Кое-что о Билли, часть четвертая...
или апологетика пустоты
…сколько седеющих уже блондинов и шатенов, бродят по миру в поисках лучшей доли и в ожидании большой, неземной... и обеспеченной любви, в эпоху развивающегося капитализма, со стертыми уже традиционными рамками семейных ценностей и традиционных же стереотипов? Не грозят в этом плане явно видимые физические трансформации разве что небольшой группе людей, да и то лишь по причине отсутствия растительности на голове из-за генетических ли особенностей организма, либо выдранных в семейных ссорах волос из-за частых измен в силу все того же несовершенства мира.
Но все это, что называется, наблюдения обобщенно умозрительные и, вполне естественно, прямо не связанные с нашими персонажами… поскольку главный герой наш, тот самый Билли, который, являясь существом, в принципе, далеко не глупым, но бестолковым в житейском плане, чудовищно ленивым и совершенно безопасным для всего, что не является ежедневной пищей насущной, никогда бы не согласился с тем, что какие-либо признаки взросления и уж, тем более, старения, затронули его вообще в какой-либо степени, даже несмотря на очевидное и ежедневное отражение в зеркале своей уже не первой юности физиономии...
Ибо всегда он оставался, как минимум, в душе своей, птицей свободной… которой все Божья роса…
При уже редких наших встречах, Билли встряхивал своими волосами, отпущенными ниже плеч, часто немытыми все от той же привычной лени, которая преследовала его, как злой рок последние лет двадцать пять сомнительно сознательной жизни. Волосами, с уже заметными даже невооруженным взглядом с приличного расстояния, проблесками седины. Но смотрел Билли на окружающий мир все так же гордо, как и раньше… хотя, и на тот мир, что его прямо не касался и не знал его досконально. Мир знакомый ему и тот, что знал его хорошо, давно уже был ограничен четко заданными интересами и рамками. Скорее даже, благоприобретенными за последние месяцы условными рефлексами. Как у собак Павлова. Билли все так же много кушал, спал до обеда, просиживал подолгу в антикварном, неизменно находя все новые поводы заходить в магазин каждый день и оставаться там по несколько часов кряду. А, кроме того, долгими часами прятался ото всех у себя в мастерской-гараже или, точнее, “гаражике”, как он стал называть его в последние месяцы, как и многие другие вещи, окружавшие его, переименовывая все подряд в уменьшительно-ласкательную форму.
За его интересы и хобби теперь уже почти полностью отвечала сомнительная спутница такой же сомнительной совместной жизни. Хотя, если быть точным, то отвечала она не именно за его интересы, а только за то, чтобы кроме устоявшихся уже привычек в его каждодневном расписании, у него не появлялись новые, которые внесли бы в сумятицу в ее «по кирпичику» сложенный ей же в жизни Билли миропорядок. А также за то, чтобы даже в сформированных уже интересах, он не выходил за нарисованные ей же границы «территории безграничного семейного счастья».
«Семейное» же их «счастье» строилось, если быть полностью беспристрастным, только на сытом желудке Билли, ибо желудок был единственной константой в его организме. А также на трех базовых жизненных интересах Билли — безделье, сборе невнятного вида «антиквариата» и часто бесцельном катании за рулем автомобиля и удовлетворении потребности то ли в жажде скорости, то ли просто в жажде движения.
«Птица небесная, что не жнет и не сеет», но непостижимым образом более сытая и довольная жизнью, чем многие окружавшие его труженики-от-рассвета-до-заката, вылетал на скоростные трассы за городом по несколько раз в неделю поздними вечерами или в середине ночи и разгонялся на стареньком автомобиле почти до двухсот километров в час, не обращая внимания ни на дорожные знаки, ни на камеры видеонаблюдения. Ибо о потенциальных штрафах, в силу отсутствия аналитического мышления и хронического отсутствия денег, он никогда не думал, предполагая, что штрафы и без того будут оплачены дамой желудка, а автомобиль, оформленный юридически на отца, все равно принадлежал Билли лишь фактически, но никак не юридически, что являлось неким стандартным и привычным парадоксом, как и многое другое в жизни Билли.
С момента нашей последней встречи с Билли прошло еще несколько долгих зимних месяцев, которые, как ни странно, пролетели, как один день. Билли продолжал влачить сытое и довольное существование, покрываясь еще большими слоями лени.
В условном противостоянии мнений кузена Ави и сэра Персиваля, чаша весов пока склонялась в сторону мнения кузена Ави: Билли все так же находился под неусыпным надзором Большого Брата и все меньше страдал от этого. Свободная экономическая зона, с отсутствием хождения в ней денежных знаков сопровождала Билли, словно переносное жилище улитки или коммунизм, успешно построенный в рамках частицы одной административно-территориальной единицы.
Субсидированное безделье продолжало все так же субсидироваться из общего “семейного” бюджета, который в чем-то напоминал дырявый сосуд для жидкостей с одним горлышком и массой отверстий, из которых вытекало гораздо больше, чем втекало в него. Или, если быть более точным, вытекало все, что втекало и – вопреки законам физики – всегда чуть больше, чем втекло в него… сколько бы туда не наливали.
И, хотя, кузен Ави был более прав, но и мнение сэра Персиваля также пока подтверждалось – рука дающего, хотя и слабела, но все же пока еще не оскудела окончательно. Центром же притяжения и сплочения всей условной “семьи” из четырех человек, трех котов и двух кактусов – за которыми Билли, надо отдать ему должное в плане еженедельной поливки растений и обрызгивания их, ухаживал самостоятельно – оставался все тот же злосчастный желудок Билли, который неизменно требовал не меньших, чем обычно количеств для подпитки организма и сохранения внутренней неуёмной энергии… которая все так же расходовалась на поиски “антиквариата”, безделье и ежедневное катание на “Хондочке”, как он ласково называл ее.
Билли все более вяло реагировал на социум вокруг него и все больше прятался за бесформенную и объемную — в прямом и переносном смысле — спину дамы желудка, которая, почувствовав, что Билли почти полностью связан по рукам и ногам ее навязчивой «заботой», перестала сильно комплексовать из-за своего внешнего вида и лишнего веса и привычно отдалась самому интимному и сакральному, что связывало их — совместному наполнению желудков, часто неограниченными количествами продуктов первой и не только первой необходимости. Все чаще и все в большем объеме при наших редких встречах с Билли звучали упоминания того, что и сколько было съедено в последние дни и довольство системным — не менее четырех раз в день — и бессистемным безостановочным питанием в промежутках между основными приемами пищи. Билли, до знакомства с дамой желудка, почти вообще непьющий из-за отсутствия денег и нелюбви ко вкусу алкоголя, стал все больше упоминать, сколько пива и «водочки» им было выпито в компании и компаниях дамы желудка. На боках его фигуры, когда-то поджарой, как у вечно голодной гончей, стали образовываться сомнительные подкожные наслоения, которые пока еще не особенно были заметны под одеждой, но все более явно просматривались в домашних условиях.
Увлечение Билли антиквариатом или тем, что он называл антиквариатом, приняло в последние месяцы также пугающие и, одновременно, комичные формы. Не считая ежедневного сидения в антикварном и обсуждения – цитата: “новостей антикварного рынка” в течение последних трех-четырех лет, новостей, которые, как ни странно, и в антикварном рынке обновлялись, по мнению Билли, с завидной периодичностью, Билли стал завсегдатаем развалов старых вещей.
Рассказывал о развалах он увлеченно и с энтузиазмом, так, что, рассказы эти могли поселить в мыслях, как минимум, сомнение у человека непосвященного в том, что и там можно найти массу интересного и для интерьера человеческого жилища, и для души безумного энтузиаста-собирателя.
Часто оттуда привозились обломки металла, «имеющие серьезную стоимость» и бывшие когда-то частями чего-то большего, чем видно было даже вооруженным увеличительным стеклом глазом. Появлялись затертые и заношенные тряпицы, которые якобы были в свое доисторическое время элементами униформы воюющих сторон. Причем доказательство их аутентичности отражалось все в той же фразе Билли, которой он прикрывал абсолютно все свои приобретения: “я так чувствую”. Люди малознакомые, возможно и могли принять его интонацию с твердыми мужскими нотками в голосе, за мнение эксперта и за явное доказательство аутентичности той или иной вещи, но мы… уже просто молчали и не комментировали его пристрастий. Что называется – чем бы дитя не тешилось…
Тем не менее, после стольких слов Билли со скрытым восторгом в голосе, что там - цитата: “столько всего интересного” с обязательными тремя восклицательными знаками на периферии интонаций поездка на развал, она же толкучка…она же чуть облагороженная городская свалка состоялась… и оставила по себе гнетущее ощущение безысходности и тоски.
Развал, о котором часто то по-деловому, то мечтательно упоминал Билли располагался на пыльном пустыре, давно вытоптанном сотнями ног. Пустыре, без малейших признаков растительности на нем, заполненном полуразвалившимися открытыми лотками, сбитыми из покоробившихся от долгих лет непогоды досок, закрашенных десятками поколений краски, облупившейся и навязчиво напоминавшей о так и не наступившем счастливом будущем. Лотки сохранились там, очевидно, еще с советских времен и уцелели каким-то чудом в безостановочно растущем в ширь и в высь районе города.
Персонажи, “населявшие” толкучку, напоминали и внешним видом и выражениями, на часто пропитых лицах, деловых бомжей, нашедших что-то ценное и нездорово и нервно суетившимися в предвкушении, что смогут быстро и выгодно сбыть это “что-то” в самое ближайшее время.
Тем, кому не досталось лотков, расстилали либо брезент, либо полиэтилен прямо в пыли, и выкладывали свои ценности себе под ноги. Самые бедные элементы расстилали газеты. Местная элита, которая была и здесь, владела стационарными заржавленными контейнерами-пятитонниками, заваленными до упора таким же хламом. Преимущество их перед всеми остальными было, не считая стационарной точки торговли, разве, что в количестве все того же хлама.
Большинство лотков были завалены заржавленными кусками металлических труб, элементами сантехнических изделий, также, судя по виду, уже ранее выброшенными за негодностью, затрепанными книгами, старой кухонной утварью и одеждой неоднократно бывшей в употреблении. На отдельных лотках, вперемежку со всем, что только можно найти в любой старой квартире, лежали советские значки, потрепанные журналы, когда-то выходившие миллионными тиражами, фарфоровые статуэтки, ничем не примечательные и накупавшиеся советскими людьми от хронического недостатка предметов интерьера и невозможности купить что-либо еще, кроме серийного советского ширпотреба, чтобы хоть чем-то украсить свои однообразные жилища.
Лотки со старой посудой сменялись лотками со старой одеждой, за которыми шли лотки с прочим старым хламом. Ряды лотков были похожи друг на друга, словно единоутробные братья и после десяти-пятнадцати минут нахождения там, появлялось ощущение краткосрочного дежа вю, словно перед глазами раз за разом прокручивали кадры одного и того же затертого и однообразного фильма.
На удивление, Билли полностью вписывался в атмосферу этого пыльного зазеркалья. Он здоровался за руку чуть ли не с каждым третьим лоточником, напряженно рассматривал выложенный на обозрение всем посетителям хлам и периодически задавал наводящие шаблонные вопросы по типу: «не появилось ли чего-нибудь нового?». Владельцы лотков, с таким же деловым видом владельцев семейного бизнеса не в первом поколении, отвечали ему на вопросы и приглашали заезжать почаще, так как «ассортимент» постоянно обновлялся и то и дело появлялись новые интересные и «эксклюзивные вещи».
То ли деловой вид Билли заставлял их выбирать несвойственные и малознакомые им слова, то ли чем незначительнее была социальная активность людей, тем более высокопарные выражения они употребляли, но обе стороны оставались довольны общением и расставались на позитивной волне. Одни с приятным ощущением понимающего толк в «эксклюзивных вещах» покупателя, другой с пожеланиями хорошего дня и хорошей же торговли.
Каждый играл иллюзорные социальные роли, не соответствующие или прямо противоречащие реальности...
...Билли шел к следующему лотку и все повторялось с абсолютной точностью, как в деловых интонациях обеих сторон, так и наборе шаблонных фраз.
Наконец, минут после сорока напряженного рассматривания, Билли чуть сбавил свой покупательский пыл, довольно потянулся прямо посреди одного из рядов, разминая уставшую от наклонов к лоткам спину, и поинтересовался насколько нам понравился рынок. Причем, мысль, что подобное место могло произвести не положительное, а, скорее, отталкивающее впечатление, в его голову даже не приходила. Смысла спорить и что-то доказывать человеку, давно затерянному в глубинах своих иллюзий, всегда глупо. Потому на его прямой вопрос, был дан очень уклончивый ответ с массой «теоретически», «может быть» и «хм...», что заставило Билли покровительственно улыбнуться.
Как всегда в таких случаях, Билли не стал утруждать себя пустыми сомнениями. И хотя, смотрели на него кислые физиономии, которые не хотели спонтанной резкостью оскорбить его «интимные» чувства, Билли принял перебои с ответами на его вопросы за насыщенность первыми впечатлениями и потребность во времени, чтобы осмыслить подлинное великолепие подобного места. О чем он и проинформировал нас вслух.
В нескольких метрах от нас стоял дымящийся мангал, на котором на шампурах висели кусочки мелко порезанного мяса. Билли еще раз потянулся и мотнул головой с сторону мангала:
Ну, что — по шашлычку?
Мы с сомнением посмотрели на мангал, стоящий в такой же утоптанной пыли, как и все остальное. От мангала шли сильный запах свежепожаренного мяса и слабый запах гари, как от перегоревшего горючего, словно огонь поддерживался не дровами, а периодическими впрыскиваниями дизельного топлива в тлеющие угли.
Боясь быть неправильно понятыми, на этот раз ответ был дан прямой и отрицательный. Есть шашлыки на помойке непонятно из чего и на чем приготовленные было выше даже оправданного риска. Билли опять покровительственно и снисходительно засмеялся, словно радушный хозяин уже пресытившимся от радушия гостям.
- Да, все нормально с ними. Мы с Натулькой тут постоянно шашлычки едим.
«Шашлычки», как и все остальное — привычное и любимое в его жизни — фигурировали в уменьшительно-ласкательной форме.
Судя по спонтанно вырвавшейся из него информации, дама желудка, которая направо и налево доказывала определенную помешанность как на чистоте отношений, так и на физической чистоплотности, изменяла себе и здесь, и неизменно сопровождала Билли даже в это сомнительное для семейного счастья место. И даже “с удовольствием” питалась более, чем сомнительной пищей, пригодной разве что все для тех же птиц небесных, что не жнут, и не сеют и не делают много чего еще, как для поддержания штанов на талии, так и для поддержания определенного градуса социальной и физической стабильности на “территории бесконечного семейного счастья”.
Не в первый раз уже в их совместной жизни Большой Брат жертвовал якобы несгибаемыми принципами, которыми по ее словам, она неизменно руководствовалась, ради тотального контроля над Билли.
Билли же, как и всякий “роковой” мужчина воспринимал заботу о себе так же снисходительно, как и обязательное наполнение своего желудка пищей насущной, справедливо полагая, что обе стороны должны нести взаимные обязательства по отношению друг к другу. Иными словами, время, которое он проводит с Большим Братом и душевные силы, которые тратит на нее, часто вопреки своим желаниям, должны компенсироваться в отношении него действиями активными и продуктивными, а именно системным питанием и удовлетворением его все тех же базовых потребностей в антиквариате.
То же самое было и с постоянным присутствием Билли в антикварном. Поначалу он посещал магазин осторожно и ненавязчиво, интересовался “новинками антикварного рынка” и уходил восвояси. Разве, что облизываясь от недостижимого великолепия, окружавшего его. Поскольку денег у Билли хронически не было, а душа требовала наличия антиквариата в его собственной жизни, пока приходилось довольствоваться присутствием антиквариата вокруг него, но не обладанием. Каждое утро… а, точнее, каждый полдень, съев плотный завтрак, плавно переходящий в первый обед… “Магомет” собирался и шел к своей “горе”… любоваться пока недостижимыми сокровищами.
Со временем, визиты его в антикварный становились все более частыми и все более длительными, пока, спустя года полтора, он и сам не стал непременным атрибутом магазина, просиживая в нем подчас по шесть-семь часов кряду долгими неделями.
Сотрудники магазина его не прогоняли. Все же Билли был человеком вежливым и мирным, а население магазина состояло всего-то из двух одиноких женщин со сложными и невнятными судьбами таких же собирательниц-энтузиасток предметов часто непонятного происхождения. И, хотя, в заинтересованности его “антиквариатом” и просматривалась определенная одержимость, но был он не гиперактивным холериком, ничего не ломал, руками не размахивал и общался мирно, впитывая мнения приходящих “профессионалов”… и сам постепенно превращаясь в “эксперта” в этой области.
Приходящих было много, мнения, хотя и произносились голосами разной тембральности и с разной степенью апломба, но были они, на удивление шаблонными и однобокими. Что было на руку и Билли – сложные схемы ему не нравились, и проще было запоминать одно и то же, но повторяемое сотни раз, пусть и разными словами. Голова от подобного псевдоплюрализма мнений не болела, и чужие плоские “мысли” легко и ненавязчиво штабелировались в его памяти.
То ли приходящие воспринимали Билли, как нового продавца, то ли, как охранника, то ли мужчину одной из сотрудниц, но стал он, что называется, неотъемлемой частью антикварного.
Со временем, девушки, принося обеды с собой из дома, начали готовить пищу и на третьего члена их маленького коллектива. Билли этому не противился, и благодарил их за свежеобретенную кормовую базу… воспринимая, тем не менее, кормление, как нечто должное и обязательное с их стороны.
Съедал он без зазрения совести все, что они приносили, вплоть до крошек, радуя их хорошим аппетитом и косвенно подтверждая их кулинарные таланты. Первое время они, естественно, не знали, что Билли с радостью поглощал вообще любую пищу, которая ему только попадала в руки...и поглощал без особого разбора и без особой последовательности… а потом деваться им было уже некуда – Билли стал атрибутом антикварного, которого необходимо было кормить ежедневно. И поить растворимым кофе, ибо, кроме растворимого кофе, они больше ничего не держали в магазине, а Билли, после каждого приема пищи, привык выпивать большую чашку горячего напитка, чтобы не оставлять в вечно голодном желудке свободного пространства. Наедался, что называется, впрок.
Со временем, у Билли появилась даже именная кружка, из которой пил только он и которая хранилась в антикварном, словно таким ненавязчивым способом Билли метил территорию и обозначал на ней свое незримое присутствие даже когда по какой-либо уважительной причине — поездке ли с Камрадом на раскопки или очередной домашней истерике Большого Брата, требующей неотложного присутствия Билли — он отсутствовал на данной кормовой базе.
Как ни парадоксально, но рука дающего, хотя и ослабевала все больше, но, одновременно, и крепчала, держа Билли железной хваткой за единственное, за что можно было ухватиться в его уже не первой свежести организме, а именно — за его пищеварительную систему.
Билли все чаще стал уклоняться от встреч с друзьями. И даже поездки с Камрадом на раскопки, которые раньше составляли одну из немногих радостей в его жизни, были ограничены и в количествах, и во времени на них проводимых.
И, хотя, антиквариат, как таковой, все еще составлял львиную долю его жизни, но и эта радость была переведена в разряд комфортного “собирательства”, не требующего рытья в земле, часто под дождем или снегом.
Билли все больше времени просиживал в “гаражике” или в антикварном. В первом случае, прячась ото всех, кто мог обвинить его в безделье или даже намекнуть на его социальную несостоятельность, а во втором – выполняя роль “свадебного генерала” или охранника… или, что будет более точным, безмолвной системы видеонаблюдения, которая все видела и фиксировала, но в случае реальной опасности становилась бесполезной. Благо на антикварный никто и никогда не нападал, а все опасности сводились к весенним и осенним обострениям энтузиастов с неустойчивой в межсезонье психикой, которые приносили на оценку все, что только могли найти, и торговались за каждую копейку. Но с такими экземплярами рода человеческого справлялись и сами девушки, чуть повышая голос, либо лаской и участием выпроваживая их из магазина и прося заходить только летом или зимой, когда стабилизируется погода, либо, когда на руках у безумцев с неустойчивой психикой будет что-либо действительно ценное.
Билли в это время молча и исподлобья смотрел на таких посетителей, всем видом показывая, что в помещении есть альфа-самец, который не остановится ни перед чем, чтобы отработать ежедневное бесплатное питание. Но ни до мордобития, ни до конфуза ни разу не дошло. Билли так ни разу и не удалось показать ни богатырскую силу, ни эпический испуг, который положил бы конец его хождению в антикварный, спасуй он хоть перед одним из межсезонных энтузиастов...
Дама желудка, почувствовав, что Билли немного “остепенился” благодаря ее безостановочной «поддержке», наконец, начала свой бизнес. Вполне естественно, что началось все криво и, как в случае с той яхтой, которую как ни назови, а удачному плаванью это все равно не поможет, дама желудка от великого ума или великой жадности решила сама пройти весь путь регистрации новой… “группы компаний”. И села в лужу, заплатив двойную цену, как за регистрацию, так и растянув стандартные сроки регистрации почти в два раза. Документы подавались с ошибками, гос.структуры их заворачивали, пошлины платились повторно и дама желудка, забраковавшись два раза, с третьего раза, наконец, сумела зарегистрировать «группу компаний»… в лице одного человека.
C каждой ошибкой или переносом сроков регистрации, дама желудка рвала и метала, либо впадала в депрессию. Билли поддерживал ее как мог, что в его случае выражалось в одной фразе: “Натуль, да, все будет нормально”. Хотя, надо отдать Билли должное, фраза эта произносилась уверенным и умиротворяющим голосом и повторялась по нескольку раз в день и снижала градус напряженности. Но повторялась она только во время приемов пищи, ибо в такое смутное время, Билли сторонился дамы желудка, как только мог, чтобы не попасть под ее горячую руку.
Тем не менее, формально бизнес заработал. И хотя не было пока ни заказов на узкоспециальные продукты, которые составляли виртуальный ассортимент «группы компаний», ни даже звонков, дама желудка не отчаивалась и продолжала каждый день сидеть перед компьютером, делая периодические звонки старым клиентам с ее предыдущего места работы и предлагая золотые горы в виде «супер скидок и супер цен». Дело двигалось со скрипом и пробуксовками, но уровень ожиданий отдачи от бизнеса все равно оставался неизменно высоким.
Чтобы не умалять достоинства и мужской гордости Билли, всем говорилось, что это их общее дело, хотя бразды правления, связь с поставщиками, финансовое состояние бизнеса, как и все права на него, оставались исключительно в обманчиво-пухлых руках дамы желудка.
Билли и здесь помогал как мог и даже пытался брать на себя определенную ответственность – несколько раз проснулся раньше привычного времени и отвез детей дамы желудка в школу и также встретил их после школы, несколько раз ходил в магазин за продуктами и… и, пожалуй, все. На этом фактическая помощь в ведении бизнеса заканчивалась, поскольку, как и чем еще помочь начинающему бизнес-проекту Большого Брата, Билли не знал. И знать не хотел, судя по его же периодическим комментариям.
Более того, изменять самому себе Билли уже не мог, и справедливо решил оставаться экспертом только в двух отраслях человеческих знаний: умении делать скульптуры и умении отличить подлинно антикварную вещь начала-середины двадцатого века от вещи неподлинно антикварной той же исторической эпохи. И, хотя, скульптуры не «производились» уже года три, а в оценках «антиквариата» раз за разом делались ошибки, это не мешало ему оставаться узким специалистом в двух широких областях, ибо, как часто повторял сам Билли чужое расхожее мнение: «талант не пропьешь».
Штаб-квартира или офис «группы компаний» располагались пока все в той же арендованной квартире Большого Брата или, если быть более точным, офис был преимущественно мобильным и находился то на диване, то на письменном столе детей Большого Брата, то на кухне, когда наступало время приготовления пищи, и перемещался вместе с ноутбуком и мобильным телефоном, приобретенным непосредственно для ведения коммерческих дел.
Билли, чтобы не мешать Большому Брату и, как можно меньше участвовать в обсуждении ее бизнес идей, которые ему были чужды изначально, прятался в это время либо в «гаражике», либо в антикварном, ожидая каждый раз сигнала об окончании рабочего дня… он же — сигнал к вечернему приему пищи.
Вечером, стряхивая с себя напряжение очередного тяжелого дня, Билли расслаблялся и забирался часа на полтора в “ванночку” с горячей водой. Мыть голову и тело шампунями и гелями Билли не очень любил, потому компенсировал отсутствие мытья долгим лежанием в чуть остывшем кипятке и стиранием и скатыванием с себя грязи и пыли ладонями. Грязь скатывалась в мелкие комки, которые тонули в ванной. То, что не потонуло, образовывало на стенках ванной серые концентрические круги, которые отмывались лишь изредка. Либо во время генеральной уборки, которая проводилась один или максимум два раза в год и являлась, по сути, обычной уборкой выходного дня, либо в преддверии визита новых “дам”, как с апломбом называл их Билли. Но поскольку Большой Брат уже давно истребил весь женский пол в зоне досягаемости Билли, она сама заменяла весь легион бывших дам желудка и на кухне, и в постели, и в санузле… часто садясь возле ванной, либо на край ванной и свешивая ноги в горячую воду.
Вымачивая нижние конечности, дама желудка строила планы на их совместную жизнь и, одновременно, жаловалась на почти полное отсутствие продаж, говорила, что остатки денег медленно таят, рассказывала о проблемах нового бизнеса, о тяготах каждого дня, причем говорила она безостановочно, не давая Билли вставить ни слова. Но пока Билли был сыт, его мало волновали такие мелочи, как привычное отсутствие денег и прочие абстрактные страхи. Он предпочитал в это время находиться в своих антикварных иллюзиях, мысленно планируя поездки с Камрадом на раскопки, либо новые темы для обсуждения в антикварном магазине.
Изредка, дама желудка, чувствуя, что ее не слушают, требовала от Билли подтверждения ее словам или задавала вопросы, на которые у Билли, даже после длительной подготовки, вряд ли бы нашлись ответы. Но Билли себя и не утруждал такими мыслями. Отвечал он на все претензии своей стандартной и магической фразой: “Натуль, да все будет нормально”.
Но, поскольку после тяжелого дня со всеми нервными, финансовыми и коммерческими издержками прошедших часов, даже даме желудка не хотелось попусту ругаться и истерить, она наступала “на горло собственной песне” и переводила разговор в привычное русло: обвинив Билли еще несколько раз в невнимательности, она продолжала свой бесконечный монолог, убеждая, прежде всего, себя саму в их счастливом и безоблачном будущем.
Как ни странно, но, посещая Билли все реже, мы, похоже, стали терять нить хитросплетений его судьбы. Одним из непривычных и удивительных событий оказалось то, что у Билли вдруг появились карманные деньги. Естественно, не в смысле постоянного и системного дохода…а именно карманные… которые он доставал из кармана и то ли с сомнением, то ли с недоверием поглядывал на них, когда считал, что за ним никто не наблюдает.
Однажды Билли вытащил из кармана пятисотрублевую купюру, что в его случае, было беспрецедентным событием. Естественно, первым не выдержал кузен Ави:
- Бля, Стив Макквин, у тебя, что деньги появились?!
Билли, пойманный врасплох и фразой, и интонацией, быстро засунул купюру в карман и стушевался на долю секунды, но смущение возымело прямо противоположное действие: Билли ощетинился и ответил кузену Ави не менее резким выпадом:
- Ёбти, Ави, конечно, зарабатываю!!! А ты, что думал, я всю жизнь буду без денег сидеть?!
На этот раз стушевался кузен Ави:
- Да, ладно, признавайся – курица твоя дала деньги?
Но Билли не сдавался:
- Я тебе говорю – сам заработал!
- Как?
Необходимость ответить прямо, несколько убавили пыл и тон Билли. Вопрос висел в воздухе, и все ждали ответа. Наконец, ответ прозвучал и прозвучал он уже без лишнего апломба:
- Да, дежурю я в гаражах по ночам.
Поскольку Билли и без того проводил в последние годы чуть ли не треть своей жизни в мастерской-гараже, а отец его был номинально председателем гаражного товарищества, отец настоятельно предложил Билли поработать ночным сторожем. Спорить с «рукой дающей с самого детства» Билли не решился.
Формально работа заключалась в том, чтобы после одиннадцати вечера закрывать ворота на территорию гаражного хозяйства, а в семь утра их открывать. А также следить, чтобы по территории не бродили посторонние... которых и без того — в силу местоположения их гаражного братства — там никогда не бывало. Фактически же работа заключалась просто в присутствии сторожа на территории.
Билли добросовестно закрывал и открывал въездные ворота два раза в сутки. Остальное время просиживал за рассматриванием ржавых предметов из «антикварной» коллекции. Единственным неудобством было то, что спать Билли привык дома, в своей постели, а не на диване в мастерской. К тому же по ночам на территории раздавались незнакомые звуки, которых Билли пугался настолько, что до утра не мог сомкнуть глаз. Однажды, он даже влез на крышу гаража, чтобы наблюдать сверху за зоной ответственности... по официальной версии. Но позже случайно проговорился, что залез туда от страха, ища заведомых путей отхода от потенциального нападения незнакомых звуков.
Работа приносила по четыреста рублей за дежурство, в холодильнике мастерской всегда было сало и хлеб, в подвале соленья и картошка, а на полке батон и чай. И, хотя из кулинарных рецептов Билли не знал или уже не помнил ничего, кроме рецептов приготовления чая и нарезки сала и хлеба, наличие припасов успокаивало, и не раз в голове его возникала одинокая и героически-умиротворяющая фраза, как противовес пугающим звукам снаружи: «ничего, продержимся!». Кроме того, перед диваном стоял телевизор. И, хотя, показывал он не идеально, но вполне достаточно для того, чтобы заглушать ночные страхи. А также сыто, в тепле и с информационной подпиткой проводить отведенное на дежурство время.
Перед каждым дежурством Билли уходил на второй ужин к даме желудка, благо было до нее всего несколько минут прогулочным шагом. Но, хотя ужинать он уходил каждый вечер, возвращался на дежурство он, увы... только через раз. После сытного ужина идти назад к пугающим звукам и бессоннице не хотелось. И Билли часто находил повод после ужина свернуть к себе домой... благо, и дом его находился прямо по дороге от дамы желудка к гаражному хозяйству. А, поскольку, как дословно говорил Билли: «на дежурстве не могу полноценно выспаться», более того, часто «вообще не засыпаю», он оставался дома до утра, полноценно высыпаясь и приходя открывать ворота ровно к семи, чтобы подлог не вскрылся.
Билли все больше выпадал из привычного, сложившегося уже за десятки лет круга общения. И, хотя он пока еще требовал постоянного присутствия друзей в его жизни, дама желудка системно и незаметно подсовывала ему суррогаты, с которыми Билли поначалу недовольно мирился, потом стал относиться к ним, как к неизбежности и, наконец, все больше начал воспринимать их, как основную реальность своего сытого существования.
Все чаще выходные Билли проводил в соседнем городе, куда дама желудка навязчиво вывозила его к родственникам, убивая одним выстрелом сразу нескольких зайцев: Билли на чужбине полностью зависел от настроений и желаний дамы желудка, сама дама желудка теперь могла все чаще посещать родственников, не как несчастная разведенная женщина, а с роковым, идеальным мужчиной, с которым они составляли почти идиллическую пару. Кроме того, на чужой территории, не требовалось доказывать социальную состоятельность Билли – приезд в гости был дружеским визитом выходного дня и не требовал решения сложных социально-политических задач “сплоченной ячейки” общества. Наконец, дама желудка полностью лишала Билли возможности поддаться пагубному влиянию его друзей, которые навязчиво требовали от Билли большей жизненной активности, самореализации и заставляли взглянуть на свою жизнь со стороны и принять необходимые меры к выравниванию кривой его судьбы, чтобы в дальнейшем он не остался у разбитого корыта.
После каждой встречи с друзьями Билли, словно растение после зимней спячки, чуть приободрялся и пусть и мысленно, но все же начинал планировать какие-то шаги в собственной жизни для собственной же самореализации. Но уже на начальном этапе планированию мешала привычные лень и дама желудка… которая, чувствуя, что тотальный контроль, так долго и сложно отстраиваемый, теряется, устраивала истерики и в слезах, которые рвали Билли нервы и душу, доказывала ему, что друзья его ничего не понимают и настоятельно требовала, чтобы Билли не слушал никаких друзей, поскольку она сама и только она знала лучше всех, что ему нужно в жизни.
На пару дней Билли уходил “в тину” сомнений и страхов перед неизведанным новым миром, в котором нужно было принимать четкие решения, ежедневно тратить силы и нервы на незнакомые и непонятные перспективы. Все долгие часы сомнений, дама желудка, безостановочно кормила его и словно заклинатель с дудкой перед опасной змеей, пела песни о счастливом будущем, где ему не нужно ничего делать и где счастье уже нагрянуло и еще не раз нагрянет негаданно в любой момент.
Не успевали наступить выходные, как прямо с середины дня пятницы, Билли увозили в другой город, где родственники уже заказывали сауну, и где их ждало охлажденное пиво в большой пластиковой таре. Билли тонул в очередном море развлечений, а перспективы, ради которых необходимо просыпаться каждое утро задолго до обеда и рвать тело и душу, рассеивались, как дурной сон. Два дня Билли привычно кутил за чужой счет, в очередной раз веря в то, что жизнь это бесконечная череда моральных и телесных удовольствий. На третий день он отсыпался с больной головой и разбитым телом и… сдавался в очередной, уже трудно поддающийся счету раз.
Поскольку ездить каждые выходные в гости казалось делом чересчур навязчивым даже даме желудка, родственники приглашались в гости уже к “идеальной паре”. Для них, по той же старой и привычной схеме заказывалась сауна с комнатой отдыха, заполненной салатами, сухими закусками и большим количеством пива в пугающих объемами пластиковых бутылках.
И все повторялось с точностью до степени износа, замученного пивом организма. Не успевал Билли восстановиться после одних насыщенным впечатлениями и пивом выходных, как дама желудка планировала еще один, не менее насыщенный отдых от предыдущего отдыха. Пиво лилось рекой пока были еще деньги, Билли тонул в круговороте сомнительных удовольствий и благодарил судьбу за еще один подаренный день безмятежного счастья.
В социальных сетях, дама желудка, все по той же старой привычке, помещала фотографии клинически счастливого Билли то на улицах чужого города, то полуголым в сауне… и себя рядом с ним, прислоняясь к Билли всеми увесистыми изгибами своего объемного тела, дополнительно обремененного результатами пивных оргий. Либо принимая изощренно вычурные позы, чтобы визуально скрыть все недостатки собственной фигуры и лишних килограммов на том экваторе своего тела, которое у женщин менее подверженных привычке к безостановочному поглощению пива и продуктов питания, обычно называется талией.
Но, помимо бесконечных радостных будней и вдвойне праздничных выходных, наполненных ежедневным нелимитированным количеством пищи и реками слабоалкогольных и не только напитков, случались и неожиданные курьезы, которые для Билли, давно уже ведущего “растительный” образ жизни, были тем более пугающими, чем неожиданнее они происходили.
Теперь уже любое происшествие, выходящее за пределы территории “семейного счастья” с трехразовым каждодневным питанием, либо порог антикварного магазина, либо границы охраняемой по ночам территории гаражного товарищества, вызывало у Билли приступы паники, которая сменялась черной меланхолией.
“Волейбольчик”, на который он “ходил” по три-четыре раза в неделю, фигурировал в такой же уменьшительно-ласкательной форме, как и все прочее радостно-любимое в его жизни, На «тренировочки» Билли ездил системно, не пропуская ни одного сбора физкультурников-энтузиастов. Автомобиль, всегда протертый от пыли и грязи, оставлял он на одном и том же месте, недалеко от спортивного зала, привлекая внимание проходящих мимо пешеходов, зазывным блеском далеко не новой, но все же вещи, которую любят и о которой заботятся.
То ли нарядный блеск вымытой машины, то ли чистая случайность, привлекли внимание некоего персонажа из его прошлой жизни, который или — вероятнее всего — которая, так и осталась инкогнито, но на лобовом стекле, прямо под дворником после окончания “волейбольчика”, Билли обнаружил сомнительную любовную записку: “Привет, красивый мужчина с кривым маленьким членом”. И больше ничего. Ни подписи, ни намека, кто это мог быть…
То ли упоминание особенностей его физиологии, то ли сам факт неожиданной записки, в чем себе не мог отдать отчет даже он сам, погрузили Билли в панику и частичную паранойю.
Поскольку мужчин Билли никогда не воспринимал, как объекты вожделения, он начал перебирать всех женщин, которых только мог вспомнить и которые когда-то, в казавшуюся уже доисторической эпоху своей жизни, составляли несколько «призывов» или «парков его женщин».
Как назло, мозг, не привыкший к анализу причинно-следственных связей, как и память, не тренируемая годами, вкупе с предательским желудком, давно уже ставшим главным жизненным органом в его теле, отказывались помогать ему в этом деле.
Дама желудка, которой Билли попытался в шуточной форме донести происшествие дня, отреагировала совсем не так, как ожидал Билли. Дама желудка... напряглась. И напряженно замолчала. Слишком неожиданен был рассказ Билли про записку после стольких месяцев затишья и «диктатуры семейного счастья». Теперь оказывалось, что затишье было обманчивым и все подсознательные страхи и комплексы дамы желудка всколыхнулись нарастающим и уже неконтролируемым цунами.
Получалось, что либо в жизни Билли существовала параллельная сексуальная реальность, про которую она не знала, что теоретически было возможно, учитывая сколько времени он проводил «бесконтрольно», либо женщины из его прошлой жизни покушались на самое святое, что она отстраивала последние два года — свое персональное счастье. И тот, и другой варианты были неприемлемы.
На глазах дамы желудка показались слезы. Билли, истолковав их, как всегда, неверно, попытался обнять даму желудка, уверяя ее, что записка не стоила и выеденного яйца, но слезы дамы желудка не были слезами душевной боли и нежности. Слезы оказались предвестником яростной и одной из самых затяжных истерик, какие только видел Билли на их коротком «семейном» веку.
И Билли совершил вторую ошибку — начал оправдываться в несуществующих грехах, и выбором интонаций, и выбором слов, добиваясь эффекта диаметрально противоположного ожидаемому. Дама желудка, слыша оправдывающиеся нотки в голосе Билли, вошла в экстаз и уже не могла остановить поток бушующих в ее голове образов...
В этот вечер Билли узнал, как много нового и хорошо забытого старого о себе, так и ощутил на собственной «шкуре», что значит быть несправедливо обвиненным по всем статьям уголовного и гражданско-правового кодексов... Истерика дамы желудка продолжалась больше трех часов и закончилась тем, что Билли впервые за последний год... пропустил ужин.
Можно было обмануть душевные сомнения, либо, «сказав табу собакам озверевшей страсти», плюнуть на юношеские мечтания и стремления и даже, страдая не на шутку, отказаться от «эксклюзивной» вещи на любимом развале... но пустой и урчащий желудок обмануть было невозможно. И Билли испугался. До коликов в главном органе своего расслабленного долгими месяцами безделья теле. А, испугавшись, ясно понял, что уже не хочет расставаться с дамой желудка. И, хотя, любовью и трепетными чувствами связь с дамой желудка никогда не отдавала, тем не менее, привычка к комфорту и системному питанию творят с людьми чудеса и объединяют, казалось, даже разнополярные характеры, не говоря уже о двух душах, объединенных одной большой и вечной или, как минимум, “пока смерть не разлучит нас” страстью. А именно страстью к поглощению пищи.
…дама желудка, после окончания основного акта, прорыдала еще часа полтора “на бис” для закрепления собственных позиций в уже давно раскаявшейся душе Билли…и пошла на кухню готовить полуночный ужин, ибо даже в самые “страстные” моменты отношений, она никогда не забывала о том, что без дополнительной пищевой подпитки, угаснет любая, даже самая сильная любовь…
Не стоит думать, что в жизни Билли была только дама желудка и беспросветность…или – в зависимости от угла зрения – дама желудка и “бесконечное семейное счастье”. Иногда судьба ли, провидение ли или просто слепой случай, приоткрывали для Билли серьезные возможности для прорыва в “творческом ренессансе”, где на горизонте, казалось, даже маячили большие деньги. Но, как известно, удача улыбается лишь подготовленным, либо тем, кто сам идет к ней, невзирая на сложности и тяготы пути. Для Билли случай лишь мелькнул, оставив обманчивое ощущение надежды и так же быстро угас в беспросветности… точнее – в “бесконечном семейном счастье”.
Дама желудка, надо отдать ей должное, хоть в этой малости, услышала в новостях, что в небольшом городке почти на границей с Украиной, будет объявлен художественный конкурс на изготовление памятника Тарасу Шевченко. Почему именно в этом городке, где по историческим свидетельствам Шевченко не бывал даже проездом, оставалось загадкой, но конкурс все же объявили.
Отец Билли, который по совместительству с должностью председателя гаражного товарищества, еще и беззаветно любил деньги, решил в конкурсе участвовать. Раз “рука, дающая с самого детства” приняла решение, не дело Билли было оспаривать его. Дама желудка, которая на тот момент уже так или иначе присутствовала в жизни Билли больше года, все еще сомневалась в себе и всеми способами пыталась показать окружающим, включая и отца Билли, насколько важной составляющей она является в блеклом существовании нашего героя. И набирала очки любыми способами и, главный критерий здесь был не эффективность, а то, чтобы ее деятельность была заметна окружению Билли даже невооруженным глазом.
Хотя, на участие в конкурсе они решились, но решились все же со скрипом – отец, полный сомнений и Билли…”колеблющийся вместе с основной линией партии”. По их твердому убеждению, как и не менее твердой гражданско-патриотической позиции, художественный мир был давно и насквозь коррумпирован, и победить в конкурсе у них не было никакой возможности, а участие нужно было лишь затем, чтобы, цитируя незабвенного и великого Николая Васильевича, напомнить всем о своем скульптурно-художественном существовании: “…как поедете в Петербург, скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам, что вот, ваше сиятельство, или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинский. Так и скажите: живет Петр Иванович Бобчинский…”
Тем не менее, документы на участие в конкурсе были поданы, как и начато изготовление макета памятника другого великого и незабвенного певца Малороссии.
Времени до начала работ оставалось всего восемь дней и четыре часа, два из которых необходимо было потратить на дорогу. Образ и позу Тараса Шевченко, задумчиво сидящего на берегу якобы Днепра в тулупе и с открытой книгой, мудро и устало вглядывающегося вдаль, придумал, естественно, отец. К принципиальным вопросам Билли не подключали, ибо Билли всегда был не головой, а только руками, которые, как надеялся отец, еще не забыли, как “производить” скульптурные композиции.
И Билли засел “за производство”. Дама желудка также появлялась в мастерской по два раза в день, подбадривая Билли и уже за него решив, что как только “они” выиграют конкурс, сразу поедут на двухнедельный отдых в Доминикану. Билли был не против, хотя при разделе «шкуры неубитого медведя», сильно нервничал, понимая, сколько за сумму поездки в абстрактную Доминикану, мог приобрести вполне конкретного “антиквариата”.
Казалось, почему и в связи с чем появилась в воображении дамы желудка именно Доминикана? Как и все удивительное на поверку часто оказывается простым и банальным, так и образ Доминиканы возник в относительно бледном воображении дамы желудка только как “модное” место, куда ездят только “модные” люди, которые привозят оттуда после путешествия массу “модных” фотографий, которые в дальнейшем можно показать всем знакомым на зависть и удивление. А также завистникам и недоброжелателям в лице экс-дам желудка, которые по ее неистребимому глубинному убеждению паслись голодными стадами в ее анкетах в соц.сетях, облизываясь на ее рокового и идеального мужчину.
В целом, дама желудка была женщиной среднестатистической, и потому и страхи, и стереотипы ее были обычными для подобных персонажей, более того, тривиальными.
Впрочем, “шкура неубитого медведя” была теперь исключительно в руках Билли. Отец подходил к нему раз по двадцать на дню, осматривал пока бесформенный комок пластилина, торопил Билли, как мог, иногда настойчиво подбадривая его трехэтажным матом за неуспеваемость. Но Билли в творческом экстазе и без того увеличил темпы своей работы до невиданной от него ранее скорости производства.
Наконец, подошел и срок показа небольшой статуэтки, как прототипа большого памятника певцу Малороссии. И, хотя, реки в центре города, олицетворяющей Днепр не было, как и широкого обрыва… c которого поэт бы взирал на однообразную постсоветскую действительность, основная концепция и позы, и задумчивости оставалась прежней.
Руки Билли, с непривычки отвыкшие от производства художественных ценностей, создали образ Шевченко… отдаленно похожим на оригинал, как все его знали по оставшимся литографиям и рисункам с натуры. Хотя, человек непосвященный принял бы образ Шевченко, в исполнении Билли, скорее, за хмурого и уставшего от жизни купца второй гильдии, сидящего над амбарной книгой.
Но дело было сделано, и переделывать что-либо, все равно не было времени. Потому на заявленное заочно участие, повезли именно то, что получилось, включая и смету работ, которую составил отец Билли, не постеснявшись изначально, приписать несколько лишних нулей к первичным расчетам.
Конкурс длился полдня, с презентациями, спорами и обсуждениями смет…и «насквозь коррумпированный художественный мир» дай сбой. Говорят, раз в году стреляет даже палка и то, что произошло по результатам конкурса, можно было назвать разве, что чудом или удачным выстрелом из палки. И, хотя, образ Шевченко от спешки получился, мягко говоря, невзрачным и стоимость работ была на удивление высокой даже по сравнению с другими участниками конкурса, но выбрана была именно статуэтка купца второй гильдии, так удачно замаскированного под великого малоросского поэта.
Билли с отцом ликовали. Забыты были и собственное стереотипное мнение, что все вокруг куплено и продано уже на корню, и недовольство куцым образом получившегося Шевченко, и даже конкуренты, которые недовольно сжимали кулаки по углам актового зала. Победа была одержана. Осталось лишь получить финансирование и начать производство полноценного памятника...
Билли сразу позвонил даме желудка и, захлебываясь от восторга, рассказал о великой победе. Дама желудка, меряя все привычными категориями, пообещала по приезду большой и праздничный ужин. Потом Билли также радостно обзвонил ближайших друзей, которые, наконец, получили повод порадоваться за него от души и ото всего сердца.
Радостный ажиотаж продолжался около недели. А затем… начал утихать. Конкурс провели, но денег на реальные работы, как оказалось, не было. Финансирование перенесли на полгода вперед, что в художественном мире, “насквозь коррумпированном” было равноценно заморозке проекта на неопределенный срок. Помимо этого, начались небезызвестные украинские события, и образ Шевченко в центре маленького города в свете недружественного отношения ближайшего соседа, выглядел бы, как минимум, сомнительно.
Первые месяцы, чиновники от художественно-дружелюбных к победителям конкурса сил, еще пытались что-то обещать, возможно, даже веря в свои обещания, но спустя год после победы обещать было уже нечего.
Надежды на финансовый прорыв неподготовленных к фиаско энтузиастов, рухнули окончательно. Художественный мир, до того вдруг ставший вполне терпимым, опять превратился в “насквозь коррумпированный”. Дама желудка горько сожалела то ли по поводу депрессии Билли, то ли по поводу несостоявшейся поездки в Доминикану… но кормить Билли продолжала исправно, хотя каждый день требовала новостей по проекту, безостановочно наступая Билли на “больную и саднящую мозоль”.
С течением времени, на вопросы и развитие событий с памятником Шевченко, он отвечал уже спокойно и даже с каким-то облегчением, что проект не сложился: положительное решение по началу работ и финансирование обозначало полтора-два месяца напряжения душевных и физических сил, выдерживания графика работ и массу более мелких неудобств, к которым Билли был уже не готов. Как и к другим работам, которые ему изредка — с каждым годом все меньше и меньше — предлагали и от которых он отказывался уже спокойно и без разбора, даже не углубляясь в суть предложения...
Измотанный однообразным расписанием и отсутствием новых эмоций за последний год, Билли заскучал. Во внешнем мире, он все так же спал почти до обеда, хорошо питался и просиживал в антикварном по несколько часов каждый день, но внутреннее чувство томления уже не покидало его. И Билли, пока еще исподволь, начал прощупывать отношение дамы желудка к его поездке в новоиспеченный российский регион.
Крым с младенчества оставался для Билли территорией детского счастья, солнца и оправданного отпуском родителей и своими каникулами безделья. Естественно, одного, памятуя прошлогодний отпуск, дама желудка его бы никуда уже не отпустила, потому Билли, пока еще полуабстрактными вздохами и фразами, стал готовить почву для поездки на самый южный «юг», который только существовал в его насыщенном эмоциями воображении. «Юг», наполненный не только морем и солнцем, но и антикварными магазинами и антикварной же историей, а именно — в Севастополь.
На наши вопросы, на кого останется бизнес дамы желудка, который еще и не начал, по сути, работать и требовал затрат в несколько раз больше, чем приносил прибыли, Билли не выдумывал ничего оригинального, мечтательно отвечая — цитата: «да, все будет нормально». На вопрос, что будет, если дама желудка откажется от поездки, Билли давал противоречивый ответ, что он будет, естественно, с ней и во всем ее будет поддерживать... но на «юг» все равно поедет, пусть и ненадолго, а именно: «недельки на две-три».
Живя в пространстве и, по сути, вне реального времени, Билли не особенно дорожил минутами и днями своей жизни и не стеснялся оценивать ее плюс-минус неделей или даже месяцем.
Желание его попасть на «юг», озвученное открыто, хотя и для узкого круга посвященных, рождало улыбки. Все с интересом ожидали, что же произойдет летом — уедет ли он с дамой желудка, которая бросит бизнес на несколько недель ради рокового мужчины или уедет с Камрадом... или не уедет вообще, ибо Билли при всем своем вербальном героизме, ехать один бы просто побоялся.
А, пока мы с улыбкой ожидали лета, в жизни Билли, в последнее время небогатой на события, произошло еще два небольших, но знаменательных события, которые в очередной раз выбили его из привычного ежедневного расписания и основательно напугали... причем, одно - даже параноидальными предположениями, что за ним кто-то постоянно следит...
Кот его мейн кун, с излишне вычурным именем Аристарх, который вырос уже почти до размера средней собаки, хаотично веселясь в одиночестве в пустой квартире Билли, вывихнул себе лапу. Билли обнаружил производственную травму кота только утром, вернувшись с ночного дежурства, которое на этот раз провел на боевом посту, как обычно не выспавшись.
В панике и не зная, что делать, Билли метался по квартире, принося коту то сухой корм, то миску с водой, то беря его на руки и гладя его. Кот жалобно мяукал, разрывая Билли сердце. Наконец, невзирая на ранее время, Билли позвонил все еще спящей даме желудка. Дама желудка, то ли спросонья не поняв, кто из них двоих вывихнул лапу, то ли испугавшись именно за кота, прибежала к Билли уже через пять минут. Кот, чувствуя, что вокруг него собирается консилиум и что он стал центром внимания, повел себя еще более отчаянно, требуя к себе большего внимания. Шумным переживаниям всей троицы, забывшей о раннем времени суток, положил конец стук соседского кулака в панельную стену.
Консилиум переместился на кухню, благо за кухонной стеной первого этажа, была вечно пустующая лифтерная. После получаса обсуждений, было принято решение ехать в дежурную ветеринарную клинику. Дама желудка убежала домой за деньгами на лечение и заодно привести в порядок не совсем презентабельную с утра верхнюю часть своего фасада.
С непривычки к решению проблем, Билли трясло от переживаний за любимого кота до тех пор, пока ветеринар не вынес отремонтированное животное, уже вполне довольное жизнью и готовое к новым подвигам в пустой квартире. Вся операция, с момента обнаружения кота, заняла не больше полутора часов. Кота починили, но Билли все еще продолжало остаточно трясти. Видя предобморочное состояние рокового мужчины, дама желудка справедливо рассудила, что работа не волк и никуда от нее не денется, а Билли надо было срочно восстанавливать внутренний покой и потерянные силы. И, вместо того, чтобы делать это в домашней обстановке, они свернули в ближайший ресторан быстрого питания. И остались там на три ближайших часа, восстанавливая любимыми «деликатесами» душевное равновесие Билли, так что под конец мероприятия было уже неясно, кто был изначально болен — кот или Билли.
Как оказалось позднее, именно за время восстановления душевных и физических сил Билли в ресторане быстрого питания, дама желудка пропустила потенциальный заказ на несколько миллионов рулей с пропорционально нереальной сверхприбылью. По ее официальной версии. Кто из заказчиков мог принять спонтанное решение по закупке специального оборудования на нереальную для данного типа продукции стоимость всего за пару часов, оставалось загадкой, но Билли было приятно придерживаться именно этой версии. Все же на одной чаше весов было здоровье любимого кота, а на другой всего лишь большие деньги, и лечение кота легко их перевесило...
Как оказалось позднее, дама желудка именно таким образом и преподнесла всю ситуацию, набирая очередные очки в глазах и в душе Билли, выдавая желаемое за действительное. Билли, в силу все того же отсутствия аналитического мышления, принял официальную версию за единственно возможную и упорно отстаивал ее, как свою собственную...
Вторая записка, которая так же неожиданно появилась на лобовом стекле его автомобиля в том же самом месте города, была аналогичной первой и смутила Билли еще сильнее, чем предыдущее послание. “Красивый мущина с кривым маленьким членом все бегаешь по старым женским адресам”.
Был ли почерк тем же, Билли не помнил, так как первую записку он выбросил сразу по получении. Вторая записка не блистала оригинальностью и написана была, судя по торопливому почерку “на коленке”, с полным отсутствием знаков препинания. Непонятно также, что имела в виду таинственная незнакомка: то ли интересовалась сексуальной жизнью Билли, то ли утверждала то, чего не знали даже его друзья.
Слово “мущина” написано было через “щ”, что предполагало определенную безграмотность писавшей, но предположить, тем более, вспомнить кто это мог быть, Билли не смог: ранее при формировании “парков женщин”, Билли не особенно задумывался об интеллектуальной стороне общения, потому большинство предыдущих женщин были легкодоступными экземплярами не блиставшими внешними данными. Женщигы, которые не утруждали себя чтением книг и самообразованием, и теоретически любая из них могла оказаться таинственной и безграмотной незнакомкой.
И, хотя, Билли посчитал и это послание чье-то неумной шуткой, но, тем не менее, занервничал и даже привычно впал в частично параноидальное состояние...
Что случилось после рассказа Билли даме желудка о получении второго послания на лобовом стекле его «Хондочки», история умалчивает. Чтобы нам, не дай Бог, сначала не стать свидетелями очередной сцены безобразной истерики, а затем сцены бытового семейного травматизма с применением всевозможных кухонных средств, начиная со стульев и заканчивая битьем посуды о голову нашего героя, можно закрыть очередную страницу его нелегкой жизни и удалиться восвояси. Ибо ничего достойного нашего внимания, мы, вероятнее всего, уже не увидим в стенах той самой квартиры, где отрывающиеся обои приклеены к потолку прозрачным скотчем, а ванная все еще покрыта сотнями поколений концентрических серых кругов от неугасимого нежелания и неугасимой же лени Билли купаться с соответствующими туалетными принадлежностями, а также нежелания мыть после себя ванну.
Эпитетом... или эпитафией его юношеским стремлениям и ожиданиям, осталось разве что дословно привести его же фразу, произнесенную совсем недавно в ответ на вопрос, есть ли у него какие-либо планы на ближайшее и не только время: «Ничего не хочу. Меня все устраивает и мне нравится моя жизнь сейчас больше, чем когда-либо раньше, и я в ней вообще ничего не хочу менять…»
Май 2015г.