Новогодняя елка растворилась в сумерках комнаты. Лишь призрачные силуэты шаров поблескивали в оконном стекле. И в том же стекле, как в черной полынье, тонула непривычно большая луна. Чуть ниже сиял огнями город, и алая петля дороги уводила в пустоту.
Дорожка света, вливаясь в оконное стекло, прочертила на полу широкую полосу, разделила молочно-белым узоры паласа, облила изгибы кресла, добралась до лакового бока пианино и взмывая вверх, плеснула белым по клавишам.
Словно кости, иссушенные пустыней, отполированные ветрами, они засияли мягко и чуть торжественно, рождая ощущение безвременья и чьего-то незримого присутствия. Они притягивали взгляд, останавливали дыхание и заставляли говорить полушепотом, словно совсем рядом беззвучно распахнул крылья ангел.
У окна застыли двое. Один — высокий, суховатый, с коротким ежиком седых волос. Другой — пониже, худой настолько, что пиджак казался ему велик, словно снятый с чужого плеча.
Лиц было не разобрать - они сливались в два блеклых пятна.
Высокий очнулся первым.
- Где у вас выключатель? - и безуспешно пошарил рукой по стене.
- Минутку, я зажгу елку.
Вспыхнула серебряная гирлянда. Огоньки метнулись вверх, огибая хвою и стремительно нырнули к самому стволу, образовав на полу слабо светящуюся лужицу. Но света в комнате почти не прибавилось.
- Мда, - откомментировал высокий, - красиво, да толку мало. Так что вы все-таки хотели мне показать?
- Не показать, - улыбнулся его собеседник, - а рассказать. Новогоднюю сказку.
- Помилуйте, Николай Сергеич! - рассмеялся высокий. - Мы ж взрослые люди. Какие сказки?
- Ну, праздник как никак, Новый год скоро, - ласково продолжал Николай Сергеевич. - Не просто рубеж. Дорожка в детство, если хотите. Мечты, подарки... ожидание чуда, волшебство, когда все возможно. Мы все немного наивны в такую ночь. Да и Рождество через несколько дней.
Илья Петрович махнул рукой.
- Не верю я в Рождество. Атеист.
- А я, извините, в атеистов не верю. - возразил Николай Сергеевич. - Не может человек поклоняться хаосу, сами подумайте. Божественный порядок понятен и прост. Собирай сокровище на небесах - учись мудрости, любви, милосердию. Лишь то, что накопишь за жизнь - оно и будет с тобой. В чем смысл, если есть только хаос? Зачем оно, если завтра - лишь полное ничто? Все псу под хвост? Мне сложно в такое верить.
Высокий рассмеялся.
- Ай ладно, давайте вашу сказку!
- Что ж... Один маленький мальчик, пусть будет Ник, очень ждал подарка на Новый год.
- Ник? Дело было не в России?
- В России. Просто мама его любила все иностранное. "Коля" казалось ей слишком просто, она и дочку Барбарой назвала, на европейский манер, не Варей.
- Варя - красивое имя, - заметил Илья Петрович, пытаясь отыскать в потемках стул. Смирившись с тем, что слушать придется долго, он сел.
Его собеседник остался стоять у пианино и задумчиво перебирал лежащие на нем безделушки.
- Она и духи покупала только французские... романы читала переводные, а инструмент дочке выписала из Германии. Да и кота привезли из-за границы, рыжего такого красавца-мейн-куна...
- А ведь нет лучше нашей сибирской кошки!
- Пожалуй... Да Бог с ними, с мурлыками. Слушайте дальше.
Его рассказ стал неспешен и задумчив. Временами Николай Сергеевич застывал на полуслове, будто что-то припоминая. Он говорил то быстрее, то медленнее, иногда совсем тихо, а порой громко и четко, но отстраненно, словно читал вслух газетную статью.
- Семья была зажиточная. Дом - полная чаша. Наверно единственное, чего в нем не хватало - это любви. Отец пропадал на работе сутками, а мать кружилась вокруг дочери - своей единственной звезды и надежды. Она то занималась обожаемой Барбарой - то есть Варей - то зарывалась в домашние дела с головой. В такие минуты к ней было не достучаться. Мальчик рос словно на отшибе, и уж если ему перепадали какие крохи внимания, почитал за невероятное счастье. Правда и в это счастье верить со временем перестал...
Сестра иногда снисходила до игры с ним, но увы, ее главной забавой было рассказывать сказки. Вот только какие это были сказки! Она шептала ему на ухо, широко раскрыв глаза, о чудищах, поедающих маленьких детей. Расписывала в самых зловещих красках логова драконов. А когда Ника начинало трясти от ужаса, и он прикрывал ладошкой рот, завороженный очередной историей, Барбара резко отстранялась и заливалась смехом. Казалось, ей доставляло огромное удовольствие видеть, как малыш, плача, начинал тереть кулачками глаза. Она подтрунивала над его испугом, дразнила "сопливым братцем". Тыкала в него пальцем и, рассмеявшись, уходила.
Ник уже не знал в такие минуты, отчего он плачет. То ли от страха, а то ли от обиды на сестру. Вечно зазнаистую, самую умную и самую взрослую, как ему думалось. Нику делалось стыдно, так стыдно, что он еще не вырос. Что никогда-никогда ему до нее не дотянуться. А значит и мама любить его не станет точно.
Мальчик убегал в свою комнату, захлопывал дверь и забирался с ногами на диванчик. Он обхватывал ручонками любимую подушку и, прикусив ее за ухо, плакал долго и горько. Пока не начинало мерещиться, что та живая и теплая, и вовсе не он ее обнимает, а сама подушка, раскинув мягкие лапы, молча баюкает его...
Николай Сергеевич на секунду умолк и продолжал — совсем другим тоном.
- Да... Но самое страшное случалось по ночам. Он лежал в темноте - мама не разрешала ему спать при ночнике - лежал и трясся от страха. Представлял, как кровожадное чудовище, шелестя чешуей, выбирается из пианино и скользит по паркету, подбираясь все ближе к детской.
- Из пианино? - прокашлялся Илья Петрович. - С чего бы из пианино?
Рассказчик покачал головой.
- Ник видел, как мама открывала однажды крышку пианино, там горел какой-то красный свет. Он и решил, что это логово чудовища. Спросил сестру, а она и подтвердила "Еще какое - трехглавое! Туда и тащит маленьких детей. И ест - только косточки хрустят. Ты как догадался?"
Николай Сергеевич снова увлекся рассказом.
О том, как нетерпеливо ждал мальчик Нового года, как тосковал по любви и теплу. И как решил однажды, что в новогоднюю ночь попросит у Деда Мороза кролика. Настоящего, с мягкой шерсткой и теплым носиком.
- Он так его себе представлял. Конечно, мать вряд ли купила бы ему длинноухого - терпеть она не могла животных. Кота и то взяли, потому что модно. Но бывает ли что невозможное для Деда Мороза? Нужно только письмо. А с письмом не заладилось сразу. Больше часа сражался Ник с непослушными буквами. В свои без малого пять он едва нацарапал карандашом пляшущие каракули. Но Дед Мороз - он же наверняка поймет. А кролика Ник нарисовать решил. И подписал под наивной картинкой корявенько и просто "Пожалуйста!"
Мама учила быть вежливым.
Ник сунул записку под подушку и, полный надежд, уснул.
Наутро под елкой лежала игрушечная железная дорога и огромная коробка кубиков.
Ник плакал в голос, на всю комнату вместо положенного "Спасибо!" Семье он испортил весь праздник. Мать и отец таскали "неблагодарного поросенка" поочередно то за одно ухо, то за другое. В итоге решили, что у мальчишки дурной характер. А Ник, всхлипывая, с пылающими ушами и пылающей от пощечины щекой, снова убежал в свою комнату и забрался на диван. И тут обнаружил, что записка лежала на прежнем месте. Так Дед Мороз ее даже не заметил! Он сел и потер холодным кулачком глаза. Обида его улетучилась. "Так Дедушка не виноват, он добрый,
- размышлял мальчик. - Надо в следующий раз положить записку в правильное место. Спрошу у сестры. Она точно знает, как просить - вон у нее какие игрушки."
И, успокоившись, Ник побежал играть в железную дорогу.
Сергей Петрович невнятно покряхтел на стуле, но история, похоже, увлекла и его.
Николай Сергеевич развернулся к окну и замер, то ли глядя на лунную дорожку, то ли в пустоту перед собой.
- Малыши так часто забывают о своих желаниях. Через год Ник больше о кролике не вспоминал. Его мучила невнятная надежда. Непонятная, но настойчивая. Он будто ждал неведомой перемены. И верил уже совсем иначе, что вот теперь Дед Мороз услышит его просьбу непременно, угадает - и жизнь расцветится новыми красками. Он подарит что-то очень волшебное, от чего захватит дух. А скучные дни уйдут. Мальчик так и написал: "Дедушка, подари мне чудо!" Осталось узнать у сестры адрес и ждать новогоднего утра.
Но Барбара вдруг заупрямилась. "Сунь куда-нибудь в шкаф, я не знаю, ну под подушку. Дед Мороз - волшебник. Он и сам все найдет."
"Нет, - не сдавался Ник, - Я в прошлом году под подушку прятал. Он мне принес не то, что я хотел!"
"О, Бооже, какой ты зануда!» - тянула сестра. Наконец, она картинно обернулась, словно желая удостовериться, что никто их не слышит. И прошептала мальчику прямо в ухо: «Пианино!"
Ник побледнел. - На пианино?
"Не "на", а "в"! - отрезала сестра. - "И не перебивай. Полезешь туда - сломаешь еще что-нибудь... Там знаешь, ящичек такой есть - вот как для писем, только маленький. И все."
Уже неделю Ник все не мог решиться. Лезть в пианино днем было нельзя. Инструмент дорогой и уникальный, как мама говорила. А ночью... Ник как представит, что нужно пройти по темному коридору в холодную зловещую гостиную - его начинало трясти как в ознобе. Ладони становились липкими, а спина покрывалась мурашками. Настолько это казалось жутким, что мальчик твердил самому себе: "Нет там никаких чудовищ. Не бывает в пианино чудищ - они в сказках живут. В пианино - струны и молоточки, как на картинке. А чудища - в сказках. Ты же не веришь в сказки?"
Но страх не уходил. Ник верил и не верил одновременно, от этого становилось только хуже.
Он вспоминал то красное свечение внутри, ежился и потел.
И только когда оставалась последняя ночь, он решился. Дождался, пока в доме стихнут шаги и голоса, осторожно спустил ногу с дивана, нащупал мягкие тапочки и неслышно приоткрыл дверь. Он весь сжался от страха, скользя по темному коридору. И сердце его бешено застучало где-то у самого горла.
Ночной дом казался призрачным, нежилым. Во мраке и холоде тянулись из-под дверей ледяные лунные полосы. Казалось, они вот-вот шевельнутся и схватят мальчика за ноги. Он двигался по шажочку, спиной прижимаясь к стене. Мерещилось, как оживает тьма и в ней мелькают незримые когтистые лапы, кусочек хвоста, темный блеск чешуи. Ник замер, чтобы перевести дыхание и вдруг, непонятно откуда уловил тихий, хрустальный звон. Он прислушался - музыка, прозрачная, едва различимая, лилась из гостиной. Мальчик потряс головой и прислушался снова.
Он помнил, как ветер звенит в проводах, как цокают по карнизу воробьиные лапки - все звуки природы он знал наизусть, но музыка эта была ни на что не похожа. Она завораживала своей призрачной мелодией, звала и звала его вперед, только не было в ней ничего человеческого. Как будто стеклянные молоточки едва касались стеклянных струн, так она была прекрасна. Ник шел и шел за ней, как за тонкой переливчатой нитью и остановился на пороге гостиной.
Все вещи остались на своих местах, но каждую мелочь усыпало серебром. Сверкала ледяная елка, разбрасывая вокруг крохотные осколки. Светилось причудливыми морозными узорами окно, мерцала стена напротив - всеми оттенками. Но ярче всего сияло пианино. Мальчик широко раскрыл глаза: белоснежные клавиши проседали одна за другой, словно невидимый виртуоз скользил по ним пальцами. Ник щурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, напоминающее человека, - рукав, складку одежды, блеснувшую пуговицу. Но стул перед звучащим инструментом был пуст. До боли жутким казалось это, но музыка, царящая здесь и словно уносящая в недостижимую высь, была чудесна. Ни единой фальшивой ноты.
Совсем не так звучали режущие ухо гаммы Барбары, когда сестра, переругиваясь с матерью, болтала ногами, шуршала нотной тетрадью и молотила по клавишам наугад.
Эта музыка была безупречна.
Очарованный, сбитый с толку, Ник забрался на стул и приподнял дрожащими ручонками крышку. Он помедлил долю секунды - шевельнулось что-то внутри, будто предостерегая. Быть может, мальчик вспомнил сказки сестры про таящихся в глубине инструмента монстров, а может почуял что-то неладное. Руки его дрогнули - тяжелой оказалась полированная крышка. Но музыка взвилась чем-то невыразимо волшебным - еще громче, еще красочней, и одурманила. Мальчик сам не понимал, как потянулся рукой внутрь инструмента, пытаясь отыскать заветный ящичек. Ведь больше не о чем было просить Деда Мороза - его желание исполнилось. Он видел чудо.
Но Ник продолжал искать. Когда он запустил руку еще глубже и наклонился над открытым инструментом, руку словно обволокло чем-то невидимым, обхватило и мягко потянуло вниз.
Он видел совсем маленьким, как тонет муха, увязая в липком нектаре росянки. Обычное комнатное растение с ворсистыми листочками, такое безобидное на вид. Опутало несчастную сладкими паутинками, и пленница даже не дернулась, когда ее затянуло внутрь листа. Липкая сладость не причиняла боли, насыщала и убаюкивала. Затягивала в смертельный сон. В какой-то степени мухе, пожалуй, повезло... Она уснула счастливой.
Вот на что это было похоже. Пианино проглотило его, как росянка муху. Пропал мальчик.
- Уф, ну и ну, - протянул Сергей Петрович. - Мрачноватая сказка, не находите? Взрослым, пожалуй, не интересно, а дети напугаются.
Николай Петрович пожал плечами.
- Тогда, если хотите, иначе.
Увидел ночью маленький Ник, как в пустой гостиной играет пианино. И так очаровался, что не принадлежал больше ни самому себе, ни близким, ни друзьям. Он сделал музыку своим призванием. Гнесинка... Престижные конкурсы... Концертные залы Европы... Одиночество и слава. Но иногда я думаю, а стоило ли оно того?
Отказаться от простого и человеческого ради сна о музыке.
Они помолчали.
- Тот самый инструмент? - спросил Сергей Петрович, похлопывая по лакированной крышке.
- Он самый.
- А все-таки, что ни говорите, не может оно играть само по себе.
- Почему же? - улыбнулся Николай Сергеевич. - Это музыкальный автомат.
- В самом деле? А можно включить?
- Конечно, - засмеялся рассказчик и утопил сбоку неприметную кнопку.
Из-под крышки полыхнуло тускло красным. И в самой глубине инструмента шевельнулся, расправляя кольца, давний монстр. Древний, как сама Вселенная. Он медленно потянул кверху голову и замер, прислушиваясь к человеческим голосам.
