой правдой. Возвращаться моим родителям, определенным когда-то в Трудовую Армию, было некуда. Списали в архив нашу родину. По правде говоря, я по возрасту не очень вникал в подробности нашей ссыльной жизни. Я родился здесь, и не знал прежней нелегкой жизни моих родных.
Жестоко пободавшись так некоторое время, мы , вполне довольные друг другом, мирно разошлись.
Потянув на себя тяжелую, разбухшую от сырости дверь с надписью « Машинное отделение», и войдя внутрь,я сразу очутился в удушливо-жаркой атмосфере.
Мой старший брат Валентин, освещенный красным, трепещущим пламенем топки кидал в адскую машину дрова. Котел гудел и подрагивал, точно космическая ракета перед стартом. Через каждые пять минут он требовал десяток новых плах, и казалось, это чудовище способно пожрать все леса в округе.
Мне стало жалко и крупнокалиберных сестер-близняшек, и обеих машинистов- старшего и младшего, несущих свою неустанную вахту.
- Привет! Где дядя Федя? – крикнул я брату, отворачиваясь от жаркого пламени, выбивающемуся сквозь чугунные ребра шибко разбушевавшегося котла. Брат всегда уходил на работу рано.- Во, как надо!- И ребром ладони чирканул себя по горлу.- по личному вопросу.
- - Он в бытовке сидит,- ответил худой, с выступающими ребрами Валентин.-Подсчитывает что-то...Злой, как черт! Поакуратней с ним. У него давно нервы ни к черту.
- Понял! Учту! С похмелья что-ли?
- Не похоже вроде. С похмелья он всегда молчит, а нынче бормочет, как колдун, и аж искры из глаз летят.
Я , отчего-то привстав на цыпочки, двумя пальцами потянул за огромный, изогнутый гвоздь, заменяющий ручку, дверь в соседнее помещение.
Дядя Федя сидел ко мне спиной, и прямо на столе, на прожженой суровой скатерти, напоминавшей парусину, лепил столбиком какие-то бесконечные ряды цифр. При этом он, мусоля химический карандаш, рычал, как потревоженный в берлоге медведь, и бил по столу закопченным, и тяжелым, как пушечное ядро, кулаком. Дядя Федя был одного роста со своим младшим напарником, но в два разе шире того в плечах, и совсем не имел шеи. Голова его сидела прямо на квадратном туловище, хотя он довольно ловко вращал ее во всех необходимых ему направлениях.
- Володька! Подойди сюда!- зверинным чутьем угадал он мое присутствие.- Ты отличник в школе. Помоги мне...
Я робко просеменил к столу. Отличником я никогда не ходил, но кто останется равнодушным к лести. Как сказал один великий мудрец: «Если даже круглый дурак сделает тебе комплимент, то он уже не кажется таким глупым!»
- Вот посмотри!
Он протянул мне красную книжку. Я обомлел. Это был партийный билет. Его коммунисты обычно носили у сердца, чтобы оно было защищено и всегда советовалось с вождем. Теперь, отдав мне документ, дядя Федя остался как рыцарь без доспехов. Мне стало страшно за его пламенное, неутомимое сердце, бившееся ради счастья народа, и я поспешно вернул билет обратно.
- Партийный взнос за этот месяц заплатил. Видел сколько? Целая бутылка водки. Копеечка в копеечку, заметь, – он заскрежетал зубами и опять сотряс стол ударом кулака. Тот жалобно заскрипел, будто прося пощады.- А я в партии уже двадцать с лишним лет... И каждый месяц по бутылке водки жертвую. Это какой ущерб она мне нанесла... Садись, подсчитай точно... Так! Нам водку в магазин на грузовике-полуторке подвозят. Это сколько же машин я отдал неизвестно кому? Какой убыток понес! А? На хрена мне такие выкрутасы?
- Не знаю!- робко пожал я плечами.
- Выходить буду из партии!- решительно заявил дядя Федя, и какой-то светлый огонек блеснул в его взоре.
- Федор Никитич! Другой вопрос у меня к тебе? А ты зачем в нее, в партию эту влазил?- спросил подошедший младший напарник, рассматривая на руках бугристые мозоли.- Какая нужда тебе была прославится?- Валентин зубами вцепился в собственную ладонь,и , рыча, начал выкусывать из толстой огрубевшей кожи древесные занозы.
- Резонный вопрос имеешь!- пробасил дядя Федя, пряча билет не к сердцу, но в карман широченных рабочих брюк.,- На фронте вступил. В Белоруссии дело было. Тогда как перед боем говорили:« Если не вернусь живым- считайте коммунистом!» Ну я и брякнул тоже. Навроде шутки даже... Раз все так говорят. Остался живым. Боя-то настоящего и не было. Немцы сразу отступили. Видать, тот хутор, им не нужен был... Они аккуратно воевали. Наши, бывало, за какую-нибудь высотку, могли роту, а то две уложить до последнего человека. А у них не так! Зубами за каждый клочок земли не держались. На хрена им за чужую землю животы класть. Через неделю вызывают меня в штаб дивизии, вручают партбилет, руку жмут. « Я же никакого заявления даже не писал,- отвечаю» Как же, Федор Никитич, а вот это: Если не вернусь из боя- считайте меня коммунистом. Это покрепче любого заявления будет.» Но я живой. Смеются: « Нам коммунисты живые и нужны!» И тут припомнил я, что наш политрук, крыса въедливая, в блокнотик себе что-то чиркал! Я вроде сболтнул даже невсерьез , а он зафиксировал. Вот так я и стал коммунистом! Как говорится- без меня меня женили! Но теперь баста!
Он попытался опять бесжалостно сокрушить стол, но, видя мои усердные подсчеты, замер с поднятым кулаком.Наконец я подвел итог, и с опаской покосился на хмурого машиниста.
- Сколько?- недобро вопросил он,и оперся о стол локтями. Ладони его при этом сами самой, инстинктивно, сжались в кулаки.
- Почти два грузовика,- выдохнул я страшные для дяди Феди цифры.-А если на подводах лошадиных таскать водку из района- в четыре раза больше. Это же не математика, а прямо астрономия какая-то! Ежели все эти бутылки в одну линию ровнехонько выложить, то до кладбища хватит... А в высоту – до Луны запросто можно достать.
- Не для того водку делают, чтобы ее по кладбищам расставлять, да на Луну зашвыривать,- проскрипел зубами старший машинист.
- Я к примеру сказал.
- Во-о-о-т! – обмякая, жалобно выдохнул дядя Федя.- Обидно мне... Сегодня же напишу заявление парторгу. Партия не для того создана, чтобы сынов своих в тоску вводить.
- И то правда, Федор Никитич!- поддержал его мой брат.- В партию тот прошмыгивает, кто в начальники хочет возвысится. А нам с тобой до смерти в топку дрова кидать. Пока тайга не кончится. Опять же вид у тебя, извини, непредставительный. Которые с портфелями, все высокие такие, пузатые...А ты, как медведь-перестарок!
Забегая вперед скажу, что предательские намерения дяди Феди все же осуществились, но чуть позднее. В описываемые времена обрести членство в партии было нелегко, но покинуть ее почетные ряды, как не странно, еще тяжелее. Сперва он, как и обещал, написал заявление о добровольной капитуляции. На партийном собрании, где рассматривались его пораженческое настроение, все пришли в благородное негодование, и революционную, можно сказать, ярость. Краевой парторг, удерживая ладонью лицо от нервного тика, сказал, как рубанул:
- Какое ты имеешь полное римское право, Федор Никитич судить, кто достоин партии, а кто может обочины придерживаться. Не тебе это решать, букашка ты ничтожная, нуль рядовой!
- Правильно!- закричали в задних рядах.- Он, видишь выйдет. А мы, значит, дальше майся!
- Будет причина-сами оторвем голову,- назидательно продолжал парторг.- Что за чушь ты тут на бумаге накарябал... Отсталость мысли, политическая слепота, идейное несварение головы, позорные слабости морального облика... Что ты имеешь в виду? Жене что-ли своей неверен? Пусть напишет соответствующее заявление о твоем бытовом разложении. Разберемся!
- При чем тут жена,- оскорбился дядя Федя.-Ей только измени- голову на пороге топором отрубит. Во мне шесть пудов, а в ней двенадцать. Танк Фердинанд! Сам знаешь в чем дело, Егор Викторович! К выпивке я сильно припадочен...Бывает голова шумит громче котла. Мне вахту нести, пар в котле держать, а у меня то запор, то понос. Клинит насчет качества ответственной работы... Возраст уже... Земля по мне стонет. Недостойный я элемент.
О настоящей, водочно-финансовой причине, вызвавшей его недовольство партией, дядя Федя , разумеется, умалчивал.
- А что в Уставе партии сказано? Так хоть раз упомянуто слово «водка», или «вино»? Нет! В Библии про вино указание есть, а в Уставе не согласовано. Значит имеешь полное римское право выпить, но,- он поднял вверх скрюченный ревматизмом указательный палец. В зале сидело немало выпивох.- Но... после законной бани, в субботу, в чистых кальсонах.
- У меня на работе всегда баня...Дивчины мои как напластают березовых дровишек, аж манометры зашкаливает, турбина на фундаменте и то, как пьяная пляшет.
- Ход моих рассуждений уловил правильно! А теперь смотри, что я сделаю с твоей, извини, сраной бумажкой.
С этими словами парторг в неописуемом гневе, даже бормоча какие-то ругательства, разорвал заявление на виду всех местных партийцев, и со словами: «на, сожги в топке!», сунул ему в клочки разорванную мечту, и скоротечно закрыл внеочередное собрание.
Но уже осенью, дядя Федя с братом по недогляду запороли на турбине какой-то дефицитный, многорядный подшипник, замену которому, как знал досконально дядя Федя, было найти нелегко. Не подкачали вовремя смазку под неутомимо бегающие стальные шарики, они накалили свой важный металлический путь, и выскочили наружу от адского перегрева. Турбина прекратила вырабатывать свою продукцию. Электрификация, как основа Советской власти, в отдельно взятом населенном пункте, как говорится, была подорвана на корню.
Конфуз сей произошел под вечер. Поселок очутился в кромешной октябрьской мгле. Завыли одичало, как перед концом света, собаки, и у Фонькиной матери встал самогонный аппарат, выдавив из себя напоследок последнюю мутную каплю.
Дядя Федя, быстро оценив тревожную ситуацию с ее непредсказуемыми политическим последствиями, приказал своему напарнику схорониться, сам же, сбегав в поселок, поднял по тревоге своих надежных «дивчин», которые сперва воспротивились, а потом, выслушав его убедительную, вперемежку с матами, просьбу, согласились, сказав: «горазд допоможема», усадил их в большую смолистую лодку, и они, бешено работая веслами, как рабы на древних боевых и торговых галерах, взбурунивая воду не хуже гребного винта, поднялись на три километра вверх по течению реки. Благо в эту пору лес уже не сплавляли. Из воды временами выныривали лишь «топляки», пугая дивчин до пронзительного визга.
В соседнем поселке, куда они прибыли, по счастью, была такая же котельная.
Выставив бутыль самогона из-под хлорки, дядя Федя умолил своих коллег отдать ему имеющийся запасной подшипник, и уже через два часа, рассекая носом темную волну, и имея на борту освещение в один керосиновый фонарь «Летучая мышь», экспедиция вернулась в поселок.
При обратном плавании старший машинист, не теряя времени даром, успел проткнуть острогой двух огромных, свирепо-усатых налима, всплывших поглазеть с песчаной своей лежанки в омуте, на свет фонаря. Рыбины были отданы дивчинам в зачет проделанной работы.
- Дякуемо, дядько Федя! Приходите до нас на рыбний пириг!- сказали они, и закинув налимов на плечи, поволокли их в гору, оставляя на песке мокрый след от рыбьих хвостов.
- Если в тюрьму не посадят- обязательно прийду,- ответил он, и тоже дробной рысью стал одолевать песчаный подъем.
В котельной к тому времени, собралось уже все местное начальство. Подумывали о вызове следователя. Времена тогда были строгие. Статей , пунктов, и подпунктов в Уголовном кодексе было столько, что хватало на всех жителей страны. Надо было только отыскать подходящего человека.
Но уже через два часа в поселке снова вспыхнули «лампочки Ильича», и Советская власть не была опозорена.
Брата моего лишили премиальных, а дядю Федю вызвали для разбора полетов на партком.
- Да за такие выкрутасы, Федор Никитич, можно и партийный билет на стол выложить,- сказал парторг, дергаясь правой щекой, и высверливая гневным взглядом дырки в серьезно оступившемся партийце.
- Ну уж! Прямо строгости какие! Подшипнику этому в обед сто лет. Он с середины зимы погромыхивал.
- Да, да! По полному римскому праву...
Ладонь дядя Феди без промедления нырнула к сердцу.
- А вот он!Билет-то мой! Лишайте!- и с готовностью положил красные корочки перед носом ошарашенного парторга.
Тот пришел в минутное замешальство, передернул на тощих чреслах довоенные офицерские галифе.
- Твое персональное дело будет рассмотрено на бюро райкома! Это не шуточки!- с суровой правотой сказал парторг, и спрятал драгоценный документ провинившегося в свой портфель.
Две недели дядя Федя ходил окрыленный. Его намерения как будто сбывались.И с работы не поперли, и вопрос об исключении из партии стоял уже ребром. Еще чуть и монетка плюхнется нужной стороной.Но, увы! Человек не только испытатель своей судьбы, но и жалкая игрушка в ее руках.
В положенное время парторг в белесых застиранных галифе, заправленных в бдестящие сапоги, сам пришел к нему на работу и радостно сообщил:
- Бюро райкома тщательно разобралось в твоем антипартийном проступке, Федор Никитич! Ответственные товарищи решили на первый раз ограничиться строгим выговором. Повело тебе. Забери свой партийный билет. Носи по полному римскому праву.
И протягивает его обладателю. А дядя Федя пятится от него, как от прокаженного. Тот пытается ему в карман корочки втиснуть, а старый партиец ошалело мотает головой и отступает за турбину. Напарник давится от смеха. Парторг всунул таки, наконец, бесценный документ отбивающемуся машинисту, и быстро, не оглядываясь, ушел...
Но примерно через два месяца, когда уже зима надавила ранними холодами, судьба угодила дяде Феде. Они с тем же напарником разморозили водяной подпиточный барабан. Котельная остановилась надолго.
В этот раз дядю Федю исключили из партии по полному римскому, советскому и прочих империй, праву...Надо было видеть, с каким торжеством он отмечал сие событие...
Обоих котельщиков взашей прогнали с ответственной должности.Брата моего определили на лесоповал, единственную профессию, где всегда ощущалась нехватка кадров, а дядя Федя был назначен заправщиком на топливной базе.
В котельной же ввели в должность новых машинистов, молодых, проворных, с железными фиксами во рту, и живописными наколками на всех частях тела. Они начали приставать к «дивчинам», вообразив себя непревзойденными ловеласами. Те сокрушили им ребра, выбили вставные и естественные зубы, и не на шутку рассвирипев,едва не зашвырнули живьем в топку.Дон-Жуаны чудом остались живы. А начальству сказали:» Цих нахабников убьемо! Повернить нам старых машинистов. Ти вежливи и рук не розпускают. Будьте добри!» Дивчин послушали. Если убирать их, то надо взамен не менее шести человек определять на заготовку дров. И все стало по-прежнему...
Закончив для дяди Феди расчеты, и переждав, пока он успокоится, я решил было перейти к главному моему делу- сочинению заявления о полете в космос , но за дверями бытовки послышался знакомый голос. Я его узнал сразу., не смотря на шум котлов. Это был руководитель нашего клуба Валерий Иванович Седых. Он разговаривал с моим братом, и направлялся в бытовку.
- Дядя Федя, спрячь меня где-нибудь,- шепнул я.- Мне нельзя с ним встречаться. Он велел нам сидеть по домам и учить планеты. Исключит из клуба. Помоги теперь мне- прошу тебя.
- Ну полезай в мой шкаф, где я спецовку храню...Закройся изнутри только. И помалкивай, а то вроде неудобно в моем возрате, да в кошки-мышки играть... Пикнешь хоть раз- голову оторву!
Я мигом воспользовался советом старшего машиниста. Едва накинул изнутри на фанерную дверь проволочный крючок, как в бытовку вошел Валерий Иванович.Он был понур и сгорблен больше обычного. И видимо изрядно пьян, потому что в воздухе сразу запахло Фонькиной самогонкой, которую нельзя было не определить по запаху. Мать гнала ее из мороженной картошки, и добавляла махорку, которую тоже выращивала на огороде сама.»Это не выпивка, а живая вода,- говорила она сама про свой напиток.- Делает очищение организма посредством смерти всех вредителей в разных частях тела. Вы думаете внутри человека чисто? Как бы не так! У него там и глисты, и черви, и даже блохи в печени живут. Имеется даже мозговой червячок. Он мешает думать, потому что живет в извилинах и на корню перекусывает мысли. Оттого и много глупых людей на свете. Так что Сомов зря на меня закон свой точит.»
И действительно, у Фоньки дома не было ни клопов, ни тараканов, ни мух, ни комаров...Мыши и то передохли от удушливого смрада. Крысы одно время поселились было в продовольственном погребе, подтачивая зуьами благосостояние семьи, но вскоре в панике разбежались по другим домам. Так и жили вдвоем. Мать и хроменький Фонька, прижитый ею от какого божеского человека, который приходил к ней лечиться, и даже, по ее словам, благословил ее полезное занятие. Фонька, говорят, родился очень крупным, даже ногу чуть не оборвала ему бабка-повитуха, принимая роды, но потом не пошел в богатырский рост, приостановился в развитии.
- Здравствуй, Федор Никитич!-входя в бытовку, громко произнес Валерий Иванович.
Дядя Федя в ответ промолчал. Слышно было, как гость брякнул о стол донышком бутылки.
- Презираешь меня?
- А за что тебя уважать?- хрипло произнес дядя Федя, и внимательно, будто впервые увидел, стал рассматривать на бутылке бумажную затычку, скрученную из партийной газеты «Правда».
- Зря ты это? Мы оба с тобой, Федор Никитич, фронтовики. Против одного врага боролись.Ты на своем участке фронта,я на своем... Еще неизвестно- кто больше горя хлебнул.
- Ты еще про Родину скажи,- проворчал дядя Федя.-Штрафники вовсе не ее отстаивали. Они шкуру свою трижды мерзкую, и душонку зэковскую хотели отмыть.
- Но кровью, заметь!
- А мы разве водицей расплачивались...Ты за что в штрафной батальон попал? Молчишь? А все про тебя давно знаю.. Сомов на партийном собрании про всякие подозрительные элементы в нашей местности докладывал.Ты до войны, оказывается покушение на товарища Сталина готовил. А теперь приехал сюда неизвестно откуда, и святым прикидываешься. Ребятишкам нашим голову про космос морочишь.
- Давай, Федор Никитич выпьем!- предложил гость.- Только извини, у меня самодельная водка.
- Раз живыми остались- чего ж не выпить,-смягчаясь, проговорил старший машинист.- А самогонка- это ничего. Натуральный продукт. Тыщу лет ее на Руси пьют, и ничего- богатыри не переводятся.
- Спасибо тебе! У меня и закусочка приличная есть.
- Ну, давай поговорим. Сомов, наш участковый, он, конечно, еще тот сукин сын! Гнать его надо с должности...Лучше будет, если сам про себя правду расскажешь.
- Согласен , Федор Никитич! Я давным давно за свои грехи расплатился, и скрывать мне больше нечего.
Я чуть приоткрыл дверцу шкафа, и по-прежнему оставаясь незамеченным извне, устроил себе узкую смотровую щель.
Валерий Иванович налил два стакана, извлек из сумки большой кусок сала. Это было Лизкино приношение.
- Говорят, ты до войны в Москве жил, в знаменитых летчиках числился?- Дядя Федя добросовестно выпил, поводил носом перед аппетиным явством , но время закусывать ему еще не пришло...
- Верно, Федор Никитич! Родом и из Алтая... Русский происхождением. До мозга костей...
- Сибиряк, значит! По фамилии похоже. Седых. У нас в полку сибирский снайпер был- Ленивых фамилия.От ленивых родителей, видать, произошел...Так этот Ленивых сотнями укладывал фашистов. Бил только в глаз, как белку. И все приговаривал: «Нечего шкуру портить! Может на том свете из них чертям сапоги будут шить!» Ты посиди, летун! Я к жароагрегату подойду. Давление пара проверю... Напарник у меня молодой, с дивчинами, поди, балакает на улице, сознательности полной еще нет. Опять же немец! Вдруг вредить подослан. Хотя не похоже... Парень работящий.
- И ты, Федор Никитич веришь во все эти сказки про врагов народа?- усмехнулся Валерий Иванович.
- Верю, не верю... А сомневаться всегда полезно. Партия у нас мудрая, но и в ней дураков кишмя. Если всех на осинах вешать, поди отсюда до самой Москвы хватит, и еще орда останется...
- В стране, в которой жалкая горстка людей объявляет миллионы своих сограждан «врагами народа», по сути, сами негодяи...
- Не пересчитывал ни тех, ни других. Ты, Валерий Иванович, случаем не знаешь , сколько коммунистов в партии на учете содержится?
- Это закрытые сведения... А зачем они тебе? Все достойные люди там. И я был.Только вышвырнули потом. И воинского звания лишили. Я ведь до майора уже дослужился...
- Взносы нещадные установили. Это какие-же деньги ручейками текут. Ну, дожидайся меня, продолжим беседу. Время у нас много. Рубильник мы выключаем в одиннадцать вечера...
Он оперся руками о колени, с кряхтением поднял свое квадратное тело, и тяжелой поступью вышел.
Я продолжал внимательно смотреть на Валерия Ивановича, припоминая, как мы все были ошарашены, когда он впервые предстал перед нами в форме летчика. Правда без погон.Только что слетал в космос Гагарин. И как нам было не загореться мечтой о космосе, как было не поверить человеку, который тоже летал высоко в небе, откуда все земное кажется мелким и ненужным. Валерий Иванович тогда нарисовал нам на доске земной шар, и доходчиво объяснил, делая мелом круговые линии, как летал Гагарин, откуда стартовал, куда приземлился... И мы сразу поверили, найдя это очень простым, что нам тоже все это под силу...
Вернулся в бытовку дядя Федя с напарником. Старший машинист отрезал большую пластушину сала, мерцающую изломами крупной кристаллической
, снизу подложил ломоть хлеба, сверху прикрыл вторым ломтем, не менее щедрым, и подал своему помошнику.
- Тебе вера немецкая дозволяет свинину потреблять?- на всякий случай спросил он.
- Запросто.Такая пища поощряется! Мы же не азиаты какие, а тоже христиане,- ответил тот, и не мешкая сделал жадный , и по остроте молодых зубов сквозной и мгновенный прокус двойного бутерброда, захрустел льдинками соли.- Только католического направления. Да ты все равно в этом не разбираешься... Это вопрос не политический, а религиозный.
- Ну тогда жри в полную силу. Подшипники на турбине подтяни. Дивчины наши где? Домой умотали, сволочи?
- Они, дядь Федь, топлива играючи нам на три смены напластали. Это же не бабы, а железные механизмы какие-то... Кувалдами по пуду весом орудуют, как коклюшками. Пошли, наверное, в затон бреднем рыбу ловить. Им что- любая глубина по вымя... Есть слушок, что на пекарню дрова колоть просятся. Не пропасть бы без них.
- Хрен им! Не отпущу! Здесь работа ответственная. Я разрешу им дрова домой приворовывать...
Валентин, продолжая сокрушать сытный бутерброт, так что уши ходили в такт с челюстями, озабоченно повертелся на месте.
- Федор Никитич?! Тут же недавно братишка мой был. В арифметике ты его эксплуатировал...
- Ушел он,- сурово произнес дядя Федя.
- Как ушел? Через какую дверь? Он же не ангел бесплотный!
- Говорю же-ушел!- в голосе старшего машинисты проступил рык.- И ты уходи.
Не видишь у нас разговор серьезный.
- Ну-у! Мне что? Могу!
Мои ноги уже совершенно одеревенели в узком, шкафу, но роль невидимки, уже назначенную себе, приходилось исполнять дальше.
Я видел, как дядя Федя, проводив наставника, вопросительно уставился на Валерия Ивановича.
- До войны я поехал из Алтая поступать в подмосковное летное училище,- доверительным тоном заговорил тот дальше, глядя собеседнику прямо в глаза.- И знаешь, поступил. Без всякой протекции...Простой, как сибирский валенок, мальчишка! Документы, конечно, проверяли долго. А что у меня выкапывать? До седьмого колена все пахари, рыбаки, да охотники. Здоровье тоже не подкачало. С той поры удача пошла мне на встречу.После училища отправили служить в Московский военный округ. Туда не всех брали. Я летал не как другие...Самолет для меня был- не просто железная машина. Его корпус был моим телом, его крылья- моми крыльями, а мотор я чувствовал, как свое сердце.. Меня даже вторым Чкаловым называли... Быстро попал в элитный полк. Мы тренировались для парадов, и показательных полетов.
За несколько месяцев до войны мы, летчики элитного полка отрабатывали групповой пилотаж .Очень трудный по исполнению. Сорок три самолета должны были пролететь над Красной площадью, образовав в небе надпись «Сталин». Долго не давались нам перемычки в буквах, где надо было выдерживать минимальный интервал друг от друга. Несколько летчиков погибло на этих изнурительных тренировках.
Но вот настал первомайский Парад. Я летел в передовой группе. Все было нормально, я чувствовал себя, как никогда уверенным. Над самой площадью вдруг рука на штурвале... Как бы даже сама собой. Против моей воли. Перед этим я получил ужасное письмо из родных мест. Мои родители и две младшие сестренки умерли зимой с голоду. Отец упорно не желал вступать в колхоз, жил единолично, как в старинку. У него было немного земли, лошадь,корова, птица домашняя, овцы, пасека, немудрящий инструмент, ружье, рыболовные снасти. В колхозе бездельничали, пьянствовали, к осени посчитали урожай, и вышло, что нечего на трудодни работничкам выдавать, а он вкалывал все лето, как проклятый и подготовился к зиме основательно. Ну и отыгрались со злобы на нем. Все отобрали у семьи.Обвинили, что его скотина потравила колхозные посевы. Нашлись свидетели, которые , якобы, видели в полях, пасущихся по ночам животных, даже гусей и младших сестренок обвинили в неурожае гороха.
Девчонки, мол, дома крохи хлеба не съели, на колхозном корме все лето продержались...Вообщем, осенью отобрали у семьи все, даже ружье и рыболовные снасти...До Нового года кое-как протянули на ягодах, а потом, когда нажали морозы слегли все... Находились, конечно, добрые люди, подкидывали кусочки, да милиционер грозился на таких дело завести. « «Проживут, кержаки, на старых запасах,- ухмылялся он.- У них, поди, в землю закопаны продукты. А то пусть в спячку, как медведи впадают.»
Вспомнил я все это над Красной площадью и потерял самообладание. Здесь все красиво, богато, у меня уже хорошая квартира была в Москве, красивая жена на восьмом месяце беременности, дом –полная чаша, а на родине- такое горе. Конечно, я быстро пришел в себя, но самолет уже клюнул носом, и выпал из строя. Еле вывел его из штопора, и посадил на колхозном поле...Десять лет дали за попытку покушения на Сталина. Он ведь на трибуне стоял... Лучше бы я разбился в тот день. Вытащил счастливую карту, а потом пошли черные масти...
Валерий Иванович умолк и положил на туго сжатые кулаки свою седую голову.
Худые лопатки его выступили над спиной, как обломанные крылья птицы.
- Ты бы Сталину написал?- прохрипел дядя Федя, ожесточенно втыкая в стол нож, которым резали сало.- Он не всегда знал, что его прихлебатели за спиной вытворяли... Простые люди писали ему, и он помогал. А ты же не пешка был- военный летчик..
- Валерий Иванович поднял от стола, белое, как мел лицо.
- Думаешь не писал, Федор Никитич? Несколько раз. Вскоре война началась, целые дивизии, как в мельнице, перемалывались...До меня ли было там, в Кремле. Я в письме посоветовал Сталину бомбить Германию. Расчеты сделал, маршруты, загрузки, себя ведущим предложил... Ни слова не дождался. Хотя потом узнал, что на Берлин был налет наших бомбардировщиков. Может быть мой совет помог...Кто его знает. Я уверен, что в самом начале войны, когда у нас еще были целы западные аэродромы, мы могли такой переполох устроить в Германии, что Гитлера бы сами немцы отстранили от власти...
- В штрафники добровольно пошел?
- Даже с радостью. Такая возможность отличится представилась. Думал, может быть вспомнят, что я летчик...Какое там. Майор, который нами командовал, сунул мне пистолет под нос и прошипел: «Еще раз пикнешь о самолетах, террорист, я тебя самолично на небеса отправлю...Это ты раньше орлом витал, а теперь червяком по земле будешь ползать. Приникай в ней родимой –проси защиты. Авось повезет.» Отправили нас на передовую. В атаки не бросали, врать не буду. Мосты и дороги для наступающих дивизий строили. Помню лишь, как на мне гимнастерки колом от соли на спине вставали, да кровавые мозоли на руках от лопаты и топора. Я земли перекопал столько, что если в одну кучу сложить, в десять раз выше пирамид египетских будут. И все на виду у немцев, под обстрелами и бомбежками. Наведешь переправу, и первым по ней форсируешь реку. Когда ваш брат, регулярные части, подходили к реке, она уже была красной от крови...
- Как же ты жив остался?- не теряя в холодном взоре подозрительности, спросил дядя Федя.
- А ты сам про себя знаешь, почему пуля мимо сердца твоего прошла, или в лоб не угодила? То-то же? Никто судьбу предугадать не может...Те, кто погиб, уже не скажут ничего. Они теперь на том свете больше нашего про войну понимают, только голоса подать не могут. Мы тут за них думаем. А нам, живым, до правды никогда не докопаться...
- Что ж ты после войны опять в лагеря попал?
- Досиживать срок заставили. Жена моя к тому времени сына родила, через суд развелась со мной, меня из Москвы выписала. Вернулся я из лагерей на голое место. Ни квартиры, ни прописки. В милиции посоветовали за двадцать четыре час убраться из Москвы, иначе новое дело заведут. Жена даже разговаривать со мной не захотела, и сына мне не показала.
Поехал я на родину, в Сибирь! И там как в пустыню приехал... На работу нигде не берут, волком косятся... И стал я кочевать с места на место. Случайно узнал, что жена моя еще во время войны вышла замуж, а год назад вместе с мужем разбилась на машине...Ребенка отправили в детдом, и уже кто-то усыновил его....
Ринулся я в Москву разыскивать своего сына. Зачем ему чужие родители, кода родной отец жив. Но как узнать где он? Тайна усыновления охраняется законом. Разыскать в огромной Москве человека, даже зная его фамилию – задачка не из простых. А тут надо было отыскать иголку в стогу сена, да еще иголка это невидимая...
На счастье вспомнил я в эти дни про одного родственника бывшей моей жены. Ее мать, то есть прежняя моя теща была родом из еврейской семьи. Порядочная такая семья, интеллигентная, все музыканты, научные работники, врачи. И был у них один старый чудоковатый холостяк Они его звали дядей Юшкой. Он не был ни врачом, ни музыкантом,а работал архивариусом. Причем был настолько умен, что числился чуть ли не лучшим специалистом Москвы в этой области. Жил старик один и имел говорящего ворона, которого обучил выговаривать несколько десятков еврейских слов. Дядю Юшку этого нередко направляли в самые запущенные архивы какого-нибудь ведомства, где было все cвалено в кучи и перепутанно до невероятности.
Он сидел там сутками, чихая от пыли, но наводил всегда идеальный порядок по законам их науки.
В тридцать седьмом году, когда ему было уже около шестидесяти лет, дядю Юшку обвинили в шпионаже...Будто бы он тайком выносил из архивов секретные сведения и передавал их за границу.
Я не знаю, что там было на самом деле, но моя бывшая жена, которая очень любила дядю Юшку, как и все родные, впрочем, попросила меня заступится за старика.
Я был у него всего один раз на окраине Москвы. У старого еврея была в коммуналке всего одна комната, и та невероятна заваленная бумагами, и пропитана крепчайшим запахом табака. Ворон помещался в отдельной металлической клетке, расположенной прямо на окне. Птица непрерывно подпрыгивала и произносила какие-то резкие, похожие на ругательства слова. Помню Юшка, приглаживая рукой длинные седые волосы, нимбом обрамлявшие всю его небольшую голову, спросил у него: « А ну, Варавва, скажи, кто из сынов Израилевых первым вошел в Египет? Ррр-увим!- с готовностью каркнул ворон. Еще: «Иссахар-р!» А кто самый мудрый на свете? « Сталин- дурак!» «Юшка- дурак» Моя жена стала отчитывать его за то, что он много курит. « Я не курю табак, а нюхаю его,- стал оправдываться дядя Юшка.- Людям нашей профессии надо как можно больше чихать. Мы же целыми днями глотаем пыль. Утром просыпаюсь, и сразу табачком ноздри заряжаю...Пока раз двадцать не чихну, на работу не вижу смыса идти. Сейчас товар не тот пошел, Раньше у Елисеева можно было купить касатиковый, итальянский табачок. Прочищал и мозги и легкие. Тут недавно у меня сосед новый вселился. Сутяжник еще тот. Говорят, в органах чемпионом по доносам является.. Так он за эти чихания стал на меня кляузы писать.К тому же видит, что я домой бумаги какие-то постоянно приношу, значит шпион. А бумаги ничего не значащие. У меня нет детей, поэтому вспоминать меня в дальнейшем никто не будет, вот я решил книгу по еврейскому вопросу написать.Собираю в архивах сведения о знаменитых еврейских семьях... Что здесь плохого? Невинное же занятие. Обыска, правда у меня еще не было, но я не боюсь... Я ему говорю: «Дядя Юшка! У тебя есть какой-нибудь большой мешок? « « Есть.- отвечает! Даже два. Из под картошки»
« Грузи в него свои бумаги . Все, до последнего листочка! Чтобы даже клочка в комнате не осталось..И когда прийдут с обыском, а раз сосед доносы пишет, то обязательно нагрянут,закрой свою мудрую птицу черным покрывалом. Чтоб слова не пикнула. У нас в органах такие мудрецы работают, что могут даже из любовных писем и каркания ворона громкое политическое дело вывести.»
Забрал я у него эти мешки, и тем самым спас чудака. Жена меня еще долго пилила:» Может сходишь в какому-нибудь генералу, попросишь заступится за Юшку.» «Не нужно, -говорю,- энкэвэдекшники , конечно, люди изощренные, ушлые, но не такие уж круглые дураки. А за нюханье табака у нас пока не сажают. Как все успокоится- отвезешь ему на такси бумаги обратно. Пусть пишет свою историю дальше , все людям польза будет!»
Так все и вышло. Пришли к Юшке через неделю рано утром с обыском, а у него шаром покати. Сидит за деревянным непокрытым столом, и как ни в чем не бывало газету «Правда» читает. Им конечно, лестно бы отчитаться за еще одного разоблаченного «врага народа» и послать его рыть вручную какой-нибудь канал, да уж больно возни много, никакой , даже малюсенькой зацепки не оставил проклятый иудей. Так и ушли под непрерывное чихание старика, готовившегося к очередной смене в пыльных архивах.
Вспомнил я про этого Юшку, и поехал опять к нему. Нашел дорогу, хотя прошло уже почти двадцать лет. И представляешь- жив оказался старичок. И все в той же комнате живет. И ворон его в добром здравии, только ко всем выученым словам добавилось « Гитлер дурак!» Табак он уже нюхал, находился на пенсии, труд свой о евреях еще не закончил, читал вторую книгу Моисеева, и приговаривал, гладя огромную стопку мелко исписанной бумаги: «Но чем более изнуряли сынов Израилевых, тем более они умножались, и тем более возрастал народ, так что опасались их»
Выслушал меня добрый старик и сказал: « Ты мудро упредил когда-то Юшку! Было у них задание дело на меня завести. А потом еще пятерых евреев по разным архивам хотели туда же притянуть. Когда отдельного человека изобличают –это у них нормальная работа, а уж банду накрыть- готовься к орденам. Но не склеилось у них. Теперь моя очередь отблагодарить тебя! Просишь ты меня о нелегком деле. Но у Юшки все хранители знакомые. Во всех архивах свои люди. Мы между собой дружбу до конца дней сохраняем. Доберемся хоть до архивов Сарданапала, но тайну твою выведаем. Ты же законный отец мальчишки, а еще ни разу его не видел. Это нехорошо! Против закона пойду, но не хочу оставаться в должниках. Оставляй свой адрес и возвращайся на Урал. Ответ получишь письмом.»
И вот через восемь месяцев мне пришел конверт из Москвы. Я уже ждать отчаялся. Но Юшка не обманул меня.Старик сделал почти невероятное .Он не только разыскал моего сына, но даже побывал в той новой семье, где мой Димка в настоящее время живет. Я только сейчас узнал его имя. Приехал к ним и выложил всю настоящую правду. Сын у меня уже большой. И представляешь, Федор Никитич, какое выдалось у нас одно удивительное совпадение. Он тоже решил стать летчиком и учится в том же летном училище, которое заканчивал когда-то и я. Уже на старших курсах. Вот чудо какое..Видать, что-то передалось ему от меня в генах, тоже в небо потянуло.
Валерий Иванович вытащил из кармана Юшкино письмо, разложил его на столе, аккуратно расправил, и как будто на лице у него стало вполовину меньше морщин. Дядя Федя внимательно посмотрел на гостя, и тоже как-будто просветлился взором.
- Ну и Юшка этот!- с невольным изумлением воскликнул дядя Федя, и глаза его, обычно суровые потеплели изнутри.-Письмо-то я вижу большущее. Несколько страниц исписано. Буквы , как муравьи. Это какое же надо иметь зрение, чтобы так писать?
- Глаза у него до сих пор, как у орла. А ведь столько лет за бумагами в потемках просидел. Сам про себя говорит: « Я по количеству болезней, как медицинская энциклопедия. Вот только зрение бог оставил мне, чтобы лучше созерцать весь этот бардак в мире!» Мне, чтобы прочитать письмо старика,пришлось лупу в школе у физика брать. Все кишки вывернул этот Титов. Мол, зачем тебе лупа, что разглядывать в увеличеном виде собираешься, не будет ли для меня каких последствий...
- По пятьдесят восьмой сидел! За антисоветскую пропаганду,теперь до конца дней своих напуган,- пояснил дядя Федя.- Тоже фронтовик. Связист. Как –то на партийном собрании сболтнул нехорошо про нашу связь на войне. Про эти катушки, с которыми он два года ползал...Мол, за такую подготовку к войне, этой проволокой стоило кое-кого удавить... Не подумавши, конечно сказал... Вот и пришлось два годика на лесозаготовках провести. Сейчас культ личности разоблачен, вроде помягче стало. А испуг остался у людей.
- Разоблачен один культ- появится другой. Свято место пусто не бывает- твердо сказал Валерий Иванович.
- Думаешь партия навечно зараженная?- испуганно спросил дядя Федя, щелчком пальцев снимая с плеча настырного жука-усача, привычного вредителя леса, которые во множестве водились в котельной.
- Дело даже не в самой партии, а в людях. В их сволочной натуре. В трусости, в продажности...
- Это ты верно говоришь,- оживленно сказал дядя Федя.- У нас один пилорамщик был, еще при Сталине, насмотреля в кино, как Сталину подарки преподносили. Туркмены –ковер, кавказцы- набор для вина, астраханцы- икру черную с подписью на баночках. Он напилил штабель досок для отправки баржой, которая приходила весной по разливу, и написал на нем: « Сталину, партии, и всему Советскому народу.» От чистого сердца человек написал... Представляешь- доски для Сталина, партии и народа. У нас же как думают- раз доски, значит на гроб. Ну и припаяли ему от полной души. Еще не вернулся. Где он сейчас наш горемычный татарин- пилорамщик- жив ли, или на небеса вознесся- не ведает никто..
- А коммунисты те и вовсе долго не могут жить без какого-нибудь идола. С помощью его легче друг друга кусок власти вырывать.Идол – это всегда беззаконие.
- - Чего он еще пишет твой Юшка?- спросил дядя Федя, тщательно разжевывая кусочек сала. Зубы у него были плохие, поэтому он вскоре швырнул неподатливую закуску в угол бытовки. На нее тотчас набросились сверчки,которые тоже, как и жуки-усачи, проживали здесь на полном довольствии. Они цвиркали даже зимой в самые суровые морозы, напоминая о лете.
Валерий Иванович с улыбкой развел руками.
- Юшка человек обстоятельный. Пишет, что волноваться мне нечего, что новые родители -люди интеллигентные, порядочные, в одном крупном издательстве редакторами работают, даже обещали посодействовать публикации его рукописи. Они не против, если я приеду и познакомлюсь, наконец, с моим сыном. Он теперь тоже все знает обо мне. Надо собираться в путь. А я мечтаю об одном, чтобы он приехал в отпуск сюда. В летной форме. И чтобы все увидели, что это мой сын. Юшка пишет, что он, как две капли воды похож на меня молодого. Из вашего поселка я уже никуда не уеду, нравится мне здесь, буду встречать смерть в этих краях....Я одного теперь хочу- чтобы люди изменили ко мне отношение, не думали про меня плохо. Ты, Федор Никитич, твой напарник, твои дивчины и все остальные. Хочу, чтобы по-другому посмотрели на меня, а не так как Сомов, наш участковый. Он по своим каналам все подробности выведал, ищейка! И все ему верят, от старух до ребятишек. Не могу я так умереть... Чтобы, как собаку зарыли в землю, и доброго слова никто не сказал.
- А зачем ты, Валерий Иванович мальчишкам нашим насчет космоса голову морочишь? Они ведь и на самом деле мечтают стать Гагариными!- спросил дядя Федя, выливая в стаканы остатки выпивки.
Валерий Иванович грустно хмыкнул.
- Да, я их, конечно, обманываю! Разве я могу как-то повлиять на полеты в космос, предложить чью-то кандидатуру. В этом смысле наши занятия почти бесполезны. Но пусть они лучше об этом не знают, и продолжают мечтать. В этом же нет ничего плохого. Мечты еще никому не приносили вреда.А вдруг и на самом деле, случится чудо и кто-нибудь из них на самом деле станет космонавтом... И тогда меня этот мальчишка добрым словом вспомнят. Как я ему, в этой глуши крылья пришивал...
Он сложил полученное письмо, затолкал его в конверт, который положил под буханку нашего поселкового, выпеченного наполовину с кукурузой , хлеба. Тогдашний руковолитель страны был помешан на кукурузе и постепенно приучал к ее вкусу народ. Странное дело- летали в космос, а с хлебом в нашем захудалом поселке было туго. Очередь в магазин приходилось занимать с утра, задолго до открытия магазина. В нашей семье эта процедура лежала на мне. Всю зиму, еще до школы , в кромешной тьме, отважно перелезая через высоченные сугробы, страшась волков, которые нередко забегали в эти края, посвечивая в ночи огненными глазами, и подбирая на улице кошек и собак, я пробивался к магазину, стоящему на другом конце поселка, и вставал в конце длинного хвоста. Там нередко случались драки. Потом меня сменяла мать. К весне и вовсе ввели хлебные карточки.
Как-то в клубе перед художественным фильмом показывали документальный журнал о полете Гагарина. Мы слышали его голос из космоса. Меня это поразило. На таком расстоянии он разговаривал с Землей по космическому телефону. Это были чудеса техники. А у нас! Один аппарат с ручкой на весь поселок. Прошлой осенью, когда у нас умерла бабушка, мы не могли дозвонится до соседних поселков, чтобы созвать на похороны всех ее детей. В телефоне слышалось только шуршание тараканов. Кому нужна ничтожная бабушка со своим звонком к детям? Зато слава о полете Гагарина звенит на весь мир. Опять пришлось мне носится по округе. Но ничего, все космонавты занимаются спортом. Мне потом в космосе будет легче, не то что какому-нибудь Фоньке!
Мне в шкафу стало совсем невмочь! То, что я невольно услышал повергло меня в шок. Особенно признания Валерия Ивановича о бесполезности наших занятий. И не прийди я сегодня к дяде Феде писать заявление о полете в космос, я бы так ничего и не узнал.
Мне захотелось, побыстрее выскочить из этой унылой котельной, и где-нибудь на улице горько оплакать разрушение своей мечты. Теперь я точно знал,что все мы останемся неизвестными провинциальными мальчишками, и в нашей жизни все будет уныло и обыденно. Пройдет время, мы вырастем и будем пить водку, как все взрослые мужики в поселке.Но у меня не хватало решимости встретится с Валерием Ивановичем лицом к лицу после его признаний.
- Валерий Иванович,- сурово сказал дядя Федя.- У нас в поселке собираются обелиск фронтовикам ставить. Если помрешь раньше меня- я добьюсь, чтобы тебя в списки внесли...И речь хорошую скажу про твою жизнь. Правильную речь.
- Не хорони меня раньше времени,- усмехнулся Валерий Иванович,- но за слова твои большое спасибо.- Один бог знает, сколько нам еще ходить под этим небом. Он ежедневно просматривает списки людей, и ненужных вычеркивает...Против кого поставил галочку- считай завтра его не будет. Пойду я домой, Федор Никитич,засиделся у тебя. Благодарю, за то что выслушал меня до конца.
Он встал и неторопливо с чувством обретенного достоинства удалился.Совсем другим он заходил сюда.
Я облегченно вздохнул и тоже выскочил наружу.
- Володька! Ты здесь еще?-удивленно произнес дядя Федя, и по его лицу было видно, что он во время беседы с Валерием Ивановичем напрочь забыл о моей невольной засаде.
- Ой, кочегар!Чуть сознание у тебя в шкафу не потерял. В гробу, наверное, и то легче находится. Все ждал, пока у вас эта проклятая Фонькина самогонка закончится .
Дядя Федя с сожалением посмотрел на пустые склянницы, раздумчиво покачал круглой головой.
- Во, дела! Какие у нас оказывается люди собрались помирать. Слышал? Для самого Сталина полет демонстрировал... Знаменитый человек. Не то что мы- в лесу родились, пню молились. А мы верим этому дураку Сомову. А правда-то в другом.
- Слышал? И то, что он нас дурачит со своим космосом, теперь я тоже знаю!Ой, дядя Федя, ты не представляешь как мне тошно...
И не в силах удержать бездонного разочарования,я всхлипнул, размазывая кулаками горькие слезы настоящего для меня горя. Жизнь отныне потеряла всякий смысл.
- Мужик ты или кто? Крепись!- участливо сказал дядя Федя, и взяв обе мои ладони, сильно пожал их.- А другим мальчишкам ничего не говори об услышанном. Пусть и дальше в заблуждении пребывают.
Я выдернул ладони из его рук,и выбежал на улицу. Там продолжалась весна. В закатном солнце , прямо над головой, в недосягаемой вышине, звенел жаворонок, роняя на землю, ликующие звуки. Я запрокинул голову, и откровенно позавидовал маленькой птице. Она свободно летает над Землей, и ей нужно было писать заявлений, учится где-то...Она родилась такой и если захочет, то может подняться выше, туда, где даже днем видны звезды...
Я понурил голову и побрел домой. У меня была отдельная комната, вернее отгороженный занавеской уголок, где я готовил уроки за самодельным столом, читал, или мастерил что-то. Здесь же стояла моя кровать. Над ней висел портрет Гагарина. Это была газета «Пионерская правда». На следующий день после полета человека в космос, она пришла без обычных нравоучительных текстов о жизни правильных пионеров Советского Союза. Просто во весь разворот печатного листа поместили снимок улыбающегося Гагарина...
Я снял портрет, и этим как бы распрощался с мечтой о космосе.Пусть ничего уже не напоминает о моих прежних фантазиях. Потом достал роман Жюль Верна «Таинственный остров» и лег читать его, переключившись на мечту о морских путешествиях и неведомых землях. Но мечтать об этом было сложнее , чем о космосе. Небо висит над всеми, а жить у морей и океанов могут только счастливчики. У нас была только речка, и в той на самом дне лежали в несколько слоев утонувшие бревна.
Всплакнув, я незаметно уснул.
Разбудил меня поздним вечером непонятный шум. В доме никого не было, а за окнами на улице, кто-то громко, надрывая голос, кричал »пожар» , и с этим единственным словом носился от дома к дому. «Котельная горит!- сразу мелькнула у меня в голове ужасная мысль. Дядя Федя же пьяный! Он, паразит, скоро и брата моего пить приучит!»
Я вскочил и повернул выключатель, пуская ток в мою личную лампочку, висевшую над столом. Она ярко вспыхнула. Все в порядке. Что же случилось? Я знал, что в случае пожара нашему дому предписывалось являться на пожар с ломом и тремя ведрами. Об этом напоминала жестянная табличка, прибитая к нашим воротам.
Я пулей выскочил наружу. Над дальней улице поселка уже погруженного в сумерки в той стороне где был магазин трепетал огромный столб желтого, с искристыми проблесками пламени. Он гудел и расплевывал вокруг себя добела раскаленные искры, которые сразу становились черными.
Мимо меня пронеслись мои соратники по космосу. Фонька, подпрыгивал наподобие кузнечика, и не смотря на хромоту, опережал тонконогую Лизку...Сомова с ними не было. Он либо не заметил еще пожара, либо уже давно рыскал с отцом в поисках поджигателей.
- Магазин что-ли горит,- крикнул я, закашлявшись от гари, доносившейся даже сюда- Тогда черт с ним. Надоело в очерядях стоять.
- Какой магазин, раззява!- пропищала, обернувшись Лизка.- Это дом нашего Валерия Ивановича занялся.- Боженька милый! Хоть бы сам успел выскочить. Ему же в Москву ехать. Я уже заявление написала.- и она на бегу страшно, по-бабьи завыла...
Я присоеденился к бегущим.Мы быстро достигли места событий. И увидели самое страшное. Дом Валерия Ивановича с бешенным ревом уже обвалился внутрь. Среди толпы людей, сбежавшихся на тушение пожара, метались дядя Федя и две украинские дивчины. Они были с ног до головы перемазаны сажей. Кто-то поливал из ведра их дымящуюся одежду.
Я клещом вцепился в старшего машиниста, закричал, срывая голосовые связки:
- Где Валерий Иванович? Говори... Ну! Где!
Его круглые, запавшие глаза, наполненные отблесками ярового пламени сверкали как у сумашедшего.
- Дивчины мои вытащили его из огня. Обгорел сильно. В больницу отправили. Без сознания вроде...Не знаю что и будет теперь.
Случилось самое страшное. Через неделю мы хоронили Валерия Ивановича. Он умер в больнице от сильных ожогов. Дядя Федя взял слово для прощальной речи. Сказал очень сухо и торжественно.
- Умер фронтовик! Летчик! У него была трудная жизнь. Не верьте никому – он был замечательным человеком. Если кто-нибудь скажет о нем плохое слово- я перестану с этим негодяем здороваться.
Потом дядя Федя отозвал меня в сторону, и сурово добавил:
- Пошли ко мне на работу. Будем Юшке ответ писать.Адрес, по счастью есть. Валерий Иванович конверт от него случайно забыл у меня на столе. Мы с тобой теперь должны ситуацию прояснить до конца. Так уж получается... Писарем у меня будешь.
Мы два вечера потратили на это сочинение. Дядя Федя начерно проговаривал свои мысли, иногда в грубом необработанном виде, как сходило с его тяжелого языка, а я в удобоваримых предложениях, называя дядю Федю для солидности «начальником котельной», запечатлевал весь этот сумбур на бумаге.
Иногда нам помогал младший машинист Валентин, и даже дивчины, но мысли, изложенные по-украински, я категорически отверг. Дядя Юшка, наверняка не знал украинского языка.
- Украинскую мову вси знають. Навить евреи! Вин такой красивый, - настаивали на своем дивчины.
- Оксанка! Ульяна! Пошли прочь!- зарычал дядя Федя, ероша на голове короткие седые волосы, забыв в суматохе про свой мизерный рост, в сравнении с могучими помощницами.
- Нам што! Допомогти хотели.
Готовое письмо я, не жалея языка, тщательно заклеил и самолично отнес почтальону. Мы ни на что не рассчитывали, лишь в тайне надеялись, что намеки в нем, будут истолкованы правильно.
В середине лета наши ожидания сбылись. В поселок приехала белая, в черную «шашечку» машина. В ней, кроме шофера находился седой, в еврейской наплешнице старик, и рослый молодой летчик. Прибывшие неторопливо вылезли из такси, огляделись.
День был жарким, с утра прошел теплый дождь, наполнивший до краев все местные лужи. Мелкие из них уже испарились, вернувшись обратно в небо, другие же, наиболее крупные, еще блистали под солнцем.
Старик снял с макушки наплешницу, вытер ее пот с высокого лба,пригладил легкие пушистые волосы, белым нимбом обрамлявшие голову. Летчик расстегнул китель и с особым вниманием оглядывал незнакомые окретности.
Мимо них с довольным хрюканьем пронесся белый, вырвавшийся на волю поросенок. За ним, нещадно ругаясь, гналась с пастушеским кнутом босая, в ситцевом застиранном платьицу тонконогая девчонка. Ей помогал, заходя с тыла, хромой, в большом картузе паренек. Поросенок легко уходил от преследователей.Прежде чем они настигали его, он успевал выкупаться в очередной луже, становясь бурым от грязи, и , восторженно повизгивая мчался, дальше. Ему, определенно, нравилась эта веселая игра в догонялки на вольном просторе, и прекращать ее, насидевшись взаперти, не входило в его счастливые поросячьи намерения.
- Девочка? Объясни нам, пожалуйста, где живет...- хриплым одышливым голосом начал старик, но закашлялся.
Девчонка лихо щелкнула кнутом, остановилась и звонко заверещала:
- Вот ведь гад какой...Разворотил своей шлюшкой ограду, и выскочил. Такого ушлого поросенка у нас отродясь не было...Удержу нет на него. Выскочит хоть откуда...Фонька?- срывая голос, закричала она на своего помошника,- Брось его к лешему. Жрать захочет, сам домой возвернется. А коли нет-пусть его, заразу этакую,сволочь хитрую, хоть и волки прямо и неумытым таким сожрут. Сам на зубок просится...
Девчонка подвесила кнут на худенькое плечо, уставилась голубыми простодушными глазенками на приезжих.
- Где живет ваш заведующий котельной Артамонов Федор Никитич. Можешь ли ты показать его дом?- спросил летчик.
Девчонка ошарашенно смотрела на него. На ее лице попеременно отражались то безмерное удивление, то откровенный, плохо скрываемый испуг.
-Знаю, где он живет! Только дома его нет. Дядя Федя всегда на работе... Он печенкой прирос к своей котельной. Я вас отведу. Чего уж там. Приезжим мы всегда рады.
Прискакал Фонька, и они повели гостей в