И воины Властителя, готовые по его Велению на всё, готовые даже ждать – наперекор своей ненависти – остановились, не пуская в ход ни мечи, ни нагайки. Колонна встала. Храпели лошади. Из ноздрей их клубился пар. Скрипела кожаная узда. Простуженные в северном краю всадники глухо покашливали в рукав, пахло перегаром и чадом почти уже догоревших факелов.
Женщины испуганно жались друг к другу. Ведомые ворогом, они в печали чаяли быть наложницами – их мужья уже позади, и глаза им выклевал ворон.
Но что-то не так сделалось на земле: эта война – самая долгая на их памяти – все не прекращалась, все тянулась, как тень от Большого дерева в вечерний час, и казалось, только всепоглощающая тьма способна остановить ее...
В этой стороне жили сотни ветров и очень мало племён. Люди часто ссорились и часто мирились. В знак примирения между племенами хотя бы один мужчина из одного племени брал в жёны девушку из другого племени и наоборот. Рожавшая женщина стоила коня, не рожавшая – свадебного танца. Бесплодную бросали в степи. Мужчины убивали друг друга и воровали друг у друга женщин, чтобы те рожали им сыновей...
Так было, так длилось много солнцеворотов, но за хвостом блуждающей звезды пришел Властитель и привел с собой много воинов. У него было множество лошадей и своих женщин. Он убивал направо и налево, в живых оставляя только жеребцов и кобылиц. Неравной показалась женщинам жизнь с разных концов. Не равной – как в древние времена.
Властитель простер руку и, обернувшись, что-то шепнул высокому черноглазому воину, застывшему в позе почтительного внимания у него за спиной. Женщины стояли посреди открытой степи, глядя в землю, и со страхом ждали свершения своей судьбы. Ибо Смерть, вышедшая из глубин Рокового холма, уже простёрла над ними свой холодный терпкий туманный саван.
– Слушайте, грязный и продажный народ! – обратился Властитель к кучке оборванных, чумазых пленниц. – Я не питаюсь падалью, но, если тухлятину не сжечь, – плодятся мухи и навозные черви. Я поклялся стереть ваш род с лица земли, и я почти уже сделал это. Сейчас вам всем перережут глотки, а после сожгут, чтобы и волоса вашего не осталось.
Стоны и плач были ответом и знаком того, что Властителя услышали. Двадцать три женщины, лишившиеся своих детей, все еще способные рожать, стояли перед Ним и его воинами, в полу-разодранных одеждах, со спутавшимися распущенными волосами, босиком – ни в бреду, ни в страшном гневе, ни ненавидя они не смогли бы допустить в свое сознание того, что сейчас должно было произойти. Как ? Почему ? Отчего?.. Что, в конце концов, нужно от них этим мужчинам?
Как этот человек может покушаться на ЖИЗНЬ?! Не на жизнь другого человека, а на саму ЖИЗНЬ... Их отцы, мужья, братья и дети дрались и иногда убивали друг друга, с малолетства познав тяжкую жизнь степи. Убитого мужа заменял другой – убийца или брат погибшего. Отцом становился вождь племени. Дети рождались и умирали, уходили навсегда или возвращались с добытыми жёнами. ЖИЗНЬ не прекращалась ни на мгновение. И только неисповедимо откуда взявшийся Властитель покусился на целый род человеческий: на род Бегущего-впереди-всех и на род Счастливца-полной-луны, и на род Незнающего-страха-тьмы, и на род Скользящего-водной-гладью, и на род Сидящего-у-большого-костра, и на род Старейшего-среди-равных , и на род Охотника-дивных-полей, и на род ...
– Но я сохраню вам жизни, если одна из вас добровольно, сама решит умереть... – Он зевнул. – ... такой смертью... – Властитель приосанился и в раздумье уставился на кончик уха своего коня. Его глаза скрылись за краем отороченной чёрным мехом шапки-маковки. И сам он, облаченный в темную, почти черную кожу, с серебряными украшениями, с большим кривым мечом в чёрных ножнах, на вороном коне казался сумраком еще до конца не отступившей ночи. Наконец Он поднял глаза – серые щербинки в глиняном кувшине; его гладкие лоснящиеся щёки задвигались – он произнёс:
– Ей разрежут живот, обмотают требуху вокруг шеи и закопают живьём в землю.
Повисло молчание. Воины ждали мановения руки.
Рядом с Властителем на белесой кобыле замер в своём седле колдун. Он с полуулыбкой взирал на закоченевших от страха и утреннего холода пленниц. И такая же “глиняная” голова на его плечах в меховом уборе, как и у Властителя, но с более лукавым выражением лица, чуть покачивалась из стороны в сторону.
– Для чего ты говорил с ними, Великий? Разве здесь есть с кем говорить? – Капризно спросил колдун.
– Ты знаешь другой способ развеять тоску, после утоленного гнева? – Ответил Властитель вопросом на вопрос.
– Песье племя. – Процедил колдун. – Такая игра не для них.
– Подождем, – сказал Властитель. Пусть солнце поднимется над холмом... Прошло время. Женщины молчали. Никто из них сейчас не смог бы вымолвить и слова, даже если бы им было что сказать. Нервная дрожь передавалась от одной к другой, по цепочке. Они держались вместе как единое целое – нечто ободранное, грязное, несомненно еще живое, но уже со следами тлена во всем своем облике.
– Песье племя, – нараспев повторил колдун. – Ты прав, – с тоской проговорил Властитель. – Жаль, очень жаль... Он медленно поднял руку...
Вдруг одна женщина отделилась от остальных и сделала несколько шагов вперед. В лучах только что взошедшего солнца было видно, что она далеко не молода и совсем не красива. Лицо у нее было спокойным. Казалось, она ничего не замечает– ни свирепых всадников, ни колдуна, ни Властителя... А смотрит куда-то сквозь, где ничего такого, как они, нет.
Она выглядела такой же ободранной, как и остальные женщины. Черные густые волосы клочьями свисали по сторонам, сквозь порванные одежды виднелись большие груди и худой живот. На шее у нее висело короткое ожерелье из треугольных камешков неопределенного цвета. Она не подняла головы, не вымолвила ни слова, она просто сделала несколько шагов и остановилась.
– Ты хочешь умереть? – Спросил Властитель. Он был удивлен и даже, кажется, обрадован. Он так и остался с поднятой вверх правой рукой. Конь под ним нетерпеливо гарцевал, и Властитель сдерживал его за узду другой рукой, крепко сжав ремни поводьев в кулаке. Женщина медленно кивнула в ответ.
– Хорошо! – Властитель чуть запрокинул голову. На его плоском лице рельефно проступило выражение сладостного, почти сладострастного, довольства. – Подойди ближе...
– Ты хорошо поняла, что с тобой будет? – Встрял колдун. – Ты не понимаешь, наверное, что значит эта казнь) – Он взвизгнул на последнем слове. Его коричневатые старческие ручки мелко затряслись. – Это значит, что то, чему положено теплиться внутри тебя, будет снаружи тебя – и ты это увидишь, ты это почувствуешь... Тебе будет очень больно снаружи и совсем не больно внутри, которое тоже будет снаружи... И так тебя закопают, но ты еще будешь жить, когда то, что будет у тебя снаружи, начнет умирать, но умирать будешь ты сама! Земля тяжело ляжет тебе на грудь и на то, чему не должно быть снаружи...
Ты будешь задыхаться, но все еще будешь жить, и то, что твое, но вне тебя, тоже какое-то время будет жить... И так ты умрешь, но сначала ты ощутишь, как если бы на тебя легла вся тяжесть земли, которая принадлежит Моему Господину) Колдун вспотел.
– Ты слышала, женщина, что сказал колдун? Ты все еще согласна принять такую смерть, взамен ИХ жизней? – Властитель выразительно посмотрел в сторону помертвевших от ужаса пленниц.
Его правая рука, все еще поднятая, слегка “увяла” – и уже не торчала строго вверх, а как бы отклонилась назад и в сторону, расслабленно подрагивая на весу в такт поступи коня. И сам Властитель как бы болтался в седле, чуть покачиваясь из стороны в сторону, странно расслабленный, будто бы был пьян, и страшный, словно труп в воде... Женщина снова кивнула.
– Почему? Что тебе в них? – Тяжелым низким гортанным голосом спросил Властитель. – Разве стоят их жизни ТАКОЙ смерти?! Кто они тебе, скажи?)
Но она молчала. Что она могла ему сказать, этому страшному чужеземцу, который задает слишком много вопросов. Она никогда не умела отвечать на вопросы мужчин. Мужчины всегда спрашивали очень странные вещи: “Кого ты любишь больше: меня или его?”, “Ты родишь мне мальчика?”; или: “Зачем тебе ребенок от ее мужчины?”...
Как она могла выразить словами то, что никогда не являлось для нее предметом для размышлений? Она отроду была молчалива и не сильна в плетении сетей смысла – это всегда было прерогативой мужчин. И этот, другой, страшный и крикливый мужчина на седой кобыле, что пророчил ей жестокую смерть, он тоже умеет говорить, но слова его опоздали. О какой теперь смерти мог сказать он ей, когда еще три дня назад она спала со своим мужем, и дети ее были тоже живы, а вчера она увидела женскую грудь, из которой сочилось молоко, но не из соска, как тому надлежит быть, но сбоку, где ее проткнула стрела, поразившая сердце. Мертвая женщина, лежавшая на дороге в пыли, смотрела вверх невидящими глазами, а рядом с ней лежал ее мертвый младенец, который не был ранен, но умер от голода.
О какой смерти мог еще говорить ей черный Властитель и этот визгливый старик со злыми карими глазами?!
–Ты молчишь, женщина! Ты смеешь молчать, когда тебя спрашивает Великий?! – колдун возмущенно взвизгнул. – Но, может быть, ты раскаиваешься в своем решении? Тогда еще не поздно, ты можешь отказаться от своего выбора. Великий по-своему добр...
Женщина взглянула на говорившего. Выражение лица ее все также оставалось спокойным, даже казалось еще более спокойным чем сначала – на фоне того суетливого ужаса, который распространял вокруг себя колдун.
Она еще раз кивнула, теперь уже колдуну. Колдун зло посмотрел на нее, но ничего больше не прибавил.
– Среди них твоя дочь... – Тоном наконец-то открывшего простую истину, полуутвердительно-полувопросительно произнес Властитель. Женщина повернулась на голос и отрицательно покачала головой. – Хорошо. – Повторил Властитель, после некоторого молчания. – Приблизься ко мне, женщина. Она подошла. Совсем близко, вплотную, почувствовав плечом тепло коня. Конь на миг перестал нетерпеливо гарцевать на месте и повернул к ней морду так, что женщина ощутила его дыхание.
Властитель склонился в седле и потянулся рукой к женщине. Правой рукой. Поднятая доселе рука наконец опустилась, и женщина услышала у себя за спиной низкий протяжный звук – будто бы это Смерть тихонько зовет ее посвистом – таким охотники кличут друг друга издали.
Властитель взял ее за подбородок и притянул еще ближе к себе так, что голова у нее запрокинулась, и вся она только что не оторвалась от земли, приподнявшись на пальцах босых ног...
Властитель жадно впился глазами в ее лицо. Один только его бог знал – если, конечно, у него был бог – чего он хотел там высмотреть... Наконец, наглядевшись, Властитель отпустил ее. – Как тебя зовут? – Спросил он, выпрямившись в седле. – Мати.* – Очень тихим голосом ответила она. – Хорошо. – В третий раз повторил Властитель. И резко крикнул: – Едем! – Он саданул плетью коня, и конь взвился на дыбы – и под небом, в котором только что взошло солнце, поднялась пыль – и шум, и свист плетей, короткие восклицания воинов и перекошенное злобой лицо колдуна – все слилось, слиплось в единый неделимый миг, взметнулось куда-то вверх и в сторону – и, наконец, рассыпалось, словно туча мух, налетевшая на преграду. Только вдалеке, раскатившиеся черным горохом, всадники Властителя, оставляя позади себя четкий бурый след, уходили за горизонт...
Женщина вздрогнула и очнулась. Она уже приготовилась к смерти, но капризная Смерть заставила себя ждать... Не сразу Мати поняла, что свирепые воины, во главе со своим Властителем, умчались прочь. Не сразу постигла, что осталась жива.
Она огляделась вокруг, но никого не увидела. Только странная, серая, в белесых пятнах человеческой кожи, неровная груда женских тел, ощетинившаяся черными оперенными стрелами, была здесь, рядом с нею и находилась на том самом месте, где совсем недавно, только что, стояла она сама.
Не сразу Мати осознала, что теперь – одинока.
Где-то совсем близко плакал шакал. Наверное, то были “слезы” радости: страшно богатый пир ждал его под солнцем.
Она опустилась на землю – мягко, беззвучно, как падает в вечерней полутьме одежда на мягкий, устланный шкурами, пол жилища. Теплое марево уходящего лета объяло ее – такой знакомый и ласковый запах трав – все пространство степи укутало и спеленало ее, как новорожденную.
Да она и была – новорожденной. Медленно, будто во сне, словно бы это была не она, а приснившаяся ей другая женщина, Мати запрокинула голову назад и, уперевшись руками в израстающую косматой уже чуть-чуть пожелтевшей травой землю, посмотрела на небо...
Облаков не было. Была только синь и поднимающееся к зениту солнце. День обещал быть теплым. В такие погожие дни в конце сезона ее племя обычно начинало откочевку на юг. Племя... Не сразу Мати поняла, что ее племя – это теперь она сама. Что-то дрогнуло у нее внутри, у нее под сердцем, и Мати как очнулась. И сразу появились звуки: чуть слышимый ветерок, стрекот саранчи, шорох грызунов, снующих в траве... Мати приподнялась немного, отняла руки от земли и положила их на живот ладонями вниз. Прислушалась к себе. Что-то происходило там – у нее внутри – что-то свершалось такое, о чем она догадывалась еще три дня назад, но забыла. Забыла от страха и горя. Забыла чувствовать и надеяться. Но теперь ЭТО снова напомнило о себе.
Мати встала. Во весь рост. Она не взглянула на груду мертвых тел, она не посмотрела в сторону умчавшихся черных всадников Властителя, она, твердо ступая босыми ногами по еще влажной от росы траве, пошла на юг, в сторону больших озер, точно зная путь и срок, и что она туда – доберется.
Теперь она была – племя, и это племя пробиралось к воде и пище, чтобы продлить свой род. Род Бегущего-впереди-всех и род Счастливца-полной-луны, род Незнающего-страха-тьмы и род Скользящего-водной-гладью, род Сидящего-у-большого-костра и род Старейшего-среди-равных, род Охотника-дивных-полей и род...
http://www.srpomsk.ru/518.html
____________
* ударение на 2-й слог.
