КОМНАТА
I
время течёт за пределами рамы окна,
что, доставая обзором до самого дна,
выглядит смутным подобием старой картины:
солнце стекает в промежность карманной зимы
и монотонное эхо вчерашнего "мы"
жалобно стонет, стучась в застеклённость гардины.
здесь ты была сопричастна творению снов,
чья откровенность лишала поэзию слов
и растворяла их в ритмике сердцебиений.
всё, что живёт в кубе комнаты после тебя -
недосягаемость выхода из декабря,
стул и фантомная память о тёплых коленях.
время течёт за пределами рамы окна
и в отраженьи его неизменно видна
шаткость обоих миров, и гудок телефона -
акт милосердия к эху с чужой стороны.
в облаке лимба промежду гардин и стены
плачет, свернувшись клубком, силуэт персефоны.
II
свернется бесконечность форм
в клубок родившейся квартиры.
война и глад, чума и мор
застынут на границе мира,
чтоб осудить его, пока
он соткан временно в единство
пространства стен и потолка,
где прошлого необходимость
стремится издавна к нулю.
а ты, искромсан и покинут,
пытаясь вымолвить "люблю"
кому-нибудь, но прежде - Сыну,
уже готов к началу тьмы,
вращаемой в петле хаоса.
и гибель, взятая взаймы, -
лишь малый акт анабиоза.
III
без мысли остаешься в тишине -
гнетущей, разбирающей на части.
без мысли, как без женщины, - в вине
и завтраке находишь свое счастье,
граничащее с пошлостью ума.
когда твой мозг давно уже не занят
ни выбором "тюрьма или сума",
ни тем, кто завтра вместо нас восстанет,
то видишь, что молчанье желтых стен
вскрывает все, что спрятано в молчанье -
с обилием сопутствующих тем
безумию и скрипочек бренчанью,
звучащему в зашторенном окне.
без мысли вожделеешь лишь покоя,
которого здесь и в помине нет.
а потому пойдешь, окно откроешь,
уставишься в космическую мглу,
раскладывая музыку на доли.
подумаешь, что лучше был бы глух,
и подпоёшь о сумрачной юдоли.
IV
считаю расстоянье в два прыжка -
от пола вдоль стены до потолка.
качается на шее изнуренной
моя, как подвесная, голова.
кончаются знакомые слова,
но рот еще выплевывает стоны.
когда была ты здесь - прошел ли миг
иль вечность. новоявленный старик,
смотрю на искривившееся время,
пытаясь раскусить его нутро,
но если есть какое в нем добро,
то явно не в решенной теореме.
оно взывает лишь к небытию,
где я, прикован к пропасти, стою
и снова просыпаюсь на постели:
считаю расстоянье в два прыжка,
не веря в окончательность рывка,
и растворяюсь в летней акварели.
V
вид из окна избавляет от поиска тем,
замкнутых в стерео птиц и желтеющих стен,
будто зажавших окно в грани жуткой картины,
где катафалки подобны пустым лимузинам;
дети в песочнице лепят вождей из дерьма,
а в отдаленном пейзаже - не храм, но тюрьма -
так и живешь, наблюдая за сим натюрмортом
в зоне предельно сомнительного, но комфорта.
мудрость окна убеждает, что в целом ему
много милее взгляд внутрь себя - потому
не сотворив из стекла постмодерной иконы,
не разделив мир квартиры и мир заоконный,
тщетно искать, где скрывается истинный бог
за многомерностью данных четвертых дорог.
вид из окна непричастен к тому, что внутри,
и оттого здесь все просто - иди и смотри
с той стороны, как сплетается в облако время
и на висящем ковре распинают еврея,
видящего напоследок далекость тюрьмы
и сокрушаясь о том, что здесь он, а не мы.
VI
окно, печаль, мерцающий закат -
извечный по весне конгломерат,
что ждет очередное водополье
с таким же равнодушием, с каким
дыхание рассеивает дым.
я тихо умираю то ли, то ли
все только начинается сейчас,
невидимо для пары серых глаз,
а то ли вовсе чудится реальным,
имевшим лишь иллюзию конца -
как, впрочем, и начала. отрицать,
что я здесь, как явление, случайный -
признать, что космос - место черепах.
когда тебе уже неведом страх,
то неприкосновенность всякой тайны -
не более чем тряпка для быка.
я пристально гляжу, как с потолка
сбегают пропадающие тени.
смолкает шум живущих за окном
и внутрь перемещается содом,
свидетели которому - лишь стены.
VII
когда твое одиночество станет глядеть в упор,
то приготовься: в комнате с этих пор
будет твой страшный суд, где ты - убийца и вор,
и потерпевший, и, собственно, приговор.
где сам себе заменишь высшую меру тем,
что окажешься возвращенным в свой погорелый эдем,
так несказанно похожий на серость знакомых стен;
сам прочитаешь в газете среди чужеродных тем
маленькую заметку о том, что тебя не повесили лишь
потому что готовы поспорить, что ветхость ближайших крыш
скоро и так окажется под тобой. а пока что мышь
не проскользнет в ту обитель, где ты у окна стоишь
сутками, выжидая то ли холодный дождь;
то ли того, что однажды вдруг сам к себе придешь,
выпьешь вина и охаешь всех тех, кто вхож
был сюда годы лет, но теперь им - грош,
кроме одной, что, казалось, иной была,
ну а потом, как положено, - молча своё взяла
и, не дослушав того, что сказал пилат,
выпорхнула в окно, обнаженно-мила.
как оказалось в итоге - я не заслужил покой,
а потому, оставшись один на один с головой,
нужно решать теорему, как не покончить с собой,
когда за дверями хрипит вороненый небесный конвой.
VIII
из всех радостей мира всего мне милее безумие.
твой нефритовый череп затянут атласной кожей.
когда вычитаешь вечность, что остаётся в сумме
между полётом в пропасть и старой палатой рожениц?
пускай я потерян в извилинах этого города,
пускай не минул чародейства уличной нимфы -
я много бы отдал, чтоб мы с ней остались молоды,
и всё ж ещё больше - за смелость удачной рифмы.
пришторены окна адептами вуайеризма,
костры площадей пожирают сакральность ночи.
все семь миллиардов прокляты. ныне и присно,
но каждый верблюдом в игольные уши хочет.
играется гранями снов изменённость сознания,
меняется местом подушка с плитой могильной.
в родившейся комнате гаснут шаги мироздания.
кончается магия,
рушатся стены.
звенит будильник.
***
ничто не имеет значения, если твои глаза
прячутся, опустевшие, в вечере. бирюза
неба истаяла моросью, выстрадав темноту.
мир никогда не закончится в сумерках на мосту.
я твоего голоса нежность плету в звук,
что отражает в памяти горечь чужих рук.
пусть в одиноком городе смазан времен стык -
мир никогда не закончится там, где была ты.
***
переживет меня мир,
пережует меня мир,
я гляжу на него,
а на сердце - грусть.
пусть играет клавир
и глотает эфир
эти звуки,
и ветер гуляет пусть.
я спою о судьбе,
о ненужном себе
и о всем, что река
уносила вдаль.
и в ночной ворожбе
туч овечьих бег
мне напомнит о чувствах,
которых жаль.
я спою для тебя,
и покров сентября
твои плечи обнимет,
дождем умыт.
но былое губя,
от себя отступя,
ты не вспомнишь о том,
что любили мы.
пусть мерцает звезда
над тобой всегда
и склоняется к окнам
твоим, звеня -
это скромный дар,
мой последний дар
тому миру,
где нет меня.