Крошки (Проза, содержащая ненормативную лексику)

Мы пили чай и мечтали об убийствах маленьких капиталисточек, в лёгких причудливых кружевных комбинашках из дешёвого полиэстера. Значит в мире снова ночь, у нас нет денег, а декаданс остался знаменит не декадентами, а свальным грехом. Мы бы не отказались от греха и даже выключили свет и разделись, но что-то в мире лопнуло и спелая, круглая, сочная луна фригидно мелькала в листьях, игралась со стальными  боками электросамовара, отражалась в чашках, охлаждая попутно желание. В результате, как-то незаметно сбились на разговоры о пустоте, о литературе. В этих вопросах мы не компетентны, поэтому всегда серьёзны и милы, словно дети, пусть всем давно пришлось расстаться с юношеской инфантильностью и отоварить первый четвертак. Я держал в ладонях тяжёлые Машины груди, сжимая и отпуская их без какого-либо ритма, Маша игралась во рту чайной ложкой, с которой постепенно исчезал вкус мёда, Паша шумно и вдохновенно мешал чай, в то время как Ольга Фёдоровна сосредоточенно дёргала его член.
– Шовесшь, эша гарнишура или акшешуар? – в который раз спрашивала Маша, не вынимая изо рта ложку.
Ответ был очевиден, поэтому все промолчали, только Ольга Федоровна не в тему буркнула:
– Бесполезно, – и встала.
Она подошла к окну и, посмотрев сурово на луну, спросила:
– Что мы делаем не так?
Никто конечно даже не подумал, что она может спрашивать наш спутник, но и пояснять никто не спешил. Не знаю, почему вечер совершенно не сторчал, и даже девушки не смогли ласками завести друг друга. Подозревал некий  интеллектуальный резонанс, забивающий животные инстинкты. В этот влажный и  жаркий воздух мы пришли расслабиться, провести ночь к самым утренним всполохам, потрогать друг друга, прикоснуться губами к поту, защитить слюной эрогенные зоны, но все оказалось бесполезным. Усердно потыкавшись ртами, мы распались на отдельные части.
– Мы прокляшы, – зачем-то пошутила Маша.
Я в отместку сжал её груди чуть сильней, чем следовало, и она захихикала.
– А давайте… – начал Паша и замолчал.
Меня неотвратно потянуло одеться и включить телевизор. С трудом борясь с проснувшимся мещанством, я отпустил на свободу груди, встал и подошёл сзади к Ольге Фёдоровне. Для начала, на пробу, прикоснулся своим повисшим хуем к её заднице. Но та оказалась холодной. Я прильнул сильней, вдавливая в неё своё тело.
– Контакта нет, – подтвердила она мои ощущения.
– У меня такое впечатление, что мы все умерли, – произнёс я.
– Экзистенционально? – спросила Маша, расставшись, наконец, с ложкой.
– Я чувствую себя старой и никому не нужной, – поддержала меня Ольга Фёдоровна.
Маша тоже поднялась. Я почувствовал, как она прижалась ко мне, груди её пока сохранили тепло моих ладоней, но с каждым мигом холодели. Её заросший лобок, касался бедра, но думать об этом можно было только отстранённо. Как о хлебе.
– Нет, все-таки давайте, – снова начал говорить Паша и снова замолчал. Но неожиданно, даже для себя, после паузы продолжил: – Давайте поиграем в города?
– Ашхабад, – тут же произнесла Маша.
– Мне нравится Венеция, – возразил я. – Но я там ни разу не был.
– Глупая игра, – подвела итог Ольга Фёдоровна и все опять замолчали.
Подошёл Паша и обнял всех. Так мы и стояли, молча. Минут пять. А потом инстинкт все же победил, мы отстранились и пошли собирать свою одежду. Когда все ушли, попрощавшись, как получалось, без огонька и сухими губами, как бы извиняясь за возникшую между нами холодность, я снова разделся. Мысли крутились около желания поплакаться и страха перед импотенцией. Чтобы хоть как-то себя успокоить, я открыл холодильник и устроил поздний перекус, запивая оставшимся чаем. В полутьме покинутой друзьями квартиры, заполненной холодным и рассеянным лунным светом, было плохо и одиноко. Что дальше? – мучило меня.
А дальше я посмотрел наверх и заглянул в глаза себе нынешнему. Заглянул и попросил мысленно об одной сущей для него мелочи. И я, пребывая в сладком бреду всеведения, согласился. Я пообещал самому себе: рассказывать так, будто вся это не произошла когда-то, а происходит прямо сейчас. В этом повествовании нет будущего, нет всей моей последующей жизни. Есть только я не парящий на «высоте собственного опыта», а бубнящий из нутра истории. С того самого момента как, стоял я голый посреди кухни, жевал сырокопчёную колбасу и мечтал о том, что раздастся дверной звонок и на лестничной площадке будет стоять Маша. Или Ольга Фёдоровна. Одна. И свет луны, скромно спрятавшейся за облаками, вернётся к нам, обнимет, прильнёт к её спине и начнёт шептать в ухо щекочущиеся глупости. И из всех моих забот: тихий молоточек беспокойства издали из бессознательного вопрошающий – надо ли согревать в руке холодный член или это такая безделица для горячего всеядного женского вместилища? И со всем уж из-за горизонта вопрос рассудка: какого хрена я вообще плющу себя по таким пустякам, когда можно честно признаться, что ничего  в этой жизни я не добился. Единственное достижение – мне никогда не было стыдно, когда я смотрел в глаза своим бывшим женщинам. И с женой своей умудрился попрощаться почти без скандала и пошлых истерик.
– Ты любишь его? – только спросил, как можно спокойней, учитывая холодный ветер и прочие обстоятельства.
Она нервничала, глотала снежинки, которые безрассудно залетали на балкон и кружились прямо перед ней и в надцатый раз повторяла.
– Ну не начинай.
–Тарас, красивое имя, – на каком отдалении от меня, совершенно самостоятельно, дрожал в воздухе мой голос, – Я, конечно, не буду мешать вам трахаться.
– Всего лишь мимолётное чувство, к тому же он мил.
– Уходи, – попытался я.
– Ну не начинай, –  опять, опять, опять.
– Тогда уйду я, – попросил я.
– Это в последний раз, – или предупредила, или извинилась она.
Мы посмотрели друг на друга. Я без стыда, она бесстыдно. И хлопнули дверьми. Она ушла в ванную плакать, а я ушёл. И вот тогда все и началось. А в тот момент, когда я стоял голый на своей кухне и хвастливо демонстрировал луне эрекцию, все ещё только длилось и никак не заканчивалось. И далеко не сразу понял, что торчу на одиночество. Проводив двух женщин готовых, уже исключительно из-за миролюбия и принципа, принять его внутрь, я как последний лох и христопродавец стою с поднятым, как флагшток, членом и радуюсь этому. Грустно.
А когда мне грустно, я набираю номер бывшей жены.
– Приезжай, – приказал я.
– Два часа ночи, – произнесла она с пугающей трезвостью.
– Возьми такси, – предложил я и сразу же предупредил – только у меня денег нет, придётся расплачиваться самой, и вполне возможно, что натурой не возьмут. Ужасные времена, знаешь ли. Всем нужны деньги.
– Ты невозможный человек, – заявила она почему-то радостно. – Я не приеду.
– Приезжай, – повторил я установку.
– Нет, я устала. И не одна. Заниматься любовью не хочу. Больше не хочу.
– Ты сука, – подвёл черту я.
– Безусловно, – согласилась она и повесила трубку.
Почесав с наслаждением яйца, я упал в кресло и опять сдался. Жить все ещё тоскливо. Да, после расставания с женой, вся моя жизнь потеряла какую-то цельность и геометрическую стройность. И хотя я умудрился не спиться, все вокруг шаталось и дрожало, будто в пьяном бреду. И дело не в том, что я сожалел о бездумном прожигании свободного времени или стыдился своих оргий. Вовсе нет. Мне скорее казалось, что я открыл новый мир, по-своему чудесный и удивительный. Но весь этот мир, с его навьём оказался… вот не знаю, как объяснить… не для меня что ли. И даже не так. Я и раньше жил ради друзей, во имя жены, во славу работы. Все происходящие со мной было подчинённо тому, что меня окружало… Неоднократно слышал, что каждый человек мнит себя пупом вселенной и это вроде как нормально. Учёные термин подобрали – эгоцентризм. Но вот у меня все получалось как-то странно. Если я и чувствовал себя в центре мира, то это был центр, которой вертеться как припаренный, чтобы каждому в этой вселенной уделить толику своего внимания. Поначалу такое состояние не может не нравиться. Ощущение собственное необходимости завораживает, и впасть в самообман проще простого. А вот выбраться безболезненно  получается не всегда. Самое противное, что до разрыва, а вернее полуразрыва, с женой у меня и шансов не было. Я был человеком квадратным, построенным на основе давно доказанных уравнениях. И вот так вот – ради и вокруг – мне казалось правильной жизненной конструкцией. Убежав от семейных проблем, я оказался в странной пустоте. Продолжая по привычке вертеться в своём центре, с удивлением обнаружил, что вселенной-то на меня откровенно насрать. Открытие было неприятным.
– Приезжай, – снова набрал я жену.
– Давай лучше ты к нам, – услышал в ответ мужской голос.
– Трахаться мне комфортней дома. К тому же ты мне нахер не нужен. Даже если у тебя великолепная задница, меня это не заинтересует. Я предпочитаю баб, так что тебе педик вообще можно никуда не ехать.
– Ты кто вообще, поц? – возмутились в трубке.
– Я, между прочим, муж, – гордо заявил я.
– Вали на хуй, муж! – и малодушно бросили трубку.
Видимо появление мужа, даже такого странного как я, немного нарушили стройную картину мира очередного любовника жены. Естественно я не смог отказать себе в удовольствие и попытался провернуть свою наглость в чужой трусости, снова набрав её номер.
– Да, – устало и как-то обречённо спросила жена.
– Зая, где ты находишь такие тупые грелки? Это что-то с нечто! – с наигранным восхищением выдохнул я  яд в трубку.
– Я выключала телефон, но ты успел, поэтому отвечу. Нечто у него вполне острое и таки-да нечто. А к тебе я заскочу завтра, приготовлю биточки и пельмени. И картошку запеку, как ты любишь. Все, целую.
Она бросила трубку, и я не успел осчастливить её вселенную комментариями. Отметил только, что ни приятных снов, ни спокойной ночи, ни удавится, мне не пожелали. Такое пренебрежение обидело. Что-то внутри меня заскрипело, задёргалось, да так и не завелось. Луна затрепетала в ветках, которые обняли её крепкими черными тенями, и ветер снова стих, как по мановению волшебной палочки. Статистически после разрыва жизнь моя стала лучше. Мне подняли зарплату, умерла тётка и оставила на память эту скромную квартиру, Тарасику, с которого все и началось, так помяли череп, что он долго боролся с совместимостью ран и жизни, так что из больницы его забирали волоком две старушки –  мать и бабушка. Они сосредоточенно с простуженными хриплыми всхлипами гладили его по плечам  и что-то угодливо шептали, с такой жалостью и, одновременно, гордостью за своего мальчика, что я так и не решился  подойти помочь и просто наблюдал, спрятавшись за деревьями, хотя добирался полтора часа, чтобы он смог насладиться моей скорбной и сочувствующей физиономией. Он забавно оглядывался, искал кого-то, будто действительно ждал, что все бабы мира придут посмотреть на его только недавно оживший трупик. Жалейка группы QUEEN протренькнув в чьём-то мобильном, замечательно дополнила представление. Я, не дожидаясь того как они поймают машину, гордо сбежал. Ещё я встретил Машу, а она уже познакомила меня уже со всеми остальными. Вначале я думал, что не приживусь в этой страной конструкции, но постепенно прикипел. В общем, это была самая настоящая белая полоса. Я так и лежал  в кресле, голый, и все больше погружался в мысли, воспоминания, блевотину экзистенции. Но никак не мог впасть в спасительный сон. Потом мне стало холодно и я накрылся пледом,  свернувшись калачиком, в ожидании своего нового рождения.
Что ещё рассказать о себе? Русский, но чётких доказательств никогда не было, скорее опирался на тонкий муар мироустройства, погруженного в мифический  и невиданный шишкинский лес и высокий хрупкий камыш лиманов, в которых мыли сапоги суворовские чудо-богатыри, если  конечно они были в сапогах. Политических взглядов никогда не имел, а редких порывов гражданского самосознания стыдился. В чем-то был и остаюсь консерватором, хотя вместе с Пашей сокрушался о бездарности окружающего мира и необходимости очищающей ярости революции. Однако на жертвах  не настаивал, мечтая о всеобщем хэппенинге, наполненной хипповской любовью. Отвратительно нерелигиозен. Подозреваю, что в насмешку над людьми бог, и даже Бог, все-таки существует. Но в отличие от Ольги Федоровны никогда не ставил ему свечи и не лобызал храмовую утварь.  Не увлекался модным когда-то поиском Бога в собственной душе, презрительно полагая, что он там или не поместиться или это совсем не Бог, а раздутое самомнение. К сожалению, я не интеллектуал и не эрудит. Я много читал, бессистемно и наплывали, что-то откладывал в памяти, был хорошим крепким специалистом, но ни хрена не понимал в этом огромном и загадочном мире. На фоне Маши с её хваткой и целеустремленностью, я ощущал себя жалким пентюхом. Все? Или покопавшись во мне можно найти, какие-то мелкие факты? Я лежал в кресле и наблюдал, как медленно луна подкрадывается к форточке, не иначе затем, чтобы плюнуть. И ковырялся в прошедшей жизни. И никак не мог понять, что в ней случилось, почему в двадцать семь лет, я оказался в такой темной ночи, что даже ночное светило не в состоянии проложить мне дорожку по ряби Черного моря в какой-нибудь уютный рай или хотя бы благополучный уголок счастья.  Меня оплела, сковала, прижимала к себе глупая депрессия…
Задрожал телефон, я вынырнул из сна, автоматически отметив, что уже полчетвертого.
– Кто здесь? – спросил я, беря трубку.
– Ну, что, дружок? – услышал он голос жены. – Поговорим?
– Заснул? – поинтересовался я, догадавшись.
– Ага, – томно произнесла жена. – Он – лапочка, но шумный и скандальный.
– Хочешь остаться с ним? – спросил осторожно, стараясь даже голосом не намекнуть на волнение.
– Наверное, нет, – растерянно ответила она. – Мы слишком часто были в последнее время вместе. От долгого трения чувства стираются.
– Жаль только половые органы от трения не стираются, – съязвил зачем-то я.
– Да, – согласилась она. – Удивительно крепкие механизмы, – и после короткой паузы спросила: – Что ты хотел?
– Да ничего особенного, – признался я. – Тоскливо как-то просто. Кризис среднего возраста…
– Не рано ли? – услышал я её смешок.
– Конечно, рано. Меня это как раз и муллит… Знаешь такое странное чувство, будто подошёл вплотную к какой-то границе. Даже не так. Меня какая-то загадочная сила тянет к этой темноте, даже остановившись я к ней приближаюсь. И как бы даже не быстрей, чем когда бегу. А за этой чертой меня ожидает всепоглощающий трансцедентальный пиздец.
– Милый, это просто скука, – не удержалась она от подколки. – А что у тебя с твоими? Сегодня же ваше заседание проходило.
– Так… Как всегда, – уклонился от воспоминаний я. – Заседания на то и заседания, чтобы проходить согласно повестки дня.
– Знаешь что? – произнесла она грозно. – Займи себя чем-то?
– Что-то не дрочится, – мрачно пошутил я.
– Ты не руки подключай, а фантазию свою, мозги на худой конец. У каждого современного человека, а уж тем более у мужика, должны быть своя фишка.
– Что?
– Своя фишка, – нетерпеливо повторила жена. – Мы все одинаковые, не внешне, а личностно. Поэтому пытаемся выдумать себе какую-то хрень, что будет нас отличать от толпы. По-разному получается. В результате мы не только становимся более заметными, выделяющимися в толпе, но и плотно забили свободное время, потому что поддерживать свою фишку уходит множество времени. Вот и тебе необходимо придумать себе занятие.
– Спасибо, что беспокоишься за меня… – пробормотал я.
– Вот и тебе надо повесить на себя какую-то идею, можно даже без материального воплощения.
– А что у тебя за фишка?
Она помолчала. Я просто физически ощущал, как она кривится и своим привычным жестом играется с сережкой.
– Что-то личное? – переспрашиваю.
– Я ищу самый длинный оргазм, – призналась она.
– Ищешь? – удивился я.
– Ну не столько ищу, сколько пытаюсь добиться очередного рекорда.
Мысли на мгновения запнулись, взгляд упал на настенные часы.
– И как ты его хронометрируешь? – вырвалось у меня.
– Не с секундомером, исключительно внутреннее ощущение времени, – и после паузы добавила, – Ну и количество стонов.
Я был ошарашен. Меня не столько захватила идея, эта её фишка, сколько сам факт того, что я столько лет прожил с женщиной, и только сейчас узнал о столь странном увлечении.
– Но разве смысл фишки не в том, что о ней знали? – уточнил.
И из всех сил стараюсь забить поглубже в собственную глотку вопрос, кто вместе с ней удерживает рекорд. Хотя нет. Кто там с ней достиг вершин, меня интересовало меньше, чем моё собственное положение в итоговом зачете.
– Подруги все знают, – призналась она.
– Мне не потянуть серьезную фишку, – пробормотал я растерянно.
– Так тебе такую и не надо. Тебе же только депрессию переждать. Придумай себе что-то временное.
– Да?
– Ну, конечно!
– Я попробую…
И разговор сразу увял. Пожелав друг другу приятного будущего, мы повесили трубки. Пять минут я лежал, наблюдая, как луна борется с тучами и ветками, а потом засмеялся. Я так и забыл спросить, зачем мне нужна эта фишка? Какое облегчение она должна мне принести? От каких страхов спасти? Черт, я даже не понимал, чего я боюсь, и что за бездна все быстрей и быстрей приближается ко мне. Я когда-то пытался понять откуда берется страх. Исключительно для себя, без попыток создания четких систем и половозрелых логических конструкций. И единственное к чему пришел – к репродукциям батальных диорам, с перекошенными лицами солдат и пластмассовыми взрывами. Вспоминать эти свои глупые псевдонаучные инсталляции было забавно, но бессмысленно. Точно также как пытаться вспоминаться свои ранние эротические фантазии, вроде дома населенным девятью одноклассницами и облагороженному тридцатью ванными комнатами, с огромным количеством всяческих дырочек и щелочек, для удобства подсматривающего.
Проснулся я в восемь. Было уже светло и жарко. Откинув плед в сторону, я выполз из кресла и потянулся. Утренние процедуры закончились у медленно закипающего самовара. Внутренне я уже был согласен придумать себе какую-то фишку. Возможно, это будет забавно. Вот только что? Идея пришла в голову, когда я выплевывал обратно в чашку размокшие чаинки. Набрал сразу Пашу.
– Ты рано, бля, – пробормотал он.
– Давай на следующую пятницу назначим конец света? – сразу предложил я.
– Что?
– Апокалипсис в пятницу? На следующей недели? Возражений нет?
– И на кой? – как-то расслабленно спросил Паша.
– Пора бы уже.
Это был слабый аргумент, но Пашу убедил.