И в преддверьи зимы, покорившись банальной простуде,
То ли молча любить, не насилуя силу стиха,
То ли тихо грустить, сочиняя о чём-то, что будет.
Будет рыжая степь - так от холода жухнет трава,
Так в миноре звучит подошедшая с севера осень.
Потеряются тайные смыслы, одевшись в слова,
Ибо вяжут слова, как смола свежеспиленных сосен.
То ли слоги считать у навязчивой формы в плену,
То ли строки делить, как краюху засохшего хлеба:
Богу - рифмы, а ритмы - полкам, что идут на войну,
И беззвучие - тем, кто с войны возвращается в небо,
И бессмертие - тем, кто сгорает в любви, как в огне,
Разожжённом святой инквизицией именем рока,
И бесстишие - тем, кто покаялся в смертном грехе,
И бессонница - тем, кто напишет бесстрастные строки
О зиме и о том, как от холода зябнет война,
Как в мажоре звучат нарочито фальшивые марши,
Как пролитая кровь собирается в чашу вина,
Как пропитая вера уходит всё дальше и дальше.
Дальше будет январь. И февраль. И, наверное, март.
И стандартный апрельский подарок не вызовет дрожи.
И, сверяясь с раскладом Создателем розданных карт,
Вечность каждую дурь аккуратно по полкам разложит:
Богу - души и ноты, солдату - протез и медаль,
Ведьме - счастье, кумиру - спасибо за то, что не помер,
Инквизитору - ад, композитору - свет и печаль,
И поэту - кусок пустоты где-то слева меж рёбер.
