Я сижу со своим бой-френдом на троне, который явно изготовлен нашими бутафорскими мастерскими – типа из ДСП, но искусно выглядит на манер двойного роскошного ложа. Я-то ничего еще: на мне платье из нашего швейного цеха – оно давно висит в продаже, но отчего-то никому не нужно. Платье чёрное, прозрачное, но на груди раскинула крылья летучая мышь (т.е. сиськи закрываются).
Ну вот, сидим мы на бутафорском троне, крашенном золотой краской из аэрозолей, которые предназначены для окраски машин. Интересно, у кого есть такие машины? Ума не приложу… Везде наклеены стразики, под названием «бриллиант», «топаз», «аметист», «изумруд» - и крупные, и мелкие. Всё стеклянное.
Я-то в платье, хоть и весьма фальшивом, но всё-таки. А мой бой-френд, Митяй, в совковой майке, довольно нечистой, сейчас такие называют «майка-алкоголичка», и в шортах, купленных на Черкизовском рынке. К нашему эрзац-трону тянется красная ковровая дорожка по ступенькам. Меж нами стоит поллитровка некачественного мутного самогона и стопка одноразовых пластмассовых стаканчиков. Закуски никакой.
Приходят гости. Прямо бал у Воланда. Каждый ручку целует, хорошо, хоть не колено. Первым – Фёдор Михайлович Достоевский. Говорит: «Вы меня извините, Нора Никаноровна, у меня эпилепсия, и вообще у меня не всё в порядке, но подарочек я Вам припас». И достает, смущаясь, картонную коробку с полдюжиной стаканов бренда «Кока-кола». Ручку целует, как полагается.
Потом является то ли карлик, то ли мальчик олигофрен… Но я знаю, что это товарищ Тютчев. Костюмчик вроде как зайчика изображает. Ну, правда, грязноватый и молью побитый, хоть и из синтетического меха. «Вы бы, - говорит, - Нора Никаноровна, розы свои засушенные от поклонников выкинули. Я Вам тут ржи принёс, пшеницы, овса – насколько всё красивше Ваших роз-то из Голландии! Выбросите Вы дары поклонников-то. Плохая это примета». Опять целует ручку.
Распорядитель-слуга, охранничек Вован из моего магазинчика, отставной подполковник, докладывает: «К Вам господин Набоков». Да, я забыла сказать, что гости мутный самогон из пластмассовых стаканчиков пьют, не закусывая, а поллитра не скудеет. К Набокову меня Митяй приревновал. Говорит: «Сейчас бабочек принесёт. Неоригинальный старичок». А Вовка Набоков, и правда, бабочек принёс. Достал их из каких-то коробочек, конвертиков, пакетиков, они разлетелись по залу. Одна села Митяю на нос.
Дальше больше. Вован докладывает: «Михал Юрич!» Заходит терминатор. А я нормально, ничего – ну Лермонтов, так Лермонтов. Улыбаюсь ему, говорю: «Привет, Майк! Рада видеть тебя». Он же мне невзрачный какой-то камешек впаривает, в качестве подарка. Я спрашиваю: «Майк, прости меня, а что это?» Он говорит: «Кремень… Сквозь туман кремнистый путь блестит!» А сквозь скулы стразы Сваровски просвечивают.
Александр Сергеевич был банален. Правда, карабкался по-обезьяньи, путаясь в перилах. Дал какую-то субстанцию растаманскую, на анашу или гашиш похожа, и говорит: «Анчар, Норка! Еле добыл!»
А потом пришла сетевая поэтесса Эклога. Кстати, слегка помятая и не чересчур трезвая. Она мне в мамы, поди, годится. Короче, эта Эклога, в миру именуемая Татьяной Бориневич, вещает: «Нора, у меня на тебя вся надежда! Потому как я завязала писать-то…» Я ржать начинаю. После этого Эклога стакан неиссякаемого самогона выпивает, свитерным рукавом занюхивает, а я ей, как поэтессе и говорю: «Татьяна Валентиновна, может стишок какой свой прочтёте?» «Достали меня стихотворцы-то!» А голос у неё красивый, велюровый… «А может из прозы что?» «Ох, Нора, дитя моё, передам я тебе дар свой» И схватила эта идиотка меня за руки. А пальцы у ней холодные, длинные, тонкие. «Пиши, Нора – благословляю тебя!» Выпила Эклога еще самогону, потом говорит: «Ну всё, Норка, теперь мой дар у тебя!» И удалилась куда-то, слегка покачиваясь.
Какие-то поэты еще подходили, прозаики, но я их не запомнила. Хотя один из них был почвенник, а это слово у меня ассоциируется с дождевыми червями, которых я очень люблю.
Проснулась. Пара белых бабочек капустниц, но дохлых. Бутылка пустая от неиссякаемого самогона, кремень Мишкин… Посмотрела я на этот кремень, покатала его в ладони, а потом он у меня раз – и исчез! Неужели мне никогда не услышать, как звезда с звездою говорит? Пара болтов каких-то. Может от Лермонтова, может от Мартынова, а может от шахида какого… Ну, пучок злака.
А Эклога, сетевая поэтесса, может и идиотка, в общем-то, а с другой стороны что-то пытается мне передать… Короче, я стихов-то вообще не пишу, но после ее вмешательства, как гвоздь в голове засело такое:
И меня с мольбой за плечи
Обнимал поручик серб.
Из будёновки беспечно
Вырастает царский герб.
Напоследок хочу сказать, что у Эклоги действительно длинные ноги. И это не миф.
