Первая струна (Рассказ)

     Владимир Высоцкий не торопясь прошел в театральную гримерную и плотно прикрыл за собой двери.
     - Уф-ф!.. Никого не хочу видеть. Хоть полчаса, да мои, - вслух негромко проговорил он, подходя к зеркалу, садясь на низкий мягкий пуфик и любовно укладывая на пол свою вездесущую гитару.
     - Первая опять не строит, как ее ни натягивай, черт!..
     Владимир глубоко вздохнул и уставился в зеркало. С минуту он сидел без движения. Но потом нервно подергал желваками и завращал плечами, напряг мускулы и быстро привстал, становясь в позу атлета.
     - Я - Чарльз Бронсон! - загремел он, делая выразительно-трагическое лицо, и тут же расхохотался, почувствовав комический эффект.
     Затем, оттопырив нижнюю губу, нащупал ряд неровных зубов, один из которых выпирал особенно сильно, - след давнишней пацанской драки, - и зацокал языком:
     - Против тяжелого наследия никуда не попрешь!.. - заявил он глубокомысленно и, напрягшись, скосил глаза в одну точку. - Не-ет, гитара - ни в дугу!..
     Схватив в охапку лежащую красавицу, Высоцкий взял аккорд и, позируя перед зеркалом, смешно, по-утиному, вытянул губы и неистово завизжал:
     - Ой, Вань, смотри, какие кло-о-оуны!..
     От высоко взятой ноты прожилки на горле тут же набухли, и Владимир неожиданно закашлялся.
     - Кха-кха-кха... Черт возьми!.. Нет, все не то... Ну, не то...
     Желваки его вновь заходили, но теперь уже не в шутку, не понарошку, как репетируют лицедеи, а всерьез, словно перед дракой.
     - Что за жизнь пошла!.. Туда-сюда... туда-сюда... Если отсюда нельзя туда, то оттуда нельзя сюда. Хоть вешайся!..
     Он вздрогнул от этой неведомо откуда пришедшей мысли, как будто шпага Лаэрта-Золотухина, начиненная ядом, и впрямь смертельно пронзила его.
     Высоцкий выпрямился, смахнул рукой выражение на лице и, сдвинув брови, заговорил по-брежневски:
     - От Центрального Комитета... мня-мня... от Советского правительства... мня-мня... и от себя... хм-м... лично выражаю вам, гражданин Высоцкий Вэ Сэ глубокую благодарность... хм-м... со-бо-бо-лез-но-вание... - и вновь сменил выражение и прошамкал по-старушечьи: - Вот вам... Не дождетесь, шволочи!..
     Он ткнул в зеркало кукиш и опять заиграл, заиграл "восьмеркой", так, как больше всего любил, и делал это мастерски, шевеля и работая всеми пальцами по кругу, словно танцуя на гитаре.
     - Нам вчера прислали из рук вон плохую весть,
       Нам вчера сказали, что Алеха вышел весь!.. - начал Владимир, но струна, та самая, первая, неверная, натянутая, как тетива, внезапно лопнула с треском и, полоснув по лицу, скрючилась змеей, словно извиняясь и прячась куда подальше.
     - Чтоб тебе пусто было! - огрызнулся он. - Все-таки порвалась!..
     На щеке показалась алая струйка крови, что потекла в сторону губ, извиваясь ящерицей.
     - Где-то у меня тут был йод... А впрочем, есть и другое средство... Мусье, же ву при водкю... - он жеманно програссировал и сунул руку в глубину шкафчика.
     Там у него всегда что-то лежало. Приходилось прятать от начальства, да и у самого иногда возникали стыдливые периоды трезвости. Все раскладывал жизнь по этапам и вехам: тридцать, тридцать пять, сорок... Ну и так далее. Не пить, ни капли, ни капельки, ни капелюшечки!.. И ей обещал... Да что толку! Как тут не выпьешь?..
     Рука разведчика нашарила бутылку и выволокла на свет божий армянский пятизвездочный коньяк.
     - Ух, ты! - причмокнул Владимир. - А я про тебя, родимого, совсем позабыл...
     Он вытащил из шкафчика простой граненый стакан, хотя рядом стоял шикарный французский фужер, и залил его полностью, до краев, жидкостью золотисто-кирпичного цвета.
     - Ну, ладно! - сказал коротко Высоцкий и, подмигнув своему отражению, чокнулся с ним стаканом, а после опрокинул в себя коньяк, уничтожив его одним большим, уверенным глотком. Потом, крякнув, разыскал на столике ватку и, замочив ее коньячными остатками, протер свою щеку.
     - Доброе утро, дорогие товарищи! - вдруг заговорил он голосом спортивного комментатора, припудривая рану. - Начинаем утреннюю гимнастику...
     Владимир привстал, стараясь лихо изобразить какое-нибудь упражнение, но тут же гитара, что все время лежала на его коленях, поползла вниз.
     - А-а-а, струна!.. - он скорчил недовольную гримасу, - И про тебя я, видишь ли, забыл...
     В шкафчике, как раз возле фужера и новеньких японских кассет, валялась пачка акустических струн. Она была уже взорвана, и рядом с новенькими, неиспользованными, топорщились старые, порванные им струны, годные разве что для каких-нибудь запчастей. Первой, самой тонкой и самой ранимой, увы, не было. Пришлось использовать те самые запчасти.
     - Так и меня могут когда-нибудь порвать, - усмехнулся Высоцкий, протягивая собранную из разных струн первую, словно нитку сквозб игольное ушко. - Если, конечно, сам не порвусь...
     Он заиграл перебором, накручивая колки и настраивая беспокойную первую струну, и тихо запел, словно не своим, а каким-то упавшим голосом:
     - Свои обиды каждый человек -
       Проходит время - и забывает.
       А моя печаль, как вечный снег,
       Не тает, не тает...
     Первая струна задребезжала, затрепетала, будто раненый голубь, и, натянутая до нужного предела, заиграла в унисон с другими.
     - Вот теперь другое дело, - удовлетворенно проговорил Владимир и отложил гитару в сторону.
     Но что-то чужое, постороннее оволакивало его, словно туча. Он почувствовал тошноту, но не от выпитого залпом коньяка, а от чего-то более ядовитого.
     - Что-то я не в порядке нынче! - Владимир вскочил с места и зашагал по комнатке. При этом он закрыл лицо руками, шепча что-то про себя, и это напоминало какую-то языческую молитву или проклятия. - Ну, не могу, не могу я так больше!.. Не могу-у-у!..
     Он подбежал к бутылке и судорожно залил свой стакан еще одной золотистой порцией.
     - Не время пить! - загремел Гамлет, но тут же втянул в себя ядовитую цикуту и опять закашлялся, на этот раз тяжело и надрывно, как будто чахоточный.
     Потом он опустился на пуфик, совершенно поникший и разбитый.
     - Эх, Маринка... Зачем я тебе нужен? - спрашивал он, как будто рядом находилась она. - У тебя поди ж ты Ален Делон, Чарльз Бронсон... Ну, кто там еще? Марчело Мастрояни... А я...
     Владимир безнадежно посмотрел в зеркало и схватил себя за горло, пытаясь задушить. Потом остановился и ухмыльнулся.
     - Да, со стороны это выглядит неплохо, - убирая руки, проговорил он тоном режиссера. - Но... не убедительно.
     Он вытащил "Мальборо" и, демонстративно выставив руку, щелкнул импортной зажигалкой и глубоко затянулся. Дым медленно окутывал его отражение. Владимиру стало легче, и на минуту он забылся, закрыв глаза...
     Внезапно его пробудил какой-то странный звук, похожий на плач или стон. Но это был музыкальный звук, и исходил он из гитары.
     - Что за чертовщина! - удивился Высоцкий, погасил сигарету и опять взял в руки гитару, словно пытаясь в ней разглядеть пока что-то ему непонятное.
     Она пела, пела сама и играла. Точнее, играла струна, та самая, первая, что часто рвалась и скручивалась. Но теперь ей не требовалось ничьего прикосновения. Как будто она сама знала, что ей нужно.
     А может быть, она хотела о чем-то предупредить его.
     В первый и последний раз.
     Она скреблась, как кошка, и молила, как женщина.
     Наверняка и без дураков.
     О чем-то важном и трагическом.
     Это было похоже на вечевой колокол...
     - Ну и ну! - Владимир резко мотнул головой. - Вот и начались мои звоночки. Кажется, я допился до чертиков... А впрочем, может быть, пьянка здесь и не при чем. Вот ведь в чем штука-то...
     В дверь негромко постучали.
     - Иду, иду! - тут же отреагировал он, встряхнулся и в последний раз, усмехнувшись, обратился к зеркалу: - Кажется, неплохо бы снова отпустить усы...
     Затем Владимир встал, уверенно перебросил гитару через плечо и быстро направился к двери. Неожиданно он остановился и прислушался, надеясь вновь услышать тот странный гитарный звук, который звучал сам по себе.
     Но струна молчала, и непонятная тишина рассыпАлась по всем потаенным уголкам комнаты. Эта пугающая тишина раздвигала время и устремлялась в прыгающую воронку, после которой начиналась Вечность.
     Струна все молчала, и Высоцкий, смеясь, покачал головой и уверенно открыл дверь...