***
Париж... Ну что тебе Париж?
Идёшь ли, едешь – всё паришь,
и сколько б ты ни прошагал –
паришь не меньше, чем Шагал,
над островами рыжих крыш,
где дождь грассирует, и тишь,
над сонным городом паришь...
Но тут часы пробьют: «пора».
Ты расторопней топора
скользнёшь, проснёшься... Поглядишь -
окно, бульвар, какой-то стриж,
и старый клён чертовски рыж,
и чехарда московских крыш…
Вздохнёшь, зевнёшь с балкона: «ишь,
Париж»… Ну что тебе Париж.
***
На Маросейке моросит…
И день-деньской, и вечер каждый
скрипит Бульварное в оси
у стен Москвы малоэтажной.
Под капюшоном до бровей
идёшь, нелепый и неловкий,
всех встречных зонтичных правей
от Маросейки до Покровки.
Брусчатка усмиряет шаг
у подворотни в переулке -
здесь не живут и не спешат,
и каждый звук простой и гулкий.
Прийти сюда - смешной зарок.
Всё возвращается. Ты тоже.
Тебя берёт под козырёк
подъезд, на воина похожий.
Решёток ржавая броня
и баррикадами ступени,
и двери битые хранят
полы, что о тебе скрипели.
В кармане штоф, походный нож,
горбушка, ливерка, газета.
В окне всё дождь… Ты всё идёшь
к окну, где свет. В дому без света.
***
Старая лестница в пять ступеней
каждый твой шаг провожает шёпотом.
Двери… Звонки здесь давно не пели –
вдруг задохнулись и проскрипели,
что паутиной проводка штопана.
В доме...
Паук паутину моет
и протирает окно газетами -
теми, что прячут узор обоев.
У паука есть внучата – двое,
и от соседки пяток. Не сетует.
Не отдыхая, сплетает нити:
сигнализация – дело сложное.
Муха приблудная – чуть в подпитии,
вечно жужжит по углам. Убить бы.
Не по-соседски - не толстокожие.
Не человеки.
Входи – не бойся,
места хватает, и пищи вдоволь, и
спит оловянно-бессмертно войско
в старой коробке, где слон и поезд,
и человечии куклы - вдовами.