***
как в сериале "Друзья", где пешка берет ферзя, под разделитель на красный куда глаза и нельзя,
на безопасное лезвие волос твой белокудрый, зеленка глазками кори.
письма тебе писать, глаза целовать закрытые - то ли
ошибся величьем минут не проникся соавтор дебюта "е2-е4",
и много ненужного сора теперь на столе в каждой съемной на сутки квартире,
и некуда руки пустые девать - короли под крапленой колодой.
как смертной простынкою стынет кровать и забытой на утро субботой.
как в книге Исхода, когда в коридоре запинается кто-то, в вечной любви клянется и в преданности народа.
"не искушай без нужды" поёт разболтанное контральто.
в каждой груди молоко и мёд, и нот никому не жаль - то
не ветер воет, не дождь стучит костяшками пальцев в урну.
зачем ты со мною в мешок зашит из кожи воловьей, дурно
всё это написано - наперечет поэты в отчизне нашей,
и белая кровь по губам течет вчерашнею манной кашей.
***
август это же лебеда говорит старых подъездов краски античной трещин
орешника Марсова поля в котором проходит юность сдают жетоны
выживет или нет только изгородь здесь жива под которой город
август это же одуванчики говорит попаданий неточных жалость бывало горько
только в первый день нелюбви корку на бинтах перезрелых вишен
дальше не пойдешь это только здесь лебеда под каблук шиповник
август это же звезды гипсовые гнездо из которого перья и кость и корь и подкожный сурик
потеряется в улицах выйдет куда не все на земле развернет рогожу
август это же в первый раз после медь пятно стекла линий жизни тонких
август это же всё пройдет говорит и падают капли звезд на речную воду
***
я бы раздосадовался, если бы не любил всякую дань вроде тебя, чтобы слово царапало, отзывалось гангреной в каждом народе,
домашнего прозвища вроде, сколько у тебя в кармане денег, и куда потом ты ни день их,
Ходасевич безмерно нежен в письмах к жене и к пяти миллионам погибших за лето на этой войне.
когда мы хотим приласкать или оскорбить человека, красной вышивки гладь, рубленой щепы под веко,
а то изведусь и приеду, но ветрен Лубянский проезд, и в гардеробе крадут номерки мимо ярмарки мертвых невест.
успокой меня в каждом письме, что белой костной мукою земля сыта, и лишь хвалой из каждого рта,
когда правая присно "я" проштемпелеванным ластиком стерта, Ходасевич очень нежен в письмах к жене, как ранее сказано было,
он купил ей сиреневый пластилин и разверзта внутри могила,
только по госту коробок жостовского картона, Анна Ивановна Чулкова правил хорошего тона столько хотела привить черенкам жестяной лопатой, мягко лопатка ломает ребро под землею невиноватой -
расстроил, совсем расстроил, у аналоя их было трое, постановщик торжественных действ, декоратор милости к падшим,
и что-то еще, но всем всё равно, что в письмах бывает дальше.