Ольга Игнатьевна Люберецкая вела свой род от мелкопоместных дворян Черниговского уезда. В ее квартире даже висел портрет прабабки пера не то Серова, не то Перова – Ольга никак не могла запомнить, кого именно.
Впрочем, дворянские корни ее заботили мало – по натуре Ольга Игнатьевна меньше всего походила на изнеженную девицу голубых кровей. В ней бурлила и кипела кровь ее прадеда-помещика, имевшего сильное хозяйство и нарожавшего десяток сыновей и дочерей от трех жен. Ольгина прабабка была женой третьей, любимой – две предыдущие умерли, одна тяжелыми родами, вторую запорол злой английский племенной бык, которого прадед выписал с сельскохозяйственной выставки и которого сам же пристрелил после страшной смерти супруги.
Вдовец с тремя сыновьями от двух неудачных браков, он горевал пару лет, а потом взял за себя дочь обедневшего дворянина. С ней и прожил счастливо до зимы восемнадцатого, когда явились в богатый дом “комиссары в пыльных шлемах” и, недолго думая, вывели во двор семью от мала до велика, да и порубали шашками. Уцелела только младшая дочь, семнадцатилетняя Василиса. Ее, обеспамятевшую, увез с собой молодой красавец-комиссар, командовавший смертным отрядом. Увез, прихватив ‘в приданое” портрет юной барыньки, висевший в гостиной разграбленного дома, и фамильное серебро.
Ольга Игнатьевна смутно знала историю своей семьи – бабушка рассказывала ей далеко не все. Были в этой истории и бабкины старшие братья мужа, служившие у Врангеля и сгинувшие в гражданскую войну, был и смертный приговор деду в тридцать седьмом, был и каторжный барак для членов семьи изменника Родине. Каким чудом бабушка осталась жива после пятнадцати лет лагерей, каким чудом отыскала сына, отнятого у нее и отправленного в детский дом - Ольга Игнатьевна не знала, а бабка никогда не рассказывала.
Портрет сохранила и вернула в семью бабушкина домработница Клара. У нее после возвращения и поселилась Василиса Матвеевна с сыном. Туда отец привел жить молодую жену, Ольгину маму. Там же родилась и Ольга.
Клара, высокая молчаливая старуха, растила ее до шести лет, пока Олина семья не получила новую квартиру. Но и потом Клара нередко приезжала к ним на другой конец города, чтобы посидеть на кухне, попить чаю с вареньем, вполголоса повспоминать прошлое.
Окончив школу, Ольга категорически отказалась получать “приличную” специальность библиотекаря или музейного работника (бабушка считала, что молодой женщине нужна культурная интеллигентная работа), а умудрилась поступить в Институт советской торговли, который и окончила с красным дипломом. За годы работы Оля смогла постороить себе двухкомнатный кооператив, купить “жигули”, собрать приличную сумму на сберкнижку – и при этом избежать всевозможных подводных камней, свойственных торговле, и не сесть в тюрьму. Побывала Ольга Игнатьевна замужем, но недолго, с детьми тоже не получилось – сначала мешала учеба, потом карьера, а потом и вовсе расхотелось связываться с пеленками-распашонками.
Перестройка на какое-то время выбила Ольгу Игнатьевну из колеи, но она быстро сориентировалась, сдав часть своего молочного магазинчика кооператорам. Впрочем, в условиях тотального дефицита работа в продуктовом магазине, да еще директором, дорогого стоила . Ольга плевать хотела на талонную систему, используя самый распространенный тип торговли – баш на баш. В обмен на товары из своего магазина она получала все остальное, крутилась, изворачивалась как могла – и выплыла-таки, почти не потеряв после “шоковой терапии”, “павловской реформы”, инфляции ни в деньгах, ни в имуществе.
В общем, у Ольги Игнатьевны было все – прекрасная квартира, богатая обстановка, новенькая “девятка” в гараже – не было только простого бабского счастья.
Она прекрасно понимала, что большая и чистая любовь в сорок лет бывает только в фильмах и в романах. Она и не ждала от судьбы этой самой, большой и чистой – но хоть какой-нибудь, хоть маленькой, невзрачной, чтобы было, о ком заботиться, кому готовить обеды, с кем сидеть по вечерам перед телевизором, пусть даже и глядя неинтересный футбол или хоккей.
Вечно пьяных грузчиков своего магазина Ольга за мужиков не считала. Когда исчез Каратаев, она взбесилась – но и только, забыв о проклятом алкаше уже через пару дней. Но через несколько месяцев Денис вернулся – и тут Ольга Игнатьевна потеряла покой и сон. Алкаш оказался красивым молодым мужчиной и – что было самым главным – одиноким. Ольга Игнатьевна моментально приняла его назад, постаравшись оторвать от пьющих коллег. Ее привлекало в Денисе все – спокойный ровный характер, грустноватый взгляд, обаятельная полуулыбка. Вечерами Ольга теперь подолгу стояла перед большим, во весь рост, зеркалом в ванной, разглядывая себя.
Слов нет, она была очень даже хороша, и в свои сорок выглядела от силы на тридцать. Возраст не повлиял пока на ее фигуру: талия была по-прежнему тонка, а неиспорченная материнством грудь – крепка. Целлюлитные складочки на животе были почти незаметны, никаких “ушей” на бедрах, никаких вен на ногах. Темно-русые волосы Ольга по-девичьи заплетала в толстую косу, косметикой почти не пользовалась, сохранив упругую кожу лица и яркость естественных красок. По всем канонам она была тем, что принято называть “русской красавицей”, единственным недостатком был рост. Ольга Игнатьевная была не просто миниатюрной – она была маленькой, какой-то жалкий метр сорок в высоту. Именно это сводило ее с ума – любая современная семиклассница была выше Ольги Игнатьевны на целую голову.
Недостаток роста Ольга компенсировала железным характером бизнесвумен средней руки. Она привыкла не просто принимать решения – она привыкла их претворять в жизнь. Не изменила Ольга Игнатьевна принципам и в этот раз – накануне 1994 года она собралась перевернуть свою жизнь самым кардинальным образом – и пригласила к себе в гости Дениса Каратаева встречать Новый Год.
К ее удивлению, Денис согласился. В глубине души Ольга Игнатьевна понимала, что сделал он это, скорее всего, просто из желания не сидеть в праздник в одиночестве, но ей хотелось думать, что молодой мужчина испытывает к ней симпатию.
Ольга Игнатьевна вдруг истово поверила в примету, что как встретишь Новый Год, так его и проведешь. Ее не смущала разница в возрасте – она искренне была убеждена, что даст фору любой молодой девице, хотя на самом деле в постели была малоопытна и застенчива. Но Ольге Игнатьевне хотелось чуда, хотелось сказки – и она уверовала, что сможет покорить предмет своего вожделения.
Денис должен был придти к десяти вечера. Но уже в девять Ольга была во всеоружии – она надела элегантное, глубоко декольтированное платье с высоченным разрезом, открывающим точеные ножки, подвела глаза, оттенив их голубизну французским перламутром, нанесла на скулы легкий румянец, а на губы – нежный блеск, распустила по плечам волосы, которыми по праву гордилась. На высоченных шпильках было очень трудно ходить – Ольга Игнатьевна привыкла к более низким каблукам – но так хотя бы появлялся шанс чуть-чуть “подрасти” и не выглядеть в глазах желанного гостя убогим недомерком.
Денис пришел ровно в десять – с коробкой дорогих конфет и очаровательной лохматой игрушечной собакой. За стол садиться было рановато, и они немного потанцевали под какой-то новогодний концерт. Ольга Игнатьевна чувствовала себя на седьмом небе от счастья – гость был предупредителен и ласков, она ощущала в нем определенную интеллигентность и воспитание, желание быть приятным собеседником. От шампанского под бой курантов Денис отказался, чокнулся бокалом с апельсиновым соком. А Ольгу Игнатьевну от волнения и ожидания слегка повело, она раскраснелась, расслабилась, совсем забыв про курочку “на горячее’, оставленную в невключенной духовке.
Она ожидала от этой ночи многого – и в первую очередь наслаждения для тела, измученного ожиданием подходящего мужчины.
Но часы тикали, отсчитывая минуты и часы следующего года, а ничего не случалось. Денис исправно пил сок, шутил, нахваливал кулинарные способности Ольги и не делал никаких попыток воспользоваться ситуацией.
Ольга Игнатьевна даже решилась намекнуть, что не возражала бы отдохнуть от обильного стола, однако это произвело прямо противоположный эффект – Денис тут же встал, поблагодарил начальницу за чудесно проведенный праздник и откланялся.
И тогда Ольга забыла про то, что бабушка называла “женской гордостью”. Она рванулась следом, чуть ли не падая с высоких каблуков, и, с трудом дотянувшись, обхватила Дениса за шею:
- Не уходи, пожалуйста, я тебя прошу.
Она почувствовала, как он напрягся – то ли боясь задеть ее резким движением, то ли, наоборот, отталкивая.
Разумеется, Ольга Игнатьевна не подозревала о тягостном разговоре, воспоминание о котором терзало Дениса всю новогоднюю ночь.
Он не сомневался, что Петров разыщет его в самые короткие сроки, и опасения оправдались – Константин заявился в коммуналку буквально перед уходом Дениса в гости к директорше. К делу он перешел без обиняков:
- Я хочу, чтобы мы жили вместе.
- А луну с неба тебе не надо? - Окрысился Денис, - У меня есть, с кем трахаться. И моя свобода меня вполне устраивает.
- Я все равно тебя заставлю. У меня в сейфе лежит твое дело – не хочешь добром, заставлю силой.
- Да плевал я на твой сейф и на это сраное дело! Ты меня больше не запугаешь, - Денис старался не кричать, но это плохо получалось, - Как ты меня заставишь? Сообщишь моей директрисе, что я гей? Меня это не колышет. И посадить не посадишь – статью отменили.
- А Кимми? - Насмешливо поинтересовался Петров, - Это ведь ты его убил.
- Не надо считать меня наивным мальчиком, мне уже не двадцать лет, понятно? Во-первых, нет никаких доказательств, что я виноват в его смерти. Во-вторых, ты никогда не рискнешь рассказать кому-нибудь, что это ты заставил меня подсунуть финику ту таблетку. А в-третьих, твоя контора так тебе настучит по мозгам за раскрытие служебной информации, что ты свое имя забудешь. Так что подотрись своей газеткой!
Они расстались злые друг на друга. Денису было нелегко скрывать за праздничным столом свое плохое настроение, но на его счастье Ольга Игнатьевна ничего не заметила. И сейчас, стоя в коридоре рядом с повисшей на его шее женщиной, Денис мучительно размышлял, что ему делать. Остаться? Стать любовником сорокалетней тетки вопреки своему желанию? Или уйти, нажив себе еще одного врага, пусть и незначительного.
Он прекрасно понимал, что у Ольги Игнатьевны он будет жить, как у Христа за пазухой – ни в чем не зная отказа. Но как долго он сможет притворяться, что ему приятна такая жизнь? И не станет ли его уход потом, когда все закончится, еще более болезненным для них обоих?
Проклиная себя за мягкотелость, Денис осторожно расцепил женские руки, плотно обхватившие его поверх шарфа:
- Ольга Игнатьевна….
- Зови меня просто Олей, я тебя прошу…
- Оля….
Она не возбуждала его. Совершенно. Вспомнилась почему-то Римма Викторовна, следы от помады на животе, которые Денис потом вытирал, но ему долго еще казалось, что кожа продолжает пахнуть клубникой.
Странно, с Любой, да и с Викой Денис не испытывал никакого отвращения, даже получал удовольствие, пусть и несравнимое с удовольствием от секса с парнями, но все же. А сейчас в нем все переворачивалось, стоило только представить себе, как он будет целоваться с этой женщиной. О постели вообще не могло быть и речи.
- Оля, прости…но я не могу.
- Почему? Ну почему? Разве я не женщина? Не симпатичная? Я все сделаю, только останься.
- Женщина, - Пробормотал Денис, - В этом-то все и дело.
- Что? – Ольга Игнатьевна отступила назад, вглядываясь в его лицо, - Что ты хочешь сказать?
- Меня не интересуют женщины.
- Понятно, - Ольга Игнатьевна прикусила губу, - Как всегда, молоденьких надо. Но я молодо выгляжу. Ведь правда?
- Нет. Не молоденьких, - Слова давались Денису с трудом, но он заставил себя закончить фразу, - Меня вообще не интересуют женщины.
- То есть как? – Она все еще не понимала, не хотела понимать, - А кто же? Ты….импотент?
- Я не импотент. Я гей.
И видя, что она по-прежнему не хочет осознавать правду, твердо добавил, по слогам, словно непонятливому ребенку:
- Го-мо-сек-су-а-лист.
Ольга Игнатьевна стояла, закрыв глаза, покачиваясь на высоких каблуках. Жизнь опять обманула ее, обманула жестоко, как раз тогда, когда она поверила в чудо. Не открывая глаз, она тихо сказала:
- Убирайся.
Когда за Денисом захлопнулась дверь, Ольга Игнатьевна наощупь добралась до дивана, села на него, не открывая плотно зажмуренных глаз. Но слезы все равно просочились, потекли по напудренным щекам, оставляя мокрые дорожки. И тогда она перестала бороться с собой, упала лицом в нежный ворс покрывала и горько, отчаянно зарыдала.
Глава 8
Жорка разбился аккурат на Старый Новый год. Подвозил кого-то из аэропорта, попал правыми колесами на припорошенный снегом лед, машину закрутило и вышвырнуло навстречу трамваю. Прямо в лоб.
Я узнал об этом из новостей, совершенно случайно. Включил телевизор и увидел искореженную “Волгу”, кровь на снегу, оторванный и погнутый номерной знак…
В реанимацию меня не пустили, пришлось дожидаться врача. Я сидел на неудобном стуле в узком коридорчике больницы и думал о том, что жизнь чертовски несправедлива. Только-только у нас с Жоркой стало все потихоньку налаживаться, только-только мы собрались разобраться с нашими отношениями и потихонечку начинать жить вместе – как сука-судьба все перемешала по своему хотению.
А год начинался просто отлично.
Утром 1 января я поехал к Жорке в Кирилловское. Первое января пришлось на субботу, в воскресенье наш магазин работал, но я смог подмениться на первую половину дня. Мы отлично отдохнули, сходили на лыжах в лес, ближе к вечеру развели на участке костер до небес. Потом посидели за бутылочкой сухого вина, при этом мне Жорка налил на два пальца, а остальное вылакал сам. Но все равно – настроение было превосходным. Я не стал рассказывать ему о встрече с Петровым, зато в красках расписал попытку директрисы сделать меня своим любовником. Жорка хохотал, строя варианты моей семейной жизни с Ольгой, а мне было слегка неудобно, потому что я-то понимал – Ольга бросилась на меня от тоски и одиночества. А я теперь представляю ситуацию как забавный анекдот. Впрочем, совесть меня мучила недолго, в конце концов, я честно сказал тетке, что рассчитывать ей не на что. Был, конечно, шанс остаться после Нового года без работы, но меня это не слишком пугало – это инженерам по нынешним временам было плохо, а меня устраивала любая работа, хоть грузчиком, хоть возчиком.
Поговорили мы с Жоркой и о нас. В общем-то, пришли к единому мнению – неплохо было бы пожить вместе. Таскаться из Кирилловской в город далековато, значит, можно жить у меня в Питере. Комнатка у меня, конечно, небольшая – но вдвоем мы как-нибудь поместимся. Бабулька-соседка нам не помеха, особенно если мы ей будем немножко помогать – продуктов там принести из магазина, в поликлинику свозить на машине или к деду на кладбище в поминальный день.
С работы Ольга меня не выгнала – сначала демонстративно не замечала, не здоровалась, но потом отошла, вызвала меня к себе в кабинет и сказала, что зла на меня не держит, предлагает забыть ее глупость и работать как ни в чем не бывало. Меня подобный расклад устраивал на сто процентов, я был рад, что и тут все устаканилось.
Мы с Жоркой поездили по магазинам, присматривая мебель, которая поместилась бы в мою комнатушку, заодно решили сделать ремонт, чтобы привести жилье в порядок.
И вот – авария. Реанимация. И полная неизвестность впереди.
Врача я поймал на выходе из палаты.
- Доктор, скажите, как он?
Врач долго молчал и рассматривал меня:
- А вы кто ему будете?
- Друг, - Твердо ответил я, - Близкий друг.
- Родные есть?
Я знал, что у Жорки в Питере мать и брат, но понятия не имел, где они живут.
- Есть, но он с ними не общается.
- Постарайтесь их найти.
Врач отвернулся и пошел прочь по коридору.
- Доктор, подождите, Вы не ответили.
Он не оглянулся.
Телефон Петрова я взял у Любки. Меньше всего мне хотелось обращаться к нему с просьбой, но положение было безвыходным – я не знал ни имени Жоркиной матери, ни года рождения, а без этих данных не было никакого смысла соваться в адресный стол.
- Костя, нам надо встретиться. Очень срочно.
- Что стряслось? Ты вдруг меня захотел?
- Слушай, давай без глупостей. Мне нужна твоя помощь.
Петров помолчал в трубку, потом проскрипел:
- А что я с этого буду иметь?
Мне очень хотелось послать его в задницу, но мне никто не мог помочь, кроме этого негодяя.
- Все, что захочешь.
- Ха, - Он коротко засмеялся, - Ты знаешь, чего я хочу.
- Слушай, давай обсудим это позже.
- Обсудим, - Легко согласился Петров, - Когда и где встретимся?
- У Горьковской. Через час – сможешь?
- Запросто. На выходе с эскалатора через час.
Разумеется, я пришел раньше и полчаса мотался взад и вперед по вестибюлю метро. Выходил на воздух, курил, снова возвращался к эскалатору. Я не представлял себе, что скажу Жоркиной матери. Чтобы там между ними ни происходило – кровь есть кровь, а сын есть сын. Врач отказался говорить со мной - и уже это пугало, заставляя предполагать самое худшее. Ну а с Петровым я уж как-нибудь разберусь. На фоне всего остального эта проблема казалась самой незначительной.
Константин появился ровно через час. Он улыбался, и мне стало невыносимо мерзостно от этой его самодовольности – я попадал в зависимость от его доброй воли, а уж на благородство мне рассчитывать не приходилось.
- Ну, что у тебя за проблемы?
- Мне нужен адрес или телефон родных Жоры. Георгия Бурнусова. Помнишь такого?
- Не припоминаю, - Петров врал, но это не имело никакого значения, - А что стряслось?
- Он попал в автокатастрофу. Разбился на машине. Врач просил найти родных.
Взгляд Константина мгновенно стал заинтересованным:
- Все так серьезно?
- Не знаю. Врач просил найти родных, а меня в палату не пустили.
- Допустим, я дам тебе телефон. После этого ты снизойдешь до моей постели?
Меня передернуло от этого цинизма, от желания выгадать на чужом несчастьи, от умения урвать кусок даже там, где речь шла о жизни и смерти.
- Снизойду. Достань мне телефон.
- Только не надо на меня смотреть, как солдат на вошь. Каждый ищет выгоды для себя, и я не исключение.
Петров подошел к телефону-автомату и набрал номер:
- Витя? Посмотри в базе. Бурнусова Людмила Николаевна, телефон и адрес. Да, спасибо, записываю.
Он быстро писал на клочке бумажки, прижав трубку к уху плечом. Я даже не удивился тому, что он знает имя Жоркиной матери. Повесив трубку, Костя протянул мне бумажку:
- На. Звони. Жетон дать?
Я набрал номер. Казалось, к телефону никто не подходил целую вечность. Потом жетон провалился, и кокетливый женский голос произнес с каким-то дурацким ломаным акцентом:
- Аллоу.
- Людмила Николаевна?
- Да. Я слушаю.
- Я друг Жоры, вашего сына. Он попал в автомобильную катастрофу. Лежит в реанимации в больнице. Авангардная, дом четыре. Врач просил срочно вам об этом сообщить. Вы должны туда приехать, как можно скорее, - И тут я понял, почему Жорка ненавидел своих родных. Женщина на другом конце провода испуганно ахнула и закричала:
- А машина? Что с машиной?!!
- В хлам, б**дь! - Рявкнул я и швырнул трубку на рычаг.
- Весело, - Задумчиво констатировал Петров, который весь мой короткий разговор с матерью Жорки простоял рядом, - Забавная семейка.
Меня трясло от возмущения, я-то рассчитывал узнать от матери Жорки хоть что-нибудь о нем. А эту идиотку интересовала только “Волга”, но никак не родной сын.
- Ладно, поехали. Где ты, сказал, он лежит? На Авангардной?
Я двинулся следом за Костей как сомнамбула. Он поймал какого-то левака, и через двадцать минут мы уже были в отделении. Красная книжечка творила чудеса. Нам не только позволили заглянуть в палату, но и врач удостоил нас десятиминутной беседы.
Все было еще хуже, чем я мог предположить.
- Самое главное – тяжелейшее повреждение мозга, в частности, височных и лобных долей. Перелом основания черепа, свода черепа, травма грудной клетки и брюшины, перелом обеих ног. Что я вам могу сказать…Сейчас он в коме. В лучшем случае, останется идиотом. Если вы понимаете…
Я понимал. Лобные доли отвечают за самосознание. Если Жорка выживет – его всю оставшуюся жизнь придется водить за ручку, кормить с ложки, высаживать на горшок, как малое дитя. Я видел его в палате, пусть и мимолетно, - голова забинтована так, что лица не видно, капельницы, аппарат искусственного дыхания, проводки, трубочки…
Костя настоятельно попросил врача звонить в любое время суток, если будут какие-то изменения, дал ему свой телефон и потащил меня вон из больницы. В дверях отделения мы столкнулись с очень красивой моложавой женщиной лет пятидесяти, тщательно промокавшей глаза платком, чтобы не расплылась тушь. Шестым чувством я угадал – это Жоркина мать. Все-таки – приехала.
- Ну и что дальше? – Константин задумчиво вертел в руках удостоверение.
- Не знаю.
- Выживет – будешь с ним возиться? Подмывать, штаны засранные менять? О трахе речь уже не идет, как я понимаю. Да и жить-то на что? А ему ведь сиделку нанимать придется. Или в психдиспансер для хроников отдавать.
- Я же сказал – не знаю!
- Не злись, - Мне показалось, что Костя хотел положить мне руку на плечо, но в последний момент удержался, - Для всех будет лучше, если он умрет.
- Для кого – для всех? – Мне было трудно сдерживать слезы, но злость на Петрова придавала сил.
- Для него. Для тебя…И для меня тоже.
- Ты-то здесь причем?
- При том. Думешь, я не понимаю, что между нами стоит именно он?
- Он? – Я ухватил Петрова за рукав куртки и дернул его к себе, - В первую очередь между нами стоит то поганое устройство в твоем кабинете, на котором ты меня тогда изнасиловал. Папка с моим делом в твоем сейфе, Кимми, под которого ты меня подложил. Симоненко, которого ты заставил оклеветать. Профессия, которую ты отнял. Семья, которую я из-за тебя потерял. А вовсе не Жорка, которому теперь уже все равно. Я должен заплатить тебе за телефон его матери? Я заплачу – своим телом или что там тебе от меня надо. Но я никогда – слышишь? – никогда не стану с тобой жить, делить с тобой хлеб и постель. Даже если ты завтра уйдешь из своей конторы и устроишься работать в детский дом младшей нянечкой, чтобы доказать мне чистоту своей души.
- Ничего ты мне не должен, - Замерзшим голосом пробормотал Костя, выдернул из моих пальцев рукав, поднял воротник и, сгорбившись, пошел прочь.