Охота на стариков (Рассказ)

«Не было бы счастья,
да несчастье помогло».
(Пословица)

Елизавета Васильевна открыла дверь своей квартиры, подошла к дивану и устало опустилась на него. Хотя и на такси ездили к нотариусу – не пожалел денег племянник, а все равно притомилась, будто весь день работала на картофельном поле. Она вытащила из сумки пакет с бумагами и стала их рассматривать: «Дарственная на передачу жилой площади в объеме 40 квадратных метров Егоровой Надежде Павловне».
Казалось – радоваться должна, что, наконец, закончилась вся канитель с бумагами, а на нее навалилась такая тяжесть, что и пошевелиться не могла. Только мысли одна грустнее другой бились в ее старческой голове, не давали покоя. Кто она теперь в этой квартире? Квартирантка? Как уживётся с Надеждой? А с другой стороны: 72 года – это приличный возраст. И случись что с ней, то квартира достанется чужим людям, так как племянник не является прямым наследником. Вот и подписала всё его дочке – других родственников у неё нет. А Павлушкина жена – Лидка уж так крутилась возле неё: и полы помоет, и постирает. Хотя раньше ни она, ни Надежда, ни разу не пришли, не помогли, а только всё больше забегали деньжат подзанять. А вот Павел смутил её сегодня: глаза в сторону всё отводил и молчал больше. И после даже не зашел.
Может, и права была соседка, когда уговаривала написать завещание, а не дарственную. Но кому же больше верить – соседке или родственникам? Елизавета Васильевна горестно вздохнула: вот как не стало мужа, так и посоветоваться не с кем. С ним была хозяйкой, а сейчас что-то неустойчивое, шаткое, как подрубленное дерево – и живое пока, а устоит ли, окрепнет – как знать. Никак не могла привыкнуть к одиночеству. И телефон в доме есть, а все больше молчит, если сама не позвонит. Да и знакомых оставалось все меньше и меньше. Близких друзей, кому можно было излить всю душу, не оказалось. А так не каждому и откроешься. С иным поговоришь – на душе светлее, а с другим словом обмолвишься, а он твое слово перевернет, да еще осудит или посмеется над тобой. Вот и хотелось быть рядом с родными. Потому и согласилась жить с Надюшкой, дочкой Павла. Та была замужем и снимала частную квартиру. Детей не заводили, хотели пока свободными пожить.
Елизавета Васильевна поднялась с дивана, сходила на кухню, попила воды. Ее знобило. Может, это было нервное, а может, и просквозило в машине. Лидуха все теребила Павла: «Да открой ты окошко, дышать нечем». Она легла на диван, укрылась теплым пледом и незаметно уснула.
Проснулась Елизавета Васильевна от резкого стука в дверь, от громкого разговора на площадке. Она заспешила к двери, не соображая, сколько же времени проспала. Открыв замок, она не успела шагнуть в сторону, и ее ударило резко распахнутой дверью. От неожиданности она вскрикнула, а в коридор стремительно вошла Лидия.
– Ты что, бабка, дрыхла, что ли? Пьяная, небось?
– Что ты, что ты, Лида? О чем ты? Когда это я пила? – Елизавета Васильевна недоуменно, с испугом смотрела на размалеванную, взъерошенную Лидию.
– А в кого же тогда твой любимый племянничек? – ехидно усмехнулась Лидия.
– Да о чем ты? – тревожно спрашивала Елизавета Васильевна. – Что с Павлушкой? Где он?
– А то ты не знаешь где он – нахрюкался. Тут перевозиться надо, а он лежит колодой.
– Как это перевозиться? – смущенно пролепетала Елизавета Васильевна. – Мы же через неделю договорились. Я ничего не подготовила, не собрала.
– Ну, хватит болтать, грузчики заждались. Надежда, давай там команду! – крикнула она на площадку, а сама прошла в зал и стала вытаскивать из шкафов вещи. – Давай, бабка, забирай свое барахло, оно тут не нужно.
–  Тебе оно мешает, ты и таскай, – в сердцах ответила Елизавета Васильевна и зашла в спальню.
А мимо ее двери уже носили новую мебель, ковры, узлы. А ее вещи сваливали на кровать в спальне, двигали мебель. Она не выдержала и вышла на площадку, постучала к соседке. Та быстро открыла дверь, словно стояла рядом.
– А, это ты, бедолага. Заходи, заходи. Пойдем, почаевничаем.
Они прошли на кухню, сели к столу. Елизавета Васильевна горестно обхватила голову руками.
– Да не горюй ты, может, все уладится, – утешала Анна Ивановна. Ее поблекшие от старости глаза были влажными от чрезмерного волнения и переживания за соседку. – Говорила тебе, упрямой, что облапошат они тебя. А ты все мямлила: «Они бедные, помочь им надо». – Передразнила она Елизавету Васильевну. – Ничего себе бедные: и мебель современная, и ковры. И как быстро они управились, это ж надо! И куда ты спешила, в силе же еще, – рассуждала Анна Ивановна. Она налила чай в чашки, пододвинула к Елизавете Васильевне.
– На-ка, попей, а то ты что-то вся дрожишь, еще, не дай Бог, расхвораешься. А нам болеть нельзя – некому за нами ходить.
– Просквозило, наверное, – прошептала Елизавета. Лицо ее осунулось, под глазами почернело.
– Эк тебя скрутило, стареешь прямо на глазах. И как это тебя угораздило написать дарственную? Говорила же тебе, что ты теряешь все права на квартиру.
– Я хотела написать завещание, да Лидка закрутила, завертела, все с нотариусом шепталась – знакомые они с ней. А потом тычет пальцем в строчку: «Вот, бабулечка, тут распишись».
– Ну-у, спекулянтка, ну маклачка, и тут обвела вокруг пальца: за рупь купила – за сто продала. «Бабулечка!» – усмехнулась Анна Ивановна. – Слишком быстро отбабулилась, теперь бабкой стала. Что же такое с людьми делают деньги! О совести и не вспоминают, наверное, забыли, что она – наша суть.
– Мода сейчас все консервировать, вот по ошибке и совесть законсервировали.
–  О, если ты способна шутить в такой ситуации, то Лидухе не взять тебя голыми руками, зубки свои она пообломает. Только почему тебя все знобит, уж не температура ли у тебя? – Она подошла к Елизавете, приложила ладонь к ее лбу и всполошилась: – Ох, батюшки свет, да ты вся полыхаешь, не меньше как под сорок будет! Давай уложу тебя в постель.
– Нет, что ты, я к себе пойду. Не такие уж они звери, как тебе кажется. – Елизавете Васильевне не хотелось жаловаться на родственников, не привыкла она к этому.
– Ну-ну, давай, иди, они тебя куда-нибудь засуропят.
– Да брось ты выдумывать, фантазерка. – Елизавета с трудом поднялась и, держась за стену, подвигала к выходу.
– Я – фантазерка, а ты – блаженная, – возмутилась Анна Ивановна. Она шла вслед за соседкой и от досады размахивала руками. – Да я первая порадуюсь за тебя, если все будет хорошо. Только от Лидки ждать добра – все равно, что в лютый мороз на деревьях живой цвет искать. Ты вспомни Евгению Алексеевну, как ее упрятали в дом престарелых, где она через месяц Богу душу отдала. А уж как плясала перед ней племянница, пока не обменяла ее квартиру и свою на трехкомнатную. И все. Через неделю отправила тетку в приют и даже хоронить не пришла. Помнишь?!
Елизавета Васильевна ничего не ответила. Она открыла дверь и вошла в свою квартиру. Из комнаты выглянула Лидия.
– Ты где шляешься, бабка? Тут тебя племянничек заждался.
Войдя в спальню, Елизавета увидела Павла, который запихивал вещи в шкаф. Он подхватил ее под руки, усадил на диван и, виновато нагнув голову, прошептал:
– Прости ты меня, тетя Лиза, глупость я сделал, послушал свою грымзу. Но ничего, это не смертельно. Вот получу зарплату и все переиграю. А не получится, так я свою квартиру на тебя оформлю. Я так решил. – Он был совершенно трезвый, но очень взволнованный.
Дверь распахнулась, и в комнату решительно вошла Лидка.
– Это ты что решил переиграть, пьяная ты морда? – заорала она на Павла. – Я тебе переиграю, так переиграю, что ты всю жизнь помнить будешь!
– Замолчи, ненасытная, а то я не посмотрю, что ты баба, так отхожу, что сама себя не узнаешь. – Лицо Павла побагровело, руки затряслись. Он сжал кулаки и бросился к жене, которая выскочила в коридор, и завизжала во всю мощь своих легких. Надежда подбежала к родителям и встала между ними. Они продолжали ругаться, а у Елизаветы Васильевны зашумело в голове, она покачнулась на бок и свалилась с дивана.
Очнулась Елизавета Васильевна от запаха нашатыря, от чувства, что руку сдавило – это доктор измерял ей давление. Увидев, что она пришла в сознание, он улыбнулся:
– Вот и прекрасно. Как себя чувствуете, Елизавета Васильевна?
– Грудь давит. А что со мной? – прохрипела старушка.
– Ничего страшного. Сейчас немного подлечим вас, и все будет хорошо. – Он поднял Елизавету Васильевну, внимательно прослушал, простукал всю спину и грудь, затем сделал укол и обратился к Лидии, которая стояла в дверях комнаты: – На завтра надо непременно вызвать участкового врача.
– Какого еще врача?! – Заголосила Лидка. – В больницу ее надо, в больницу! Одинокая она, вы понимаете? Кто за ней будет ходить?
Елизавета Васильевна неестественно рассмеялась.
– Вот, вот, слышите: она же ненормальная, ее в психушку надо, – заверещала Лидка.
– Тут я вам не помощник. Все, что зависело от меня, я сделал. Остальные вопросы решайте с участковым врачом.
В коридоре его остановил Павел.
– Доктор, не слушайте ее, она сама психопатка, ей давно туда пора. А за теть Лизой я сам буду ходить.
– Замолчи, недоносок, – зашипела Лидка. Она подскочила к Павлу и, размахнувшись, ударила кулаком по лицу. Кровь брызнула из носа.
Павел охнул, ухватился рукой за лицо, сконфуженно посмотрел на доктора и стремглав выскочил из квартиры. Следом за ним выбежала Надежда. Доктор осуждающе покачал головой и тоже вышел.
– Ну вот, теперь-то уж точно нажрется, как свинья, грубо проговорила Лидка и крикнула в открытую дверь спальни: – Бабка, он за тобой находит, твой любимчик, подставляй карман шире! – Она сходила на кухню и заспешила вслед за доктором.
Елизавета Васильевна осталась одна. В голове была пустота, ни о чем не хотелось думать. Жизнь потеряла всякий смысл – как жить, как смотреть им в глаза, о чем говорить? Лицемерить, лгать, изворачиваться она не умела. А может, и пора уже на покой, хватит, пожила? Только живой в гроб не ляжешь. Она громко вздыхала, вытирала бежавшие по щекам слезы. Но лекарства брали свое, и она забылась.
И видит она себя на цветущем лугу совсем молодой, в венке из белых ромашек. И в руках у нее большой букет. А навстречу ей идет девушка вся в белом. Подходит она, берет ее за руку и хочет вести за собой, а сама говорит:
– Давно я за тобой хожу, а ты все убегаешь от меня.
– Это когда же я убегала? Я и вижу тебя первый раз, – отвечает Елизавета, а сама рассматривает собеседницу и видит, что она совсем не молодая, а, наоборот, седая, сморщенная вся. Страшно стало, но любопытство взяло верх, спрашивает: – Кто же ты такая? Зачем я тебе нужна?
– Иди за мной, тогда и узнаешь, кто я такая, – хрипит старуха и тащит Елизавету за собой.
А луг вот-вот закончится, а за ним начинается пахота – сплошная чернота. Елизавета начинает сопротивляться, вырываться из рук старухи. И тут к ним подбегает молодой парень и палкой отгоняет старуху.
– Что ты пристала к бабе Лизе? Ей еще рано уходить, рано, – сердится он. А рядом с ним стоит маленькая, хорошая такая, красивая девочка и плачет. Елизавета Васильевна потянулась, чтобы успокоить ее... и проснулась.
Она была вся в поту. Осмотрелась вокруг, прислушалась – никого не видно и не слышно. Горестно подумала: «А ведь это смерть за мной приходила. А кто ж это спас меня? Доктор, что ли? Или все еще впереди будет? К чему все эти мучения? Уж если покидать этот мир, так сразу бы – во сне. Какая красота была бы!»
Елизавета с трудом встала с дивана – голова гудела, во рту было сухо, горько. Ее подташнивало. Шатаясь, хватаясь руками за стену, она поплелась на кухню – попить. Ее взгляд упал на газовую плиту, и она ахнула – кран духовки был открыт, а дверца распахнута. Слышалось характерное шипение, шел газ. Елизавета Васильевна быстро повернула кран и хотела открыть форточку, но не было сил поднять руки. Ноги подкашивались, и она опустилась на колени и поползла к входной двери, с трудом открыла ее и упала в проеме, потеряв сознание.
Пришла в себя Елизавета Васильевна в большой комнате с высоким потолком и сразу не смогла понять, где она. Ей было холодно, и она стала шарить руками в поисках одеяла, но его нигде не было. Она приподняла голову и с ужасом обнаружила, что лежит совершенно голая. Промелькнула мысль: «Неужели я в морге?!» Она повертела головой по сторонам – справа на кушетке лежала голая женщина, которая со свистящим хрипом кашляла, стонала. Слева у стены лежал бородатый мужчина. Он был, по-видимому, в сознании, потому что, встретившись с ней взглядом, смущенно отвернулся к стене. Елизавета Васильевна устремила взгляд в открытую дверь, откуда доносились женские голоса. Ей показалось, что кто-то произнес ее фамилию. Она вся напряглась, стараясь разобрать слова. Голоса приблизились, и она отчетливо услышала:
–  Ты уж, милая, постарайся, я хорошо заплачу.
Это был голос Лидки. Елизавета Васильевна узнала бы его из миллиона голосов.
– Да вы не волнуйтесь, она долго не протянет. Ей достаточно двух-трех сифончиков.
– Каких сифончиков? – Лидкин голос повеселел.
– Да обыкновенных сквознячков. Для лежачих это верняк. А диабетику достаточно несколько вливаний глюкозы и каюк.
Елизавету покоробило от этой открытой наглости. Выходит, что все они здесь обречены, списаны и вычеркнуты из этой жизни, но еще не выброшены, потому что пока еще дышат. Весь ее организм вздыбился, и наперекор всему ей захотелось выжить, встать на ноги и посмотреть – кто же эта «сердобольная», которая хочет помочь им распрощаться с этим миром? Любопытно, сколько же ей заплатят за них? Во сколько оценили каждую душу?
Эти грустные мысли прервал громкий вскрик и отчаянные рыдания мужчины. В палату вбежал молодой врач. Елизавета Васильевна прикрыла глаза, чтобы не выдать себя. Врач стал отчитывать медсестру.
– Что за балаган вы тут устроили? Почему посторонние в отделении? Почему больные открыты? Немедленно закрыть форточку и одеть больных!
Голос врача был знаком Елизавете Васильевне, но она никак не могла вспомнить, где его слышала. Мужчина успокоился, а к ее кровати подошли, и она почувствовала, что ее накрыли простыней. Она открыла глаза и увидела толстую медсестру. Ее злые глаза-щелочки смотрели с ненавистью, а тонкие губы скривились от презрения. Елизавета Васильевна в страхе вновь прикрыла глаза. Она поняла, что из когтей этого зверя ей не вырваться. Она почувствовала прикосновение к запястью и ласковый голос:
– Баба Лиза, не узнали меня?
Елизавета Васильевна несмело открыла глаза, недоверчиво посмотрела на доктора и вдруг встрепенулась, узнав в нем своего бывшего квартиранта.
– Сережа, голубчик, откуда ты взялся?
Доктор радостно засмеялся:
– Узнали! Вот и хорошо, вот и расчудесно. Значит, будем вместе бороться с болячкой.
–  Да что ж ты ко мне не пришел, голубчик? Уж так ты мне нужен был! – Елизавета вспомнила, как он ухаживал за ней, когда она заболела: и готовил, и стирал. И ведь выходил тогда ее, а был-то совсем мальчишка, в Медучилище учился. С горечью подумала: «Вот бы кому подписать квартиру! Этот не стал бы травить газом!» Она глубоко, со всхлипом вздохнула.
– Что вы вздыхаете, баба Лиза? Все будет хорошо, я вам обещаю. Как же это вы так неосторожно с духовкой-то, а, баба Лиза?
Старушка испуганно посмотрела по сторонам, тихо прошептала:
–  Не я это, не я, поверь уж мне, сынок.
– Я вам верю. Вы только не волнуйтесь. Я во всем разберусь, – доктор говорил это тихо, низко нагнувшись над старушкой.
В палату вошла медсестра с капельницей. Елизавета Васильевна панически замахала руками, глаза ее округлились от страха, она пыталась что-то сказать, но внезапно напавшая икота не давала возможности произнести ни единого слова. Двое других больных также со страхом смотрели на медсестру, не зная, к кому она подойдет.
– Что такое? Что случилось? Почему такая паника? – Доктор удивленно смотрел на больных, потом спросил медсестру: – Кому эта капельница?
– Трофимову, – буркнула медсестра и направилась к кровати мужчины. Тот обреченно, громко вздохнул, заскрежетал зубами.
Доктор недоуменно смотрел на больных, взгляды которых были устремлены на него, и в них он видел мольбу и надежду. Он решительно встал и приказал медсестре:
– Оставьте капельницу и принесите мне все истории болезни.
Медсестра остановилась, поставила штатив с капельницей, но так и стояла на месте, не решаясь выйти из палаты.
– Что вы топчетесь?! – резко проговорил доктор. – Вы не слышали, что я вам сказал?
Медсестра вышла. Вслед за ней вышел и доктор, не дожидаясь, когда принесут папку. Больные переглянулись между собой. Женщина справа прохрипела:
–  Словно ангел к нам спустился. Видно, новенький, не было тут такого. Откуда знаешь его, Лизавета?
–  На квартире стоял, когда в медучилище учился, а потом в институт уехал. – Елизавета Васильевна говорила спокойно, на ее лице появилась улыбка. За все эти суматошные дни впервые тревога ушла из ее сердца.
–  Надо же, квартирную хозяйку запомнил, как мать родную. Похоже, что добрый, сердечный человек. Вам повезло, может, и вытащат вас отсюда, – она говорила прерывисто, то и дело кашляя. Грудь ее высоко вздымалась, как будто туда накачали слишком много воздуха, а выйти самостоятельно он не мог.
– А ты что, тут решила остаться? – пошутила Елизавета, повернувшись к соседке. – Как тебя звать-то, а то ты меня знаешь, а я нет.
–  Клавдия я, потом помянешь. Меня уже давно определили в другое место, – женщина дрожащей, слабой рукой пыталась вытереть набегавшие слезы и не видела, как в дверях палаты остановились доктор с молоденькой медсестрой. – Ты же слышала, что нам с тобой три дня отведены. А я все их планы нарушила, целую неделю валяюсь тут.
– А ты-то кому помешала? – грустно спросила Елизавета Васильевна, так же, не замечая Сергея. – Я-то свою квартиру подарила, а ты же еще молодая.
–  Какая молодая, – хрипела Клавдия. – До пенсии дожила, а ума не нажила. Замуж решила выйти. Квартиру свою сменяла на общую с ним, а он меня под зад коленом, – она совсем зашлась в кашле.
В этот момент к Клавдии подошла медсестра с кислородной подушкой, ее переложили на каталку и вывезли в коридор.
–  Ну вот, следующая очередь моя, – тихо, с болью и грустью в голосе проговорил мужчина.
–  Это почему же? – Елизавета Васильевна крутила головой, стараясь понять, откуда на нее надвигается запах ацетона. К горлу подкатывал ком горечи, и она боялась, что ее стошнит.
–  Как я понял из разговора и по своему самочувствию, в капельнице была глюкоза, а я таких две получил. Вот эта была бы последняя, окончательная, да твой доктор помешал, – мужчина смотрел на Елизавету Васильевну, которая, зажав нос рукой, рыскала взглядом по сторонам. – Да не крути ты головой, от меня это пахнет, диабетик я, – обреченно произнес мужчина. – Я же говорю, что мне хана.
– Так уж и хана, – проговорил доктор, который вошел в палату вслед за ввозимой пустой каталкой. – Просто мы сейчас отвезем вас в эндокринологию. Машина за вами уже пришла.
Мужчину переместили на каталку.
– Держись, соседка! Бог даст, так еще свидимся, уж больно красивая у тебя фамилия – Ласточкина. А ежели нет, то поминай раба божьего Василия.
Каталку увезли, а Сергей подошел к Елизавете Васильевне и, улыбаясь, спросил:
–  Ну что, баба Лиза, тут останетесь или в другую палату пойдете?
–  В другую, в другую, – заспешила старушка, вставая с постели.
–  Тогда прошу вас, шутливо произнес Сергей, протягивая к ней руку. Он помог ей надеть халат, обнял за плечи и бережно повел из этой злополучной палаты.
Но Лидия не оставляла в покое Елизавету Васильевну. Дважды, через больных она передавала свои «гостинцы» от имени соседей. Старушка верила по простоте душевной, а потом попадала в реанимацию с отравлением. Увидев в очередной раз Сергея, Елизавета взмолилась:
–  Сережа, сыночек, что делать-то? Не даст она мне умереть своей смертью. Куда мне деваться, посоветуй.
–  Мне очень жаль, баба Лиза, но у вас только один путь – в дом престарелых. Ваше согласие – и я оформляю документы. Но вы никому не говорите об этом, чтобы ваша родственница не достала вас и там.
–  Ну что ты, голубчик, ни-ни, – она немного успокоилась оттого, что появилась маленькая надежда на спасение: ей так не хотелось расставаться с Белым Светом – уж так он хорош, этот Белый Свет. И всю неделю, пока оформлялись документы, она жила в ожидании, что скоро покинет так опостылевшую ей больницу. Но однажды в дверях ее палаты появилась соседка Анна Ивановна.
– Что это ты так запряталась? Еле отыскала. Ни в одном списке тебя нет, как разведчица какая-то.
Елизавета Васильевна рассмеялась, подумала, что это Сергей постарался. Спросила соседку:
–  Если нет в списке, то каким образом отыскала меня?
– Да с Лидкой разговорились: она посетовала, что не может тебя найти. Вот и послала меня, на машине привезла – сама я не дойду.
– А говоришь, что я разведчица, а это ты к Лидухе в контрразведку нанялась, – грустно проговорила Елизавета. Она сразу вся съежилась, потускнела лицом. – Поди, и передачу передала мне? – она с тревогой смотрела на сумку соседки.
–  А как же! Вот, целый сидор наворотила. Сегодня же поминки, сорок дней, помянете всей палатой, – Анна Ивановна суетливо вытащила судок с ароматными котлетами и поставила на тумбочку.
–  Кого это они схоронили? – Холодно спросила Елизавета Васильевна, зажимая рукой сумку соседки, чтобы та не смогла ничего вынуть.
Анна Ивановна удивленно посмотрела на худющую Елизавету, на ее землистое лицо, горестно покачала головой:
–  Надо же, а все думают, что Лидка каждый день ходит к тебе. Выйдет из подъезда с сумочкой и таким степенным, ангельским голоском: «Пойду, навещу старушку». И бабы верят.
–  Она, что же, в моей квартире живет? – удивилась Елизавета. – А Надюшка где же?
–  Сначала Надька жила, а как вышла из больницы после выкидыша, так и не вернулась туда, муж не захотел там жить. Вот Лидка и перешла одна, а Павел в своей квартире остался. А что уж было на похоронах, так ужас прямо: Надька волосы на себе рвет, на мать бросается, кричит, что это она виновата, не надо было отбирать квартиру. А та ее по щекам, по щекам. Это на похоронах-то?!
– А Павел-то что же? Совсем безмолвный стал, как тюфяк. А кого хоронили-то?
Анна Ивановна жалеючи смотрела на Елизавету.
–  Это ж надо! Даже в этом она солгала, а ведь говорила, что ходила к тебе. Павла твоего хоронили, Павла. Отмаялся, бедный.
–  Павлушу? – прошептала Елизавета Васильевна. – Да что стряслось? – она приложила ладони к лицу, стараясь унять нервный тик.
– Вином он отравился. Всю дешевку импортную глотают, вот и травятся.
–  И долго он мучился? – сквозь слезы прошептала Елизавета.
– Да почти месяц.
–  Ой, чует мое сердце – не вином он отравился, не вином, а Лидкиными котлетами. Мне она их приготовила, а не передала. Ох, Павлуша, Павлуша, как же ты их захватил, уж лучше бы мне опять.
К кровати подошел Сергей, протянул руку и взял судок с котлетами.
–  Вкусно пахнут. Соблазниться вполне можно. – Он взял самую привлекательную котлету, лежащую так, что первой надо было брать только ее, положил в стакан, стоящий на тумбочке и передал медсестре: – Отнесите в лабораторию на срочный анализ.
Анна Ивановна недоверчиво смотрела на них, а затем возмутилась:
– Да вы что?! Не могла она этого сделать – не такой уж она зверь. Ты, Васильевна, сама так говорила.
–  Ну, зверь – не зверь, а то, что она потенциальный убийца – это точно. – Сергей присел на край соседней кровати. – Вы посудите сами: когда Павла отвезли? Двадцатого? Если это несчастный случай, то для жены это горе, неприятность, в конце концов. А что делает Лидия Гавриловна? На следующий день она идет к Елизавете Васильевне и через больных передает ей отравленные котлеты: знает, что старушка любит их и предпочитает любой другой пище. В крови обоих найден один и тот же яд – мышьяк. Доказать я не могу, но интуитивно убежден на 100 процентов в ее виновности.
–  Сережа, милок, ты что же, знал про Павла? – удивилась Елизавета Васильевна.
–  Знал, баба Лиза, я его вел.
–  Как же ты не спас его?! Мои бы лекарства ему отдал! И ничего мне не сказал, – рассуждала старушка, с упреком глядя на Сергея. Она никак не могла смириться со смертью Павла, такого молодого, здорового.
–  Не в лекарствах дело, дорогая баба Лиза, хотя гомосорбция может быть, и помогла бы. Но это слишком дорогая операция. Вся беда в том, что он сам не хотел бороться со своей болезнью. И врачи были бессильны. А организм у него был могучий – целый месяц сопротивлялся. Если бы чуть-чуть поддержки, и он справился бы с недугом.
–  Некому было поддержать его, – сокрушалась Елизавета Васильевна. – Сережа, да чего же ты мне не сказал? Я бы его уговорила, успокоила. А я обижалась на него, что не приходит ко мне, а он маялся, бедняжка. Вот какой грех-то.
– Так вы сами в это время были в реанимации.
– Она, Лидка, его в гроб вогнала, на ее совести его смерть.
В палату вошла медсестра и подала бумагу Сергею. Тот прочитал и произнес:
– Я так и знал. Это анализ котлеты. В ней обнаружен тот же самый мышьяк. Я надеюсь, Анна Ивановна, вы понимаете, какая опасность грозит Елизавете Васильевне. Поэтому я прошу вас отнести все продукты назад и сказать, что Ласточкину выписали, а куда она ушла – никто не знает. Пока она будет искать, мы за это время что-нибудь придумаем.
Анна Ивановна трясущейся рукой взяла судок, поставила в сумку и поспешно вышла из палаты. А Елизавета Васильевна сидела, сгорбившись и безвольно опустив руки, и смотрела в одну точку на полу. Она не слышала, что говорил ей Сергей, не замечала, как входили и выходили больные, не отреагировала на подошедшую медсестру, которая уложила ее в постель, сделала укол. Она лежала и думала о Павле, о том, что теперь осталась совершенно одна и даже схоронить ее будет некому. Надюшка была ближе к матери и характером в нее. Они и над отцом смеялись, а она, бабка, им совсем не нужна, тем более теперь, когда ее обобрали. За квартиру, может, кто и чужой взялся бы ухаживать за ней, да по-человечески схоронили бы. А теперь и самой жить негде.
После укола она незаметно уснула. А утром проснулась вся разбитая и какая-то опустошенная, будто ее выпотрошили всю. Был субботний день. Уже до завтрака к больным стали приходить посетители, а ей ждать было некого. Она ушла к окну в конце коридора и безучастно смотрела на улицу. Люди шли туда – сюда, смотрели на окна, махали руками – то ли приветствуя, то ли прощаясь. Рядом с ней кто-то остановился, положил руку на плечо. Елизавета обернулась – это была Татьяна, жена Сергея.
– Елизавета Васильевна, а мы за вами. Вон посмотрите на парадку – там Сережа с Алешкой. У него день рождения, вот мы и посидим, чайку попьем, с мамой моей познакомитесь. – Татьяна смотрела дружелюбно, ее голубые глаза светились лаской, а на фоне белого халата особенно выделялся ее нежный, здоровый румянец на щеках.
– Куда уж мне, такой страхолюдине, людей пугать, – засмущалась Елизавета Васильевна.
–  О чем вы, кого пугать? Мы посидим в тесном семейном кругу. Мал еще сын, чтобы ему пирушки устраивать. Пойдем переодеваться, я вам цивильную одежду принесла, – Татьяна взяла под руку старушку и повела в палату. Там она достала из сумки синее трикотиновое платье с редкими небольшими красными и белыми ромбиками, выходящими один из другого, другие вещи. Когда старушка переоделась, Татьяна тихо засмеялась, нежно обнимая ее:
– Ой, Елизавета Васильевна, да вы совсем молодая, и такая привлекательная, что впору сватов засылать.
– Не смейся надо мной, – совсем засмущалась Елизавета.
Они спустились вниз, где их встретил Сергей с маленьким сыном на руках и с букетом цветов, чем окончательно смутил ее. На машине они очень быстро добрались до дома Татьяны, под окнами которого росло множество цветов. По дорожке они прошли до открытой веранды, где их ждала полноватая, но совсем еще молодая женщина, такая же голубоглазая, как и Татьяна. Она подхватила бежавшего впереди Алешку, расцеловала.
– Ах, ты мое солнышко! Накатался?! – Она приветливо встретила Елизавету Васильевну, обняла ее: – Марией меня зовите. Да вы проходите, дорогая, проходите в хату, – она посторонилась, пропуская вперед старушку.
И уже сидя за столом, хозяйка сказала:
– А мы тут все варианты прокрутили, все решали, как вам помочь. И пришли к общему согласию, что вы будете жить у нас во времянке. Она пустует все равно, а там и газ есть, и вода. Только туалет во дворе. Да и под присмотром будете. Уж втроем-то мы вас на ноги поставим. А то смотреть страшно – кожа да кости. – Мария Николаевна говорила, а сама все подкладывала кусочки мяса на тарелку старушки.
От такого внимания и неожиданного предложения глаза Елизаветы Васильевны покраснели, губы задрожали, она захлюпала носом. Сидящий рядом Сергей наклонился к ней, положил руку на плечо.
– Баба Ли-иза, что это такое? Устали? Пойдемте, мы покажем ваше жилье, и вы будете отдыхать.
Сергей с Татьяной взяли ее под руки, и повели в расположенную рядом с основным домом времянку, которая состояла из коридора, наполовину заложенного дровами и углем, из кухоньки, где стояли старый кухонный стол, газовая плита, раковина. Но особенно выделялась свежепобеленная печь. В комнате стояли железная кровать, стол и два стула. Все было старенькое, отслужившее свой срок. Кровать была заправлена чистым белоснежным бельем.
–  Ну что, баба Лиза, согласны тут жить? – нетерпеливо спросил Сергей, приветливо глядя на Елизавету Васильевну. – Если нет, то я буду заканчивать оформление ваших документов для дома престарелых. Но, честно говоря, мне не хочется вас туда отправлять, ведь вы у нас еще совсем не старая, правда, Танюша? – Сергей открыто, чисто по-детски улыбался, глаза его радостно сияли. Елизавета Васильевна вновь растрогалась, залепетала:
– Да как же я… а вы как... – мысли ее путались, она никак не могла собрать их воедино, отчетливо выразить словами.
Татьяна укоризненно посмотрела на мужа.
– Сережа, нельзя же так наскоком решать все. Елизавета Васильевна поживет, присмотрится. Если не привыкнет к неудобствам, то тогда будем искать другой вариант. – Она обняла старушку, прижала к себе и ласково прошептала: – Но в обиду мы вас не дадим. Так и знайте. А сейчас давайте я вам помогу раздеться и лечь. Вам отдыхать надо.
Сергей с Татьяной ушли, а Елизавета Васильевна лежала и наслаждалась тишиной – она так устала от больничного шума, стона, храпа. Она лежала и вспоминала то время, когда Сергей жил у нее. Приехал молоденький такой, длиннющий фитиль. А аппетит был зверский. Все, что ни приготовит – уминал за обе щеки.
Понимала, что растет парень, значит, побольше есть надо. Ничего не запрещала ему: и музыку крутил, и телевизор смотрел в любое время дня и ночи. Как-то признался: «Я у Вас живу, как в родном доме».
Вспоминая былое, Елизавета улыбалась, вся ее вздыбленная нервная система приходила в норму, каждая нервная клеточка словно разглаживалась, распрямлялась.
Так прошли день, неделя. Елизавета Васильевна гуляла по двору, подметала возле дома, иногда сидела с Алешкой. И вот однажды, когда она в очередной раз осталась за няньку и была в большом доме, увидела, как во двор въехала машина с мебелью. Четверо ребят вместе с Сергеем стали носить всё во времянку. Елизавета Васильевна отошла от окна, чтобы её не заметили. Жила она тихо, не вникая ни во что, боясь, лишний раз напомнить о себе.
Когда машина уехала, в дом вошел Сергей и громко позвал:
–  Баба Лиза! Идите, принимать будете, все ли я привез, – он был весь взъерошенный и взбудораженный.
У Елизаветы Васильевны как-то тревожно екнуло сердечко: что это она должна принимать? Она заспешила к времянке, а когда вошла в комнату, то аж вскрикнула – там стояла ее мебель, узлы с её вещами.
– Сережа, родненький, как же ты сумел выцарапать всё это у них? – запричитала она, радостно трогая всю мебель, будто здороваясь с ней.
А Сергей сидел на стуле уставший, но очень довольный.
– А мы таковские, чай, не московские.
Елизавета Васильевна впервые за это время громко рассмеялась: Сергей повторил ее присказку. Она подошла к холодильнику и открыла дверцу – там горел свет. Она удивилась:
–  Работает?!
–  Как часы! – торжествующе воскликнул Сергей.
– Так зачем ты его сюда затащил? – строго и осуждающе проговорила Елизавета. – В дом, в дом его надо!
– Что вы, баба Лиза, он вам тут пригодится, – посерьезнел Сергей.
– Зачем? Кости мои сухие морозить? Им и без холодильника зябко. Давай, не сиди, тащи его в дом. Сразу не сообразил, теперь один пыхти. И диван-малютку туда надо, и палас, и ковер. Да тут половину вещей надо в дом заносить, что зазря  пылиться будет, а вам это все пригодится.
Сергей вышел, а Елизавета любовно осматривала почти новенький двухкамерный холодильник, купленный накануне перестройки, когда еще отвечали за качество. А у Сергея холодильник был старый, маленький. Даже при ней его уже дважды ремонтировали. Елизавета видела, как скромно жила семья Сергея. На их врачебную зарплату не разбежишься – ноги бы не протянуть. И она была несказанно рада, что может хоть что-то дать им. Ей было хорошо, уютно в этой семье и очень хотелось остаться тут. Теперь надо побыстрее получить деньги, а то, сколько же можно чужой хлеб есть? За три месяца болезни у нее скопилась приличная сумма, и она всё думала, как получить деньги и отдать Сергею: вдруг увидит Лидку и та отберет? Встречи с ней она панически боялась. Думала, думала и придумала: все деньги – и гробовые тоже, положить на книжку Сергею. Уж если оставили жить, не спрашивая ее доходов, то уж и похоронят по-человечески. А что еще ей надо?
На следующий день после завтрака Елизавета Васильевна вышла из дома и отправилась в сберкассу, которая находилась на другом конце города. По дороге к автобусной остановке ее перегнала легковая машина. Но она вдруг затормозила, проехала назад, и из открытой дверцы ее позвали.
– Ласточкина, садись, подвезу.
Елизавета удивилась: в этом районе у нее не было знакомых. Но все же подошла к машине, посмотрела на мужчину: как будто знакомое лицо, а кто такой – вспомнить не может. А он смеется:
– Садись, садись, не бойся, не буду я тебе устраивать сифончики!
– Ой, да это ты, Василий?! Живой?! – она села, захлопнула дверцу.
– Живой, живой, – улыбался Василий. – Да и как Трофимов мог умереть, если в конце тоннеля Ласточкина светилась.
– Да хватит тебе шутить.
–  Не шутят только покойники, а мы с тобой Лизавета, живые – назло всем недругам. А ты неужто вспоминала меня?
–  А как же! Только не знала, как поминать – то ли за здравие, то ли за упокой. Клавдию поминаю за упокой.
– Знаю. В тот же день Богу душу отдала. Тебя куда везти?
– В 105-ю сберкассу на Майской улице.
–  Бывал там. А что так далеко от дома?
– Я там раньше жила, дом мой там. А ты давно вышел из больницы?
– Да уж два месяца катаюсь по городу, а тебя не встречал.
– А я первый раз вышла.
– А когда же из больницы ты пришла?
–  Неделю назад.
– Вот тебе и два с полтиной! Каким же это образом тебя угораздило? Ты же у нас самая крепкая была, с незапущенной патологией, как говорят медики. Или от своего доктора не хотела уходить? – вновь пошутил Василий. – Дорога длинная, давай, рассказывай свою историю болезни.
– А ты всегда такой веселый и довольный – словно миллион по лотерее выиграл? – Елизавета Васильевна смотрела на улыбающегося Василия, в глазах которого прыгали радостные бесенята, и ей самой хотелось улыбаться, забыть обо всем пережитом.
– Что – миллион? Грош цена ему. У меня золотой выигрыш. А ты что увиливаешь? Давай, выкладывай все, исповедуйся перед палатным батюшкой.
Коротко, без лишних подробностей, Елизавета рассказала о своих мытарствах. Она и не заметила, что машина давно стоит.
– Да-а, хватила ты горяченького. Вот сберкасса – твоя?
– Моя. Спасибо тебе.
– Рано спасибо говорить, еще назад надо отвезти и сдать по квитанции твоему доктору. Проводить тебя или одна дойдешь?
В сберкассе было мало народу, и Елизавета Васильевна быстро переоформила все деньги на Сергея, и довольная села в машину.
–  Всё, можно ехать.
– Домой?
– Наверное. Скажи, а как можно найти могилу, если не знаешь ни место, ни номер?
– Павла хочешь разыскать? Надо попробовать через смотрителя. Давай поедем сейчас, как думаешь?
– Да я бы рада была, – Елизавета благодарно посмотрела на Василия. Ей было легко, свободно рядом с ним – как будто всю жизнь знала его. – А ты-то как попал в больницу?
– О, у меня предыстория длиннее твоей. Да ведь тебе спешить некуда, придется слушать – уж если раздеваться, так донага, правда? – в глазах Василия засверкали озорные огоньки.
– Не в нашем возрасте. Если ты и моложе меня, то не намного, как я думаю, – смущенно пробурчала Елизавета Васильевна, отвернувшись к окну.
– Правильно думаешь, обоим по шестьдесят. А ты что смутилась? Не надо. Там, в реанимации, над нами хотели поиздеваться, а сами, того не ведая, нас породнили. У меня сейчас ближе тебя только Любаша. Я рано овдовел. На руках осталось двое детей – маленькая Любушка и старшая, уже невеста, Анна. Вторую семью не завел, боялся обидеть, обделить детей. Выдал старшую за военного. Зять хороший попался, я любил его, как родного сына. Младшая выросла, на завод пошла работать. Радовался, что воспитал детей, в люди вывел. А тут этот политический смерч налетел, всю налаженную жизнь перевернул, всех разъединил. Анна за рубежом оказалась. Пишет, что очень плохо жить. Мы с Любушкой все деньги туда переводим, посылку за посылкой шлем, а сами на картошке с капустой сидим.
И все же Анне с семьей пришлось уехать, так как не приняли республиканского гражданства. А куда ехать? Конечно же, на свою родину, сюда приехали. Прописались у дальней родственницы, чтобы встать в очередь на жилье. Хотели они квартиру снять, а я против того – у нас же трехкомнатная. Думал, что всем места хватит, и за квартиру им не платить огромные суммы. Всё хотел сэкономить, чтобы им полегче, посвободнее с деньгами было.
Полгода жили хорошо. Зять на работу в органы устроился. И вздумал я Анну прописать в свою квартиру – как бес попутал. И вот только оформили прописку – Анну как подменили, будто с цепи сорвалась. Ежедневные скандалы по поводу и без повода, истерики. Мы уж с Любашей в одну комнату забились, на кухню боимся выйти. Не выдержал, спросил ее:
–  Прописал я тебя, теперь ты тут хозяйка. Что же еще я могу для тебя сделать, чтобы ты была спокойной?
А она и говорит:
– Можешь только с балкона сброситься, чтобы освободить квартиру.
Похолодело у меня всё внутри, волосы дыбом встали.
– Как же ты так можешь? – спрашиваю её.
А она так спокойно, с улыбочкой, с ехидцей такой отвечает:
– А сейчас волчьи законы: каждый выживает, как может. Если не я вас, то вы меня съедите.
Думаю так, думаю: среди каких же зверей они жили что, и сами превратились в зверей? А были нормальными людьми, добрыми, отзывчивыми.
Весь разговор при Любаше проходил, а она с детства была очень эмоциональная. Смотрю на нее, а она, как ежик, вся в комочек сжалась и сидит молча. На работу и день, и второй не ходит.
– Что же ты делаешь, дочка? – спрашиваю. – Ведь сокращение поголовное идет, а ты прогуливаешь.
А она молчит. Страшно стало за нее, за ее здоровье. И пошел я тогда на работу к зятю. Объяснил, кто я, зачем. А они усмехаются:
– А, это ты, дед, каждый день кидаешься на него драться?
Взорвался я:
– Да поглядите вы на меня – похож я на обидчика? Ему – 35, да выучка десантника, а мне седьмой десяток – слажу я с ним? Прошу я вас, уговорите его уйти на квартиру.
Не знаю, говорили ему, нет ли, но ушли они. В большую комнату натаскали всякого хлама из подвала и забили ее. А дочь все орала: «Попробуйте только войдите сюда! Все равно эта квартира будет нашей!».
Ну что было делать, как жить? Самому и умереть не страшно, а что с Любашкой будет? Я-то, дурак, радовался, что старшая сестра будет рядом – и опора и защита для нее. А вышло все наоборот. В кого же нас превратили? Кто ответит за растление человеческих душ? Страшно стало жить.
Говорят, в писании сказано, что настанет день, когда живые будут завидовать мертвым. Я завидую жене, что рано ушла и не дожила до такого позора, до такого кошмара.
Вот тогда я и попал в больницу. До сих пор ломаю голову: кто заплатил той толстой гадине за глюкозу для диабетика – дочь или зять? А может, просто совпадение, ошибка? Как бы хотелось верить в это.
Из больницы вышел, а Любаши дома нет. Соседи сказали, что в церковь она стала ходить. Все храмы обошел, и разыскал ее – в монастырь ушла. Возвращаться домой не захотела, а я и не настаивал: она спокойная такая стала, лицо просветленное. Подумал, что лучше тут, чем в психушке лежала бы.
А на старшую зло взяло – все инстанции обошел, но добился своего, выписал ее и разменял свою трехкомнатную на две однокомнатные. Чтобы не было греха перед женой, я одну оформил на имя старшей, а вторую хотел на Любашу сделать, чтобы был у нее свой угол, но она отказалась. Сказала, что уедет в Оптину Пустынь, как только примет монашеский постриг. Вот такие дела, подруга. И живу я один.
На кладбище в сторожке они узнали номер могилы Павла и квадрат, в котором она находится. И вот целый час они бродили по этому квадрату в поисках 115-го номера. Такая неразбериха тут творилась – рядом с 100-м номером был 10150-й, с 500-м – 2800-й. Ни дорожек, ни тропинок. Как же им не быть неухоженными, могилкам, если придет кто приезжий или знакомый, который не хоронил – походит, походит и уйдет ни с чем.
– Ох, люди, люди, начальники высокие, о чем же вы думаете, ведь и вам придется вот так лежать – найдут ли вас? Или вам все равно, только бы сейчас пожировать, попировать. Сколько молодежи уложено тут – кто ответит за них перед Богом? Все мы стремимся попасть в рай, а его надо заслужить добрыми делами на земле, – рассуждала вслух Елизавета Васильевна, переходя от могилы к могиле, читая надписи, разыскивая нужный номер.
У одной оградки стоял мужчина, а у холмика на скамейке сидела женщина в черной одежде. Мужчина повернулся к ним, посмотрел и вдруг пошел им навстречу.
Елизавета Васильевна остановилась, подумала – как страшно тут одной. Она присмотрелась к мужчине и с трудом узнала в нем Андрея, мужа Надежды. Был он уставший, нервный.
– Тетя Лиза, как хорошо, что я вас встретил! Какая радость, что вы живы! А мать сказала, что вас похоронили. Вот Надюшка обрадуется! Пойдемте к ней.
– Это она? – удивилась Елизавета Васильевна, рассматривая простоволосую, седую женщину, которой на вид было лет сорок пять, а Надюшке-то всего 24 годочка!
– Она, – обреченно ответил Андрей. – Вот так каждый день приходит утром и сидит до вечера. Ни с кем не говорит, ничего не делает, никуда, кроме кладбища, не ходит. Что с ней делать – не знаю. Не могу же я караулить ее каждый день – мне работать надо. И одну страшно оставлять. Как быть, тетя Лиза, подскажите.
Елизавета Васильевна прошла в оградку, опустилась на скамейку рядом с Надеждой и разрыдалась, громко причитая.
Надежда медленно, будто просыпаясь, повернулась, долго смотрела, не узнавая, а потом припала к ее груди и тоже зарыдала. Они долго так плакали, а Елизавета Васильевна все шептала:
– Ну вот, теперь нам полегче будет. Втроем-то мы со всеми бедами справимся. А душа-то у тебя, как у отца – добрая. Он на людях громкое слово произнести боялся, всех жалел. И ты такая же. В церковь пойдем с тобой, помолимся за отца. И Андрея возьмем с собой. Ты жалеть его должна – вы едины с ним. Пойдем домой. Все будет хорошо.
Надежда согласно кивала головой и послушно шла с Елизаветой Васильевной. Вслед за ними шли Андрей с Василием и тихо переговаривались.
А день только набирал силу. Солнце ярко, весело светило, согревая землю. Высоко летали ласточки, предвещая хорошую погоду.

Сентябрь 1997 года.