Имя
В честь погибшего деда Иссака меня назвали Инесса.
После войны не осталось ни фотографий, ни документов.
Имя – ваза.
Цветок помещают внутри.
Имя – гамма.
На слух повтори.
Имя – тень.
Незаметно крадётся хвостом.
Alter ego – мне твой абрис
До боли знаком.
И когда для опоры
Место ищет душа,
Очищая от сора
Свой родник не спеша,
И я чувстую телом,
Что колокол мой безъязык...
...Пишут чёрным на белом
Нехитрые жизни азы...
И во мне всё яснее
Проступают ушедших черты,
И стечением дней
Смысл истин простых
Проступает...и ноша сия тяжела.
Утешением слабым
Моя жизнь
Стать, наверно, смогла
Для погибшего деда.
Мир тебе, Исаак.
Его облик неведом.
А источник иссяк.
Только имя и вера.
Задаток, а может – залог.
Неизвестному мера,
А может – домыслить предлог.
Я – как отзвук, как эхо,
И блеклая эта печать,
Как пустая помеха...
А может, напрасна печаль?
Или имя – как путы,
А может – поводья судьбы.
До последней минуты
Неминуемо бы...
Лунные очки
Словно сомнамбула-лунатик,
Бреду зимою в саду лунарий.
Ко мне так пристально приникли,
Что плакать нотами привыкли -
Полупрозрачных лун монокли,
Как будто бы от слёз промокли.
Мне чудится – по парам стёкла,
Очки там сложены – без счёта.
Для близоруких, дальнозорких,
В оправах новых и потёртых.
В их гладких стёклах отразиться
Могли когда-то любимых лица.
И свозь которые всё чётче
Читались строки. И междустрочье.
Лежат, как будто бы кем забыты...
Все в целости они, нет разбитых.
Разбита жизнь, а в стёклах целых
Луч больше не находит цели.
В них и луна взглянуть страшится.
Глаза закрою – и вижу лица...
Не канет память, не отпускает.
Ледышки стёкол в руке не тают.
Лунарий тоненьких, невесомых, -
Как лун бессонных.
И если скроюсь за лунным за склоном,
Его покроют лунарий сонмы.
Там может, и для моих очков
Найдётся ветка невысоко...
Осенний храм
...на носу у вас очки, а в душе — осень...
И. Бабель
Осень похожа на разрушение храма -
опоры крепки,
но веры листва — пожелтевшие свитки — так ветхи,
и стелются, стелются по небу
опустевшие ветки,
молитвенно складывая
в отчаянии ладони...
И дышит на ладан,
сгорает в агонии ворох
бесценных повторов из Торы,
теряясь в чужих перелётных просторах...
Дожди же разят, как римляне,
или там скажем, филистимляне,
смывают золото, топчут
беззащитные листья.
А туч легионы со рваными,
как космы седые, краями,
злобой налиты
и жаждут, и жаждут пролиться.
И всё это напрасно и неотвратимо,
и гибельно, пылко и безвозвратно.
Но осени имя так сладко
и манит так властно.
И мы, сластотерпцы,
и "осень в душе",
и томление сердце...