Они покидали блуждающий спутник пяти планет – Аю с не меньшим сожалением, чем Аю отпускала загостившихся легионеров, необходимость в которых отпала уже давно. Прижились, обустроились. Завели местные знакомства, дружбы, браки. На торговлю контрафактом смотрели сквозь пальцы, хотя поначалу это был важный пункт соглашения. Споров не улаживали, враждующих сторон не разделяли за неимением таковых. Спорили на зелёной Аю только кроны за свет, дрались – в лужах лазурные воробьи.
Купались, чирикали...
Легионер вышагивает мимо низких, по колено символических заборов из песчаника. За ними не сады, клумбы, лужайки придомовые. Настоящий сад далеко в лабиринте каждого домохозяйства, и господин сожжет родовое гнездо дотла, но не пропустит в сад чужака.
Парадная форма такая парадная... Запах от неё старый и волнующий одновременно, небудничный. Пластины нагрудников давят. Лычки переливаются, как надкрылья жука. К сорока годам сделалась тесна, к чести легионера – на мускулах, а не на пузе, как у штабных. Скрипят.
Когда последний раз надевал? В пределах Аю и в рейдах эти кожаные латы не нужны.
Он идёт попрощаться. Бронзовый легионер, полковник, Джон Август Романо.
– Бжела, почему тебя не назвали, как мужчину, шмелём? – пристаёт он к старику, шутками разбавлял горечь расставания.
Светлая веранда, пол из струганных досок. Из мебели – плита, растопленная по утреннему холоду, чайник на ней, размером и клокотанием подобный извергающемуся вулкану. Сервант, низкий стол без скатерти, табуретки.
Сухощавый, прямой старик взбивает чай метёлкой и улыбается в никуда:
– Донне бчела села на руку, когда она пасьянс ражкладывала для отца моего... Матриа Донна сказжала: «Быть ему – бжела...»
Романо знает и эту историю и местные приметы. А о чём ещё говорить?
Он, считай, вырос на Аю, повзрослел. Добросовестной организаторской работой и редкими, но лютыми вылазками до бронзы дослужился. Как же целительно после рейда возвращаться не в казарму, а в свой особнячок! Особенно после вмешательства в этнические конфликты. Не под душ вставать, а погружаться в озеро Руби! Всё, лафа кончилась.
Тихий, замедленный ритм жизни сложился на Аю постепенно, в противовес горячему от природы характеру аборигенов. Ох, не сразу и не без эксцессов. Зря, что ли они – ссыльные? Рецидивисты. Сколько поколений сменилось, уже – раса другая, кровеносная система изменилась, гортань. Речь стала жужжащая, а характер остался – ещё тот.
«Интересный у них тон кожи. Близость планеты Церера-хот сказывается, а шляп не носят».
Узкие губы старика желты, череп от бровей – аметистовый с мраморными прожилками вен. Кожа, как папиросная бумага. Волевые черты, заклеймённые печатью сильных страстей, размыты и смягчены годами. Веки редко поднимаются больше, чем наполовину. Когда поднимаются – беда. По крайней мере, ахтунг!
Романо протягивает руку за чашкой и кожаные щитки на плече скрипят.
Хозяин скрывает улыбку: легионер при параде. Такими пару недель разгуливают новоприбывшие курсанты, на третью переодеваясь невзначай в местный хлопок свободного кроя.
– Я знаю, что тебя беспокоит, Романо...
А Романо ничего особенно не беспокоит, во всяком случае, он так считал с утра.
– ...то же, что и зовёт, – продолжает старик. – Что там ты не будешь хозяин себе. Тебе приказжут, и тебя понесёт. Оглядываться – ни возможности, ни нужды. Послушай и поверь... Молодость, как заря над озером Руби, казжется, что лес горит. Но разве это настоящий пожар? Разве вскипает вода в Руби? Я чудом дожил до старости, и я помню этот жар в груди, ударяющий то в голову, то ниже пояса. А чаще всего, и туда и туда. Любовниц у меня было не счесть, и ту, которую не взял с боем, как бы хороша ни была, я мало ценил. Прежний её дон мне – за аперитив. Не веришь? Думаешь, я морщинистым сразу родился?
– Верю, Бжела. Ведь не случайно миротворцы осели тут. По-честному, с оборзевшими подселенцами вы бы и сами справились, но...
– ...легион с контрабанды ничего бы не поимел?.. – усмехнулся старик. – Не прими за сарказм. Вам хорожшо было и нам неплохо.
– Я перебил тебя.
– Нет, я сам перебился. Так вот, со временем я стал затухать. Огонь угас, дым растаял, в серждце осталось кострище, тихий жар. Не больше его размером, угли под золой. Серждцу вровень, оно не мешало мне жить. И вот тогда, Романо, когда тёплым во мне осталось только сердце, я осознал, что и не жил прежде. Жизни не чувствовал, ничего не понимал... Тогда, судьбе было угодно, я влюбился, Романо. Старым, почти стариком. Моё серждце больше не горело, не разрывалось, но это тепло затмило всё, что я познал в моложости. Когда видел её, я останавливался, и всё останавливалось. Серждце растекалось, как желток по глазунье. Мне ничего было не надо. Слушать, смотреть.
Романо качает чашку в руке, наблюдает чаинку в белом кружке дна. Необычный для жителя Аю монолог. Откровенный, личный. Как реагировать? Что надо сказать?
Старик понимает:
– Думаешь, Романо, что это Бжела разболтался? Нет, Романо, не просто так. Бжела приглашает тебя на прощание в покрытый сад.
Хорошо, что за спиной стенка, Романо с табуретки не упал.
Для донов Аю, «покрытый сад» – гарем, священное, чистое место. Не важно, живут в нём супруги или нет, или отродясь их не бывало. Чистое, не как алтарь, но, как внутренности, кишки. Те доны, которые не женятся, а лишь мальчиков покупают на базаре, водят их не дальше прихожей, а любимых – не дальше гостиной. В покрытом дворике живут исключительно супруги с хозяином. Как исключение – Матриа Донну принимают в покрытом саду, она куда угодно имеет право зайти.
Кашлянув, Романо кидает взгляд на полуприкрытые веки хозяина, насмешливо дрогнувшие в ответ...
– Не знаю, что и сказать...
– Ничего не говори. Пойдём. По пути я расскажу, кто она.
– И кто же, – прикладывая руку к груди, соревнуясь в любезности с хозяином перед узкой дверью, вежливо любопытствует Романо.
Путаные узкие коридоры.
– Контрабандистка. Вас перебрасывают на основную станцию не миротворствовать, да? Крушить Аид-шесть? Покончить с источником заразы?..
– Она с Аида-шесть?! Бжела... Ты знаешь, я не выдам, я тебя не подставлю. Но зачем...
– ...Романо, никак не затем, чтобы устраивать проверку на вжшивость старому другу при расставании... Нагнись, низкая арка... Проходи...
Легионер ныряет под убелённую вьюнком арку, склонившись в поясном поклоне, парадные латы скрипят, и он кажется себе гигантским стимпанк роботом.
Бжела не совсем точно выразился. Юное, подвластное угасанию, но не увяданию, существо было не контрабандисткой, а контрабандой...
Представившись на автомате, целуя холодное запястье, как принято здесь, Романо слушает грохот сердца. Контролирует лицо, пытается смотреть строго в глаза, сев на скамью, уперев руки в колени. Обменялись улыбками и парой фраз. Она быстро отлучилась куда-то. Какое счастье.
Романо готов поверить, что сердце старика может откликнуться теплом на подобное, но тогда Бжела не преувеличил, он преуменьшил. Это громадней лесного пожара.
Легионера непредвиденное знакомство ударило в сердце трёхгранным клинком, зазубренным по всем трём граням.
«Аид-шесть, поставщик ада во все концы вселенной. Наслаждением станет разбомбить его до космической пыли. Они не люди, не преступники, не мутанты, они те, кого не надо во вселенной. Целиком и полностью. Точка».
Чрезвычайно прост и доходен был бизнес Аида-шесть.
Неплодородных планет и станций полно в космосе, а вот существ, лишённых потребности в пище, что-то пока не обнаружено. Аид – крупная, чернозёмная планета, ощерившаяся базами киднепперов, киллеров, всякой мрази. Но помимо пушек на ней есть и собственное производство – инкубаторы, интернаты. Сеялки и саженцы. А курьеров нет... Курьеры и есть саженцы.
Такая система: плодовый скороспелый сорт продавать сразу в горшках с землёй.
Курьер прибывает, его кладут на землю, лопаткой, она прилагается, разбивают голову, дробят грудную клетку и присыпают тело тем, что имеется, хоть обрывками газет, хоть металлическими опилками. В тени либо на свету, в сырости или в сухости, инструкция прилагается – вуаля!.. Через пару дней – ростки, через неделю – съедобная зелень. Плодовое деревце придётся месяц ждать, но не больше, Аид-шесть – гарантирует!
Курьеров называли, кто «куры», кто «гурри» – гурии. В их теле заключён огромный запас питательных веществ, медленно расходуемый под ноль. Курьеры не сбегали, даже будучи осведомлены о своей судьбе. Они запрограммированы на распад, они обречены.
Маленький штришок от создателей. Помимо инструкции и лопатки, почему не добавить клиенту симпатичный бонус? Ведь гурий можно использовать не только в качестве удобрения. Генетической матрицей для гурри выбирались самые красивые девушки. Экстерьер делился по классам: три возраста, три цвета кожи...
«Полковник херов, бронзовый легионер, с повышением тебя, взяточник! Приятного трибунала».
Романо вообразить не мог, что весёлую речку лаве от контрабандных товаров питает и такой ручеёк, прямиком из Аида.
Сад восходил к холму ковром незабудок, но поднимался на него единственным, подобным кипарису, деревцем. Синяя туя. Родовое древо Матрии Донны имеют право сажать три главные линии её клана.
«Бжела – королевских кровей? Не знал...»
Благоухание можжевельника бросали порывы тёплого ветра то к дому, то дальше, к беседкам за холмом. Романо удивился, что с улочки не виден готический, тёмный до синевы шпиль кроны. Другой бы высадил тую у входа, напоказ. Бжела – в глубине покрытого сада.
«Подлинно королевских».
У подножия деревца гость и хозяин обошлись без лавочки. Сухая прогретая земля. Мох желтый, на камнях многоцветные лишайники.
Бжела, похлопывая по мху, признаёт отрешённо:
– Аю не очень плодородна, да...
Романо пропускает мимо ушей. Он уже пишет доклад на себя, к стенке встаёт и старается думать об этом, а не о глазах гурри. Спрятаться от глаз гурри...
«...виновен, цельсь, пли!»
Дышит, как будто не взошёл на холм, а бежал в гору. Кожаные латы скрипят, трещит шнуровка, отлетает крючок за крючком.
Опережая, старик спрашивает его:
– Сколько, думаешь, туе Матрии Донны лет, Романо? До прибытия миротворцев она посажена, до вас, успокойся.
– То есть, с тех пор посылок не было?
Бжела смеётся, выдавая хищный нрав:
– Отчего же? Были... Мы предъявили претензию на всхожесть... Так убедительно, что прилетел селекционер. Чудное дело? Прилетел как миленький. Вот с него-то удобрение никудышное получилось! Да и чего там, горстка золы, не про что говорить... С тех пор – не было.
– Как её зовут?
– Гури, так и зовут. Не мог звать иначе, когда я услыжшал с её губ это: «Гурри...»
– Она страдает? – Романо хлопает себя по лбу. – Прости!
– Нет. Но срок продлить невозможно. Законсервировать – да, но после пробужденья... Да не будем, зжачем тебе...
– ...надо, говори.
– Первые пятьдесят лет она бодрствовала час, полтора. В сутки. Последний год напротив. Гури – однолетник, и ноябрь заканчивается... Романо, синяя туя Матрии Донны высажена в день, когда я ждал посылку, по задумке должна бы стоять в цветнике... Я не знал, что и у кого заказываю.
– Бжела, а почему она такая? Как против ветра, по мелководью идёт?
– Как ты сказал? Ну, да. Не по воде, а сама вода и есть. Ей теперь нельзя стоять долго на одном месте, утопает. Лежать на земле нельзя. Одежду надевать. Едва согреется или наоборот, замёрзнет: облако вокруг, радуги, капли, дождь, вода... Её жизнь утекает в прямом смысле слова.
Гурри используются, как грунт и как полив, а в экстремальных обстоятельствах могут быть разделены на минеральные составляющие и питьевую воду.
– Мне пора.
– Боишься увидеть её ещё раз?
– Предпочёл бы сдохнуть. Если можно.
– Глупыжш... Извини, я по-стариковски. Любовь, как оказалось...
– ...я не любил, я только трахался. Знал, что правильно делаю!.. Но – спасибо за предупреждение.
– Я повожу тебя, Романо.
Они проходят через сад, дом, лабиринт коридоров, веранду, где к чайному запаху примешивается смолянистый, можжевеловый. Он следует за легионером и стариком по пыльным, высохшим после утреннего дождя проулкам...
На горизонте зелёное поле пересекает бетонная взлетно-посадочная полоса. Из пяти планет в облачный день ни одной не видно. С запада облака подкрашены аметистовым преломлением близкой Цереры-хот.
– Счастливо, Романо, удачного рейда. Желаю ненадолго зависнуть на базе, обустроиться в каком-то живом уголке. Любовь, как выяснилось, Романо... Чуть не забыл!
Бжела принимается хлопать себя, шарить в рукавах-карманах, бормоча:
– У неё поразительная интуиция, Романо... Когда я рассказал, что миротворцы уходят, Гури встревожилась и спросила, из северного ли сектора прилетели за вами корабли. Я не знал, мне как-то ни к чему... Взгляни, говорит, не в строну ли Аида-шесть они развёрнуты носами? Именно, в его сторону. Тогда она попросила тебе передать... Кому-нибудь из легиона... Вот!
Четырьмя углами в центр сложенное, запечатанное письмо.
Они обнимаются. Бжела хлопает Романо по плечам и, не оборачиваясь, шагает обратно через поле. Сухой, прямой. Ему есть, куда спешить.
Хруст ломкого, тонкого сургуча. Послание немногословно, вежливо и смертельно. Бисерный почерк.
Романо пробегает глазами две строки, складывает бумагу.
Ожидая посадку, он любуется аметистовыми северными облаками, розовеющими к зениту, где:
«Кто бы ты ни был, могущественный и справедливый легионер, выслушай меня.
Я знаю, куда и зачем ты направляешься, и я просто хочу сказать тебе, что мы, гурри – есть. Нас много, мы там живём».