Нам ужасно хотелось как можно быстрее стать взрослыми, и особенно мне. И не просто взрослым - я хотел говорить умные слова, как отец моего друга Витьки, и не просто говорить, а так, чтобы все смотрели на меня с восторгом, как порой глядела Витькина мать, когда отец добивал своей эрудицией озабоченного собеседника.
Но где-то уже через пару-тройку зим желание походить на Витькиного отца во мне постепенно угасало - я начинал жить новой, более полной, как мне казалось, насыщенной жизнью, и виной этому (теперь, когда прошло так много лет, я искренне признаюсь) был Борька.
Он переехал в наш дом летом. Я был тогда в пионерском лагере и когда вернулся, то он уже был душой всего нашего двора. Между прочим, не кто иной, как он, первым предложил принять в наше мальчишеское братство Юльку, несмотря на то что она была из соседнего двора и задиристой, похлеще любого парня, чему даже Валька Рыжий (это его фамилия), будучи старше нас на два года, сопротивлялся неохотно и недолго. Юлька, что и говорить, была красивая, нам льстило, что в нашей компании появилась такая принцесса. Даже Генка Фикса... почему Фикса?.. Просто потому, что, сколько я его знал, у него всегда спереди торчал железный зуб. Так вот, даже он, на дух не признававший девчонок, искоса посматривал на Юльку с каким-то блеском бегающих глаз. Генка уже тогда курил почти в открытую, его мать страдала астмой, но курила "беломор", как сапожник, - их комната была прокурена насквозь. Я до сих пор помню этот запах кислого удушья, и вероятно, потому никогда не курил.
Борька перешел в нашу школу и вместе со мной стал учиться в восьмом классе. Мы быстро подружились. Он держал себя свободно, легко, с ним было очень интересно, много читал и знал почти все. Оказалось, что его мать и бабушка - врачи, а отец - кандидат наук, математик, только вот беда: он давно был болен.
Однажды я никак не мог решить задачу по математике и прибежал к Борьке, а тот еще даже и не садился за уроки. Мы долго с ним мучили и так и этак теоремы и формулы, но все тщетно. И тогда пошли в комнату, где лежал его отец. То, что я увидел, меня поразило: его отец был будто со стеклянными глазами и ничего не выражающим лицом, руки с крючковатыми пальцами лежали на груди. Борька коснулся рукой отца - и тот отозвался тихим мычанием. Борька объяснил причину нашего прихода и затем изложил задачу. Отец, кое-как зажав в руке карандаш, корявым, отрывистым почерком, не поворачивая головы, в одно мгновение набросал на твердой картонке формулы к решению. Борька наклонился к отцу, погладил рукой по голове, что-то шепнул ему на ухо, и мы вышли из комнаты.
- Он лежит уже почти девять лет, - видимо, не дожидаясь моего вопроса, сказал Борька. - Паралич... Что-то со спиной... Ничего не могут сделать.
С тех пор - не знаю отчего, но я еще больше зауважал Борьку. И ко всему прочему я услышал, как он здорово играл в школе на пианино, что меня приятно удивило и даже взяли завидки. Он был высоким; курчавые темные волосы непослушно разваливались в стороны; взгляд острый, дерзкий; часто был многословен и чертовски юморной. Рядом с ним я чувствовал себя чуточку выше и дороже, значительней - казалось, что я расту как личность; во всяком случае, что-то приятное распирало меня внутри.
Наш двор был всегда шумным - летними вечерами, даже взрослые мужчины играли с нами в лапту. Собираясь на утреннюю рыбалку или по грибы, мы всю ночь сидели на сеновале в сарае и, чтобы не спать рассказывали страшные истории.
Незаметно мы взрослели, Генка ушел в армию и пропал из виду, Валька Рыжий уехал в Ленинград, поступил в мореходку, стал подводником, а лет пять назад дошел слух, будто его лодка не вернулась из похода. Борька станет хирургом, но это потом, а пока мы с ним в десятом, оба влюблены в Юльку, он - не скрывая, явно, я - тайно. Конечно же, страдал, но поклялся себе, что никогда не перейду дорогу другу.
Однако жизнь скучна без лишений и испытаний - иногда тяжелых и роковых. И вот Борьку подстерегло что-то вроде этого перед самыми выпускными. Как-то на перемене случилась непонятная перепалка между ребятами, и Сашка Круглов из параллельного десятого, грубо толкнув Лилю из нашего класса, крикнул: "А ты заткнись, еврейка!"
Что тут началось... Борька сцепился с Сашкой, разбил ему в кровь лицо, а позднее выяснилось, что сломал нос. На следующий день - педсовет, Сашка оказался сыном большого начальника в городе, и вопрос стоял об исключении Борьки из школы.
Не дожидаясь решения педсовета, Борька ушел в вечерку, сдал на "отлично" экзамены и уехал в Москву - поступать в мединститут. Я словно осиротел. Настроение было отвратительное. Как-то после занятий, набравшись смелости, зашел без стука в учительскую - и меня понесло. Помню, что кричал о несправедливости, о недостойном и нечестном судилище, обвинял всех учителей и директора, но мне это как-то сошло с рук, линчевание не состоялось.
Я больше нигде не учился, завербовался и почти двадцать лет подарил северу. Не так давно вернулся домой и совсем случайно на улице столкнулся с Юлькой - теперь уже Юлией Владимировной. Она окончила пединститут и работала в нашей школе учителем литературы. Молодой человек, что был рядом с ней, поразительно походил на Борьку.
- Знакомься: это мой бывший одноклассник, Сергей Николаевич, - неожиданно для меня, загадочно улыбаясь, она обратилась к молодому человеку, - А это мой сын, и тоже Сергей, - сказала Юля, все так же улыбаясь и беря меня под руку.
- Сереж, дорогой, прости, я прошу тебя: пойди один. Нам есть о чем поболтать, а тебе будет совсем неинтересно, да, , и скучно. - И, глядя на сына, Юля умоляюще улыбнулась.
- Ну, рассказывай: где пропадал? - не сводя с меня взгляда, спросила она, когда мы остались одни.
Я неопределенно пожал плечами - рассказывать-то особенно было нечего.
- Что с Борькой? - вместо ответа спросил я.
- Боря погиб в Чечне, - она сказала это как-то просто, мне показалось, даже легко, словно речь шла о незнакомом. Немного помолчали.
- А скажи мне такую вещь, только честно, как на духу... Знал ли ты, что я любила тебя все школьные годы, да и потом тоже?.. Знал, или нет?!.. Она словно вцепилась в меня своим взглядом, и я вдруг увидел, как в ее глазах заметалась надежда, но тут же, будто обессилев, угасла...
Что? Что я мог ответить ей? Вероятно, глупейшее выражение моего лица сказало ей все... Она обняла меня и крепко поцеловала в губы, как никто и никогда, и пошла прочь...
Иногда я думаю, каким же надо быть благодарным жизни за то, что она дала нам такую неоценимую возможность хранить самое дорогое - память о детстве. Ведь все, что происходит с нами потом, - это не иначе как отзвук, мотив этого детства, или скорее эхо, которое нескончаемо мы слышим до последних своих дней, которое порой так щедро согревает наше одиночество...