1 мая 2005 года
(вечерняя прогулка в четырех актах)
20-00
Солнце прячется в тучу, луна собирается в гости.
Не найти часа лучше, размять занемевшие кости.
Кувыркается черная птица, комар точит лясы.
Время может продлиться, а может закончиться разом.
В налитой тяжким духом, по окнам клубящейся пене,
различишь острым нюхом двенадцать оттенков сирени.
Разгуляются нервы, прилипнет к дыханию слово –
уловив запах червы из третьего... нет, из второго;
из второго подъезда, червовой натруженной дамы,
ты укромное место находишь себе перед самым,
её носиком острым и бюстом в подчёркнуто тесном.
И становишься воском, в опаре танцующим тестом...
21-00
Знать у города кастинг – на скрученных в кольца бульварах
все картёжные масти. Неловко сегодня быть старым
в свои сорок четыре... Опять кувыркается птица.
Всё закончится в мире, но это мгновенье продлится
ровно столько, как надо, как мы захотим, как сирени
маршируя парадом, уйдут в полуночные тени.
Что там дальше судьба? Чем займём этот вечер, соседка?
Жизнь, конечно, борьба – но анфас, в профиль – больше рулетка.
Даже если нет смысла, пойдём через парк на зелёный
до цветочного мыса и тени шлагбаумной клёна.
Поглазеем на прорву фонарных слепых насекомых –
как безумны манёвры, и как безнадёжно знакомы...
22-00
А теперь за луною, за белой взлетающей юбкой,
торопливой рысцою, за хвостиком музыки, юрко
помелькать. А потом заблудиться в аллеях и тупо
трижды сделать «кругом» у скамьи, где в двоящихся купах
юниорке вещает, измученный каждою жилкой,
первокурсник прыщавый. Он выбрит газонокосилкой
под зеро. Он дерзает взахлёб в этом воздухе грешном –
том, в котором ферзями, в два хода становятся пешки.
И коснувшись краями души той незримой границы,
где поют соловьями вороны и прочие птицы,
под бразильскую румбу осядешь на лужицу света,
на цветущую клумбу, на круглую эту планету.
00-00
Так пускай под откос, прогрохочет последним трамваем
эта фабрика грёз...
«Эй, вставай, корешок. С первомаем!
Ну, сказали же, резво!..»
А ты самолётик фанерный.
Ты всё выше. «Я трезвый... – бормочешь милиционеру. –
Я к подруге с подарком, да вот сбился курсом немного...»
Ты взлетаешь над парком всё выше. И эта дорога
в никуда, между сонмом летящих сюда и отсюда,
между бодрых и сонных планеты, восьмым её чудом.
К высоте, где нельзя нам дышать, да и нечем, но легче,
чем внизу... Вот и вся небольшая прогулка под вечер.
Охотники на снегу
По мотивам П. Брейгеля
Смеркается. Сыплет снежок и мороз всё крепчает.
Сейчас бы в свой дом, к огоньку и горячему чаю.
А впрочем, посёлок всё ближе и машут плечами
дубки и березы. Сороки по веткам снуют.
Из леса охотники склоном покатым идут.
Собаки, добыча, густая усталость в ногах.
Из впадины неба всё пуще серебряный прах.
Они на подходе… А в море плывут два линкора.
Они далеко друг от друга, но встретятся скоро.
Что будет, не знает никто. Впрочем, семя раздора
везде и всегда. И полны ожиданием злым
со всех континентов упёртые в небо стволы.
Как хочется вставить соседушке с правой руки,
катаются по небу медленных туч желваки.
Снежок опадает на землю. Подолгу, не сразу.
Всё ближе поселок, всё ближе… А в секторе Газа
последний шахид на сегодня плывет струйкой газа
на небо к Аллаху. И выполнив данный обет,
ликует, разъятый на части, на тени и свет;
доподлинно зная, что нынче же он – имярек,
гражданство исламского рая получит навек.
В Перу изверженье вулкана, на фондовом рынке
просадка весь месяц, взрыв шахты в Китае, на ринге
Евразии «куча мала» вместе с рефери-гринго.
Десяток бойцов, костный хруст на планету почти.
Куются орала, но прежде секиры, мечи.
И кровью пульсирует лента дневных новостей,
в висок отдавая… На белом цепочка людей.
Темнеет, однако. Вдали огоньки. А дорога
струится по белому склону всё также полого.
И каждый себя убеждает: «Теперь-то немного
до женщин, детей и тепла, до…» Достигнут предел.
День, год или век – и земля совершит самострел.
Предчувствуя шкурой всё это, бормочешь: «Хрен с ним.
Ведь через в какой-то там степени лет или зим
всё прахом закончится, схлопнется чёрною точкой.
Какого же ляда тянуть, если можно короче?
Экстерном отмучиться, если не вышло заочно.
Здесь! Прямо сейчас! Малый труд –
и дело с концом…» А они всё идут и идут.
Старшой поправляет тулуп на широкой груди:
«Успеть бы до ночи…»
А как же! Успеют поди.
***
Медленно семья заходит в воды.
Век двадцатый, море Чёрное, Анапа.
Папа, мама, дочка… У природы
много солнца, волн; но больше сапы,
тихой сапы – той, что поколенья
смоет губкой, пеною морскою.
Вот они исчезли по колени,
в море уходящие те трое.
Вот они по пояс. Вот поплыли.
Как, куда, зачем? В каком столетье
ждать обратно их? Всех вместе? Или
одного, двоих?.. Всё ярче светит
солнце на расплавленной дорожке.
Три плывущих к горизонту точки.
Неприметней всё и тем дороже,
пусть не отличить отца от дочки.
Соль под солнцем разъедает кожу.
Если б мог ты, если б дело в силе…
Может быть они вернутся? Может
все вернутся, что туда уплыли?..
Волны глухо, чайки слишком звонко.
Что умеешь, то и делать надо –
помнить всех уплывших к горизонту
(имена их, лица, речь), наградой
самому себе за память. Будет
час, когда в расплавленное солнце
погружаясь, вспомнишь: «где-то люди…»
И назад, на тех, кто остается
обернувшись, вскинешь на прощанье
руку над водой легко и длинно;
поплывёшь, усталыми плечами
разводя лазурь с аквамарином…
Полдень, белым шёлком вьётся пена.
Век двадцатый, море Чёрное, Анапа.
Из воды выходят постепенно
друг за другом – дочка, мама, папа.
Ветер, волны, солнечные пятна.
Прямо из зенита прилетела
бабочка, ушла в зенит обратно…
Сплю, не сплю? Кому, какое дело.