Чёрный сахар, красная кровь
посвящается детям - бывшим
узникам концлагеря Освенцим
Чёрный сахар, красная кровь,
Памяти волны пену вздымают
И отраженьем безрадостных снов
Цепью колючей дни наплывают.
А по ночам (хоть и день здесь как ночь)
С хрипом дыханье из лёгких сочится.
Господи! Чем же Ты сможешь помочь?
Только бы - помнить…Только б - забыться…
Только бы знать, что когда-то придёт
Ужасу детства конец долгожданный,
И у дверного проёма замрёт
Старый солдат в плащ-палатке линялой.
Руку, дрожа, он приложит ко лбу,
Пот убирая, стирает картину:
Нары. Решётка. Вода на полу.
Детские взгляды, как холод на спину.
Окаменеет лицом, но ничем
Давящий крик он родить не посмеет.
Видел он много таких вот тюрем,
Но от подобного кровь леденеет.
Вот осмелев, словно чуя – не враг,
Белоголовая девочка встала
На ноги медленно, сделала шаг,
Правой рукой потянув одеяло.
Горьким упрёком её худоба –
Ручки и ножки, что палочек тоньше.
Бровки сошлись у высокого лба,
И удивление гложет всё больше.
Только в глаза заглянул ей солдат
И отвернулся, слезу утирая.
Так не по-детски серьёзен был взгляд.
Так с ожиданьем девчушка взирала.
Вспомнил. И вот на ладони лежит
То, что хранил на привал, на чаёк,
Крошками, пылью, махоркой покрыт
Сахара маленький черный кусочек.
- На же, бери! – улыбнулся солдат,
Девочка, молча, на сахар смотрела
И подняла обжигающий взгляд,
Сколько в нём боли лилось до предела.
Билось отчаянно сердце её,
Вдруг ошибалась и всё повторится?
С каменным ликом ведёт существо
В хилые руки иголками впиться.
И повторяется ужас весь вновь –
Люди в халатах. Свет испепеляет.
Капает в колбочки детская кровь,
Тельце слабеет и жизнь угасает.
Но и не раз, и не два, и не три
Водят из «детского сада» в палату.
Там, где по каплям крадут палачи
То, что от тел им измученных надо.
Девочка сахар зажала в руке,
Если не бьёт, значит, дядя – хороший,
И кулачек свой прижала к щеке,
Сахаром черным царапая кожу.
Взял её на руки старый боец,
Бережно обнял бесценную ношу:
«Верь мне, дитя. Твоим бедам конец.
Всё хорошо. Ещё сахару хочешь?»
Дни пробегут и года пролетят,
Лаской растопятся страх и забитость,
И потеплеет затравленный взгляд,
Людям даря доброту и открытость.
Выжгла война в её сердце клеймо,
Но врачевали умелые руки.
Есть и семья, и друзья у неё.
Где-то на дне замурованы звуки
Страшного детства жертвы войны,
Что исцелила людская любовь.
Люди без детства, дитя без вины,
Видели – сахар темнее, чем кров.
ЛЕВ И РАК
(почти басня)
Однажды повстречались Рак и Лев,
На перекрестке дней и мирозданья.
От полнолуния Рак немного охмелев,
Попал под львиное, кошачье обаянье.
И завертелось не роман, нет, колесо…
Их отношения в движении находились.
Рак грезил. То пыхтел, как пылесос,
То пересказывал, какие сны приснились.
Лев был галантен, с юмором и щедр
На подаянья царского порыва.
Но Раку приносила только вред
Его уютная и теплая квартира.
Вдвоем ходили в тир. И пили чай
Под грохот открывавшихся бутылок
Шампанского и словно светлый май
Пиликал многофарсовостью скрипок.
Но Лев не котик с бантиком. Пустяк
Вбил между ними клин какой-то спьяну
Довольный Рак расслабился. И вел себя он так,
Как будто счастье у него уже в кармане.
Лев отступил и в темноте пропал,
В клешне у Рака хвост застрял. Кусочек.
(Тот крепко ведь вцепился! Так держал…)
Лев убежал, в клешне оставив кончик.
Уж Новый Год. Вот елочки зажглись,
И все спешат встречать приход январский.
То, что сейчас – так и зовется жизнь,
А прошлое теперь лишь снег декабрьский.
А Рак все созерцает волоски,
Что из хвоста царя зверей достались.
Разжать не может клешни. Затекли.
Переминает их, что чувством звались.
Ведь как им вместе не было б легко,
Членистоногому с кошачьим, не сравниться.
Пусть совпадут порывы и тепло
Души. Но все равно останется граница.
Рак кормится отходами других,
И крохами, что падают доволен.
Лев не согласен с ролею вторых,
И свитою своей обеспокоен.
Морали нет. (И басни, впрочем, нет.)
Просто пишу рифмованное сразу.
Лев ни при чем… а Раку дам совет:
Побереги клешню. И плюнь на ловеласа.
Семья Цветаевой
Белые лебеди. Сон:
А за роялем – Дама.
Ртом, не целуя икон,
В шепот вдавится -
МАМА!
Тихо неделя в год,
А над музеем лапа
Ельная отомрет,
Не понимая -
ПАПА!
Казнь. Чувство вины:
Горечь пройти не может.
В темный провал стены
Крикнуть -
СЕРЕЖА!
В рваный проем окна
Давящих далей,
Горлом, где пустота,
Выдохнуть –
АЛЯ!..
Сердцем – надрыв – мозоль!
Вздрогнуть, не без причины.
Имя – морская соль,
Только подумать –
ИРИНА!.
Душно и пусто в дому
Без поэтических оргий.
Став одинокой всему,
Глухо сглотнуть –
ГЕОРГИЙ!
Молча гасить фонарь,
Руки убрать за спину,
И над строфой, как встарь,
Тихо повесить -
МАРИНА…