Глеб Горбовский: пьющий, поющий, настоящий… (Проза)

                    
          Глеб Горбовский… Молодое поколение, пожалуй, и не читало этого поэта, а жаль. Впрочем, и старшим товарищам не всегда знакомо это имя. И если сказать, что именно Глеб Яковлевич является автором текста любимой многими детской песни «Розовый слон», люди очень удивятся. Хотя даже в этой незатейливой, на первый взгляд, песенке прорывается «взрослое, поэтическое», ребенку не до конца понятное:
                    Миленький слоник, ты не гpyсти,
                    В жизни бывают сеpые дни.
                    Может быть, пpосто где-то во сне
                    Ты пpислонился к сеpой стене.
          Впрочем, все зависит от социального положения, воспитания, тех «университетов», которые прошел человек. Возможно, кто-то вспомнит разудалую песню «Сижу на нарах, как король на именинах», которую многие считают фольклором. Но и здесь поэт проявляет себя, не до конца ассимилируется,  сливаясь с народом:
                    Гляжу, как сыч, в окно,
                    Теперь мне всё равно!
                    Я раньше всех готов свой факел погасить.
          И далее:
                    Я из пивной иду,
                    Я никого не жду,
                    Я навсегда побил свой жизненный рекорд!
          Вот эти самые «факел» и «рекорд» явно выбиваются из общей стилистики, являясь метафорами книжными.
          Так что же мы знаем об этом поэте? За что любим? Давайте поговорим об этом сегодня.
          Родился 4 октября 1931 года в Ленинграде в учительской семье. Отец был репрессирован в 1937. Мать перед самой войной отправила сына к сестре арестованного мужа в Порхов, который захватили немцы. После Победы разыскалась мать, пробывшая всю блокаду в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не нашли его и не определили в ремесленное училище № 13. Из училища он попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег. Горбовский отправился в Кинешму, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог ему оформить паспорт и окончить семилетку.
          Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.
          Занимался в литературных объединениях: у Давида Дара, затем у Глеба Семёнова. Стихи начал писать в шестнадцать лет. Первая публикация стихов — в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Первая книга вышла в 1960. Член СП СССР с 1963 года. С 1974 года пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку Станислава Пожлакова (1978).
          Это, что называется, общие биографические данные. Как видим, жизнь его помотала, побила, но в то же время выработала в поэте бойцовские качества, силу воли, упрямство, характер. А талант был…
          Я узнал об этом поэте на одном из занятий лито в нашем Омском педагогическом. Потом взял в библиотеке книгу (по-моему, это были «Косые сучья»), почитал, понравилось многое. Теперь понимаю, что мне повезло, я читал его раннюю лирику (60-е годы).
          Что поразило: детали, неброские, но запоминающиеся образы, особый, неповторимый язык, стиль. Да. У него был стиль, а это, как говорил Набоков, самое важное! Вот, например, яркий образец его ранней лирики:
                    Не хочется нынче ни песен,
                    ни умных речей принимать,
                    а хочется встать под навесом
                    и стебли у ливня ломать.
                    Чтоб ветром в лицо заносило
                    огромные капли воды.
                    Чтоб ливнем тревогу гасило,
                    чтоб рядом - промокшая ты.
                    И чтобы молчанье, молчанье...
                    Воды клокотанье и мчанье.
                    А мы чтобы - вовсе ни звука!
                    Иначе разлука... Разлука.
          В этом стихотворении мне особенно нравится строчка: «И стебли у ливня ломать». Неброско, без выпячивания метафоры, но как точно и образно! Так и представляешь эти хрупкие, ломкие стебли ливня, свисающие с крыши…
          Конечно, у него есть предшественники, конечно, он не с Луны свалился, поэт опирается на традицию, которая близка и мне. И о своих корнях он сам говорит в одном из стихотворений:
                    В час вечерний, в час осенний
                    взноет что-то там в груди:
                    пережит уже Есенин,
                    Блок остался позади...
                    Но и всё стихотворение выстроено просто чудесно:
                    Всё как будто бы в порядке.
                    Но проснёшься в час ночной,
                    выйдешь в тапочках на грядки
                    да затихнешь под сосной:
                    в небе гордом и вершинном,
                    поздним рейсом, не спеша,
                    пробирается машина,
                    как заблудшая душа.
                    Ну, а ты стоишь на месте
                    под сосной... Врастаешь в роль.
                    Белый свет уже изъездил
                    поперёк и малость - вдоль.
                    Хорохориться не будем:
                    на сосну уж - не залезть..
                    Хорошо, что рядом люди,
                    правда, спящие, но есть!
                    Можно чьё-нибудь дыханье
                    положить себе на грудь...
                    И куда-то в мирозданье
                    улыбнуться, как вздохнуть.
          Здесь мне особенно нравится предпоследнее четверостишье (я его часто повторяю, оказываясь в деревне или в сосновом бору). И конечно, прекрасно двустишие, имеющее цветаевские, на мой взгляд, интонации:  «Можно чьё-нибудь дыханье  Положить себе на грудь...» (ср.: И мне хочется к тебе на грудь — спать). Как изящно, как приглушенно, но в то же время - искренне и лирично!
          Его стихи поются, многие положены на музыку. Например, вот это я слышал в исполнении Вахтанга Кикабидзе:
                    Уходят праздные друзья,
                    и начинается мой праздник.
                    Я, как степенная семья,
                    разогреваю чай на газе.
                    Я, как примерный семьянин,
                    ложусь на островок дивана...
                    Как хорошо, что я один,
                    что чай желтеет из стакана,
                    что я опять увижу сны,
                    и в этих снах такая радость,
                    что ни любовниц, ни жены,
                    ни даже счастия не надо.
          Но мне не нравится мелодия, мне не нравится Кикабидзе. Однако само стихотворение прекрасно в своей «бытовизне», в этих уютных деталях, в особой атмосфере дома, спокойствия и тепла: островок дивана, желтеющий из стакана чай, я как целая семья… Разве не здорово? Но опять же - без нерва, без надрыва, без разрывания тельняшки на груди. Оказывается, хорошо можно писать и без эмоционального взвинчивания себя, без истерик, воплей и громких признаний в любви и верности.
          А вот как трогательно – о любви: «Ты у меня не плачешь никогда,// а ты - поплачь. Порою слезы – воздух». И концовка (герои словно бы плывут на корабле): «Держись меня. Обнимемся давай.// Чтоб волны жизни нас не укачали».
          Поэт все время куда-то рвется, стремиться что-то познать, понять суть всего, что его окружает. И эта жажда познания постоянно прорывается в стихах, даже в самых обыденных:
                    Я пойду далеко за дома,
                    за деревню, за голое поле.
                    Мое тело догонит зима
                    и снежинкою первой уколет.
                    Заскрипит на морозе сосна,
                    под ногами рассыплется лужа.
                    Станет нежною сказкой весна,
                    станет былью жестокая стужа.
                    Буду я поспешать, поспешать.
                    Будут гулко стучать мои ноги.
                    А в затылок мне будет дышать
                    ледянящая правда дороги.
          Все, кто соприкасается с поэзией Глеба Горбовского, безусловно, отмечают его обостренное чувство Вселенной. У поэта как будто бы есть особые антенны, благодаря которым он слышит «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье» (А.С. Пушкин). Это ощущение себя как части мироздания покоряет, вызывает уважение. В то же время – никакой патетики, которая могла бы проявиться при реализации темы:
                    Навеселе, на дивном веселе
                    я находился в ночь под понедельник.
                    Заговорили звери на земле,
                    запели травы, камни загалдели...
                    А человек — обугленный пенек —
                    торчал трагично и не без сознанья,
                    как фантастично был он одинок,
                    заглядывая в сердце мирозданья...
                    Навеселе, на дивном веселе
                    я спал и плакал, жалуясь земле.
          У него много замечательных стихов о любви, о друзьях, о природе. Многое можно выписывать в качестве удачных строк, ярких метафор, готовых афоризмов. Но поздний Горбовский совсем не тот, что ранний. Вот в чем печаль. Сейчас скажу крамольную вещь: на определенном этапе творчества произошел какой-то перелом – в душе, в сознании, в мироощущении, и поэт стал писать - нет, не плохие стихи, - а посредственные, никакие.
          Я долго размышлял над этим феноменом, пока однажды не нашел объяснение. В одном интервью женщина, дружившая с Горбовским, сказала о нем так: «Был прекрасный поэт, пока не бросил пить и не стал религиозен». Обычно пьянство мешает писать, а вера, напротив, помогает. Но с Горбовским все и всегда не так, как у людей. Почитайте поздние стихи (он активно издается в «толстых» журналах до сих пор) – высокопарно, слабо, нравоучительно, идея правит произведением. Куда делся смелый, озорной, сильный поэт?..
          Впрочем, не будем об этом. Каждый сам выбирает, как и что писать, а рассудит нас будущее.
Отмечу еще одну вещь. Есть в его поэзии (в лучших образцах) что-то от Японии: сдержанность, лаконичность, глубина, афористичность. Он и сам внешне, как мне кажется, немного похож на японца. И вот вам напоследок одна из лучших его вещей:
                    Я сижу за оконной рамой,
                    мне не хочется
                    шевелиться...
                    Родила меня -
                    просто мама,
                    а могла бы родить -
                    птица.
          А посему предлагаю читать хорошие стихи Горбовского, а плохие не читать, чтобы думать о замечательном поэте хорошо и не думать о нем плохо. Вообще - давайте о нем и о его лирике думать. Ведь он этого, в самом деле, достоин.