- Роберт-робот, Роберт-робот!
Высокий мальчик со светлыми волнистыми волосами и небольшим шрамом на верхней губе медленно краснел, Эрик буквально видел эти пурпурные волны, заливавшие лицо от пухловатых щек до корней волос. Ему стало немного страшно, но отступать было уже поздно.
- Все, косой придурок, ты доигрался!
Не надо было этого говорить еще раз, он, может, и косой, но точно не придурок. Эрик резко нагнулся под рукой, просвистевшей над его макушкой и подался вперед, ударившись лбом о твердую грудь соперника.
Вот, черт, хотел же в живот, придурок, не рассчитал, что противник согнется, когда бить будет, теперь он не упадет.
Но Роберт совсем не ожидал сопротивления от худенькой и невысокой жертвы и от неожиданности потерял равновесие. Эрик сориентировался первым. Не зря он прочел столько книжек по единоборствам, теперь главное - не дать ему опомниться. Потом он и сам не понял, как стремительно вскочил на ноги и принялся изо всей силы бить противника ногами по бокам, по лицу.
Опомнился только тогда, когда Роберт истошно заорал:
- Я не вижу! А-а-а, я не вижу.
Эрик встал на колени и попытался заглянуть в лицо Роберту, но тот крепко прижал руку к правому глазу и продолжал надрывно выть. Сквозь грязные пальцы показались блестящие слезы, а корни белобрысых волос стали совсем красными.
- Что ты творишь, бессовестный!
Сильная рука вожатой подхватила Эрика за шиворот.
- Сиди здесь и думай, что ты натворил. Завтра вызовем родителей, поедешь домой - нечего таким зверям делать в лагере. За что ты его? Так же и убить можно, да еще и в глаз попал, хорошо, если без последствий, а если он плохо видеть им будет? Ты представляешь, что это такое?
- Да, - выдавил из себя Эрик и, насупившись, поднял глаза на злую женщину.
- Ты что, специально в глаз хотел? - Вожатая, казалось, потеряла весь запал и так и осталась стоять с открытым ртом.
Эрик молча вжался в стенку и снова опустил взгляд в пол.
- Он дразнил тебя? Говорил что-то плохое? Эрнест?
Мальчик отрицательно покачал головой, и ему вдруг очень сильно захотелось заплакать. Что этой тетке говорить, она все равно не поймет ничего, у нее два глаза, ей никогда не понять его, никому не понять. Еще и это "Эрнест". Всех нормально зовут Димами, Лешами и Вовами, а он вот - Эрнест. И здесь не как у всех. Да, он специально целил Роберту в глаз, представляя, как тому будет больно. И он поймет, каково ему, Эрику. Пусть помучается, им всем полезно. Но в первый раз вместо радости от победы ему было плохо, очень плохо. И очень жаль Роберта. Вожатая сказала, весь глаз заплыл и там красные разводы. Эрику не надо было описывать, как это выглядит, он прекрасно знал и еще не забыл. За все эти пять лет. Ему часто снилось по ночам, как ему снимают повязку, а там красный-красный глаз. Опять.
Он углубился в себя и не заметил, что стоит в палате вожатых один. Эрик подошел к окну и посмотрел на залитую солнцем площадку. Ребята из младшего отряда с визгом носились за мячом, не реагируя на крики вожатых. А одна девочка болталась вверх ногами на железном шаре, зацепившись за одну из перекладин. Две косички c яркими бантами свисали ниже макушки, а сквозь приоткрытые губы ярко выделялась щербина из двух отсутствующих передних зубов.
***
Тогда, в детском саду, тоже ярко светило солнце. Первый день в новой группе. Эрик несмело переступил порог.
- Вы можете идти, мы здесь сами разберемся, правда, Эрик?
- Угу. - Эрик несмело улыбнулся и обернулся к маме. - Иди, мамочка, на работу, я сам.
Эрик тогда не понимал, почему мама так смотрит на него и не уходит. Ходил же он целый год в среднюю группу, подумаешь, старшая.
- А чего у тебя глаз белый? Слепой? - Такая же, как здесь, девочка с косичками подошла и ткнула пальцем Эрику в лицо.
- Ничего не глаз, только зрачок белый, ты ничего не понимаешь. И ничего я не слепой, я же тебя вижу.
Раньше ему никто не говорил такого, ни в садике, ни во дворе.
После завтрака их строем вывели на прогулку, а там все с визгом разбежались по площадке. Никто не походил к Эрику знакомиться, и он забрался в цветной деревянный домик. Не хотят, и не надо. Он пойдет обратно в среднюю группу, там все хорошие.
За стенкой послышались звонкие голоса, и Эрик обрадованно выглянул в прямоугольную дырку, которая служила входом. Та самая девочка и еще два мальчика забежали внутрь.
- Он слепой, мы не будем с тобой дружить!
- Ага, не будем! - подтвердил темный мальчик в синих шортах и матроске, вытер рукавом соплю и шмыгнул носом.
- Ну и не надо, чего пришли, это я с вами дружить не буду.
Он уже не помнил, что было дальше и как он оказался на полу, лицом вниз, два мальчика стягивали с него шортики вместе с трусами, а девочка командовала:
- Траву ему в попу пихайте, траву.
Всхлипывая, Эрик поднялся и принялся отряхивать трусы. Траву они ему так никуда и не напихали, больно было совсем немножко, но очень обидно, слезы градом катились по щекам.
Он тогда никому не пожаловался, даже маме, когда она пришла его забирать, соврал, что все хорошо и ему понравилось в новой группе.
А через месяц он притаился за верандой с камнем руках. Не попал, естественно, но девочка с косичками по имени Дина рухнула в песок с железной пирамиды, просто испугавшись летевшего мимо камня. Эрику сначала было страшно выходить, но потом он потихоньку вылез из-за своего укрытия и стал ко всем детям, испуганно притихшим. Кто-то уже ревел вместе с Диной. А Эрик радовался. Радовался, когда видел, как понесла Дину воспитательница на руках, а весь рот у девочки был красный от крови, и на желтом платьице тоже были красные разводы. Потом он слышал, что взрослые говорили - перелом, об перекладину. Про камень никто не знал. А если бы и знал, на него бы точно не подумали, тихий и такой умненький мальчик.
***
Но тогда он еще боялся, так сильно, что даже заболел, и пришел в садик только через пару недель. Дина больше в группе не появилась, а тот мальчишка в матроске стал его лучшим другом. Дима Рохлин его звали, точно, Эрик не забыл. Как и усвоил тогда простую истину - он никому не даст себя обзывать. Жалко Дину не было, совсем. Так почему же сейчас так жаль Роберта и хочется зареветь и побежать к нему посмотреть глаз и попросить прощения?
- Пойдем обедать! - Эрик вздрогнул от скрипа двери. - Ну, чего насупился, пошли обедать. Врач сказал, со зрением все в порядке, повезло тебе. Может, еще и родителей не вызовем.
- У меня не родители, у меня только мама и брат. Вызывайте, мне все равно!
На самом деле ему не было все равно. Больше всего Эрик боялся, что мама узнает и опять будет смотреть на него так непонятно, то ли сердито, то ли жалостливо, и не станет с ним разговаривать весь день.
Вожатая подошла, присела рядом с ним на кровать.
- А ты совсем ничего не видишь тем глазом? Тебе же делали операцию, да?
Она что, жалеть вздумала? Не надо мне, я такой же, как и вы все!
- Свет вижу. Если второй глаз закрываю.
Операцию делали, прямо перед школой, аж две. И Эрик понял, почему жалеет Роберта.
***
Доктор вел его, такого нарядного, в белой рубашечке. Эрик не шел, он почти вприпрыжку бежал за дяденькой в белом халате и белой шапочке. А потом его положили на стол, и в глаза стрельнул свет сразу кучи лампочек, почти как целый цветок с бело-розоватым светом.
- Ну, что, Эрик, сладкое любишь?
Другой доктор приложил ко рту резиновую маску.
- Дыши, малыш, там будет сладенькое, и ничего не бойся.
Эрик вдохнул, еще успел подумать, что не совсем сладкое. А когда очнулся, не смог открыть глаза. Что-то сверху давило, и было темно. В обоих глазах, и больном, и здоровом.
Что они со мной сделали, я вообще ничего не вижу, глаза совсем не открываются!
Он заорал что есть мочи, заревел, стал бить руками и ногами по чему-то мягкому и прохладному. Эрик слышал мамин голос, слышал, что это только повязка, что ее снимут через два дня, и он будет все видеть.
Но ничего не мог с собой поделать. Под повязкой было мокро и горячо от слез, во рту как будто стало много всего, он чувствовал, что все вокруг кружится в темном хороводе, и ему было очень, очень страшно.
- Успокойте ребенка, ему нельзя ни плакать, ни двигаться! - чужой мужской голос ворвался в сознание, а потом кто-то схватил его за руку, крепко зажал, там больно кольнуло, и все поплыло в темном тумане.
Видеть этим глазом он так и не стал, зато зрачок был теперь черным, как и у всех. Но глаз почему-то стал косить, профессор, которая делала операцию, сказала:
- Мы сделали все, что могли, потом, будет взрослым, сделаете косметическую операцию. Он не сможет им видеть. Мозг не принимает информацию, тут мы бессильны.
Эрик тогда не понял ничего из всего этого, с интересом рассматривая красный глаз в зеркале, когда с него сняли повязку, не понял, почему мама плачет.
- А почему же взялись делать и говорили, что все получится?
- Потому что он реагировал на свет.
***
На свет да, свет он видел им всегда, если закрыть второй.
А теперь мог видеть еще и пальцы, если их поднести очень близко, даже сосчитать их мог. И мог ходить часами по комнате, закрыв второй глаз и почти не натыкаться на стены, он видел очертания. Так что тетка-профессорша обманула, все его мозг воспринимает, Эрик был абсолютно уверен, что уж с мозгом у него точно все хорошо. Даже лучше, чем у остальных. Не зря же его брали сразу в третий класс, когда мама привела его в первый. Просто по росту он был маленьким и даже в первом стоял последним на физкультуре, потому и не отдали в третий.
Эрик стоял под дверями лазарета и ждал, пока выпустят Роберта.
- Я знаю, чего ты испугался, что не видишь, это страшно, прости меня! - выпалил он прямо в глаза мальчику и опустил голову. Пусть бьет, ему не жалко.
Но Роберт не стал его бить.
- И я знаю, что у тебя, у моего старшего брата такое же, как у тебя, мне мама про тебя говорила, она с твоей вместе работает. Просто достало, что моего старшего всегда все хвалят, а меня только ругают, а Лешенька хороший, всегда хороший, у него же глазик. А тут ты такой хороший, все знаешь, все умеешь... И с глазиком.
- А с чего ты решил, что я все знаю?
- А на первом собрании, забыл? - Роберт засмеялся.
Да нет, не забыл. Вожатая в первый же вечер собрала их и попросила рассказать, кто что полезного для отряда умеет.
Когда до Эрика дошла очередь, он встал и под смешки заявил:
- Я не умею петь и танцевать.
А что еще было сказать - остальное он умел. Рисовать стенгазету, придумать название отряду и сочинить речевку. Участвовать в спортивных мероприятиях. Он каждый год ездил в лагерь и уже неплохо представлял, что надо. С речевкой, правда, однажды вышла осечка - вожатая сказала переписать, а то ее посадят. Один раз написал что-то красивое, не такое, как всегда. С тех пор он знал - просто, звучно и одни и те же слова сбить в рифму.
- Сказать надо не то, чего ты не умеешь, а что умеешь.
Эрик молча сел. Хвастаться он не будет, он такой же, как и все. И точка. Но как-то опять само собой получилось, что и название отряда приняли его, и речевку он опять сочинял, и стенгазету, как ни отбрыкивался, три дня рисовал опять же он. Вот рисовать Эрик очень любил, два года даже ходил в художественный кружок. А сочинять само получалось. Мама говорила, это потому, что Эрик очень много читал. Речевки складывать было скучно. Интересно было сочинять всякие игры, сначала все смеялись, а потом сами просили придумать, во что бы поиграть, потому что в войну красных с белыми или с фашистами быстро надоедало. И он сочинял на ходу, целые истории, про индейцев, австралийцев, пиратов. Потом весь отряд то делал луки, то строил шалаши. И все забывали, что он не такой, главное было выдержать первую неделю.
Но в ту смену все получилось не как всегда.
***
Эрик медленно брел из библиотеки. Два тома под мышкой, а один, открытый, в руках. Остановился и поднял голову лишь после того, как несколько раз уткнулся в темное препятствие, но как бы он ни отходил в сторону, оно тоже двигалось, снова оказываясь перед ним.
Мальчик сердито поднял глаза от книги и увидел свою вторую вожатую, совсем молодую, похожую на девочек из старшего отряда.
- Альшевский, что же ты такое интересное читаешь, что даже на ходу оторваться не можешь? На прогулке читаешь, на дискотеке читаешь, влюбляться в девочек когда будешь?
Она так заразительно смеялась, что Эрик тоже улыбнулся и протянул девушке раскрытую книгу.
- "Живые и мертвые"? Тебе рано читать такое, это же совсем взрослая книга. И там про взрослую любовь, а тебе надо про детей читать, с девочками танцевать.
Вот тут уже Эрик разозлился. Да какая любовь, там про войну и подвиги, живые в мертвых там, что ли, влюбляются, совсем помешались со своими дискотеками. И не ходить туда нельзя, приходилось сидеть в уголочке и читать под эту тупую музыку, хоть бы раз хотя бы "Машину времени" поставили.
- Эй, злючка разноглазая, да улыбнись ты, чего надулся?
Эрик едва не выронил все книжки на асфальт. Взрослые его еще никогда не обзывали, а эта еще и улыбается и смотрит так весело, глаза сверкают. Он даже не знал, что ответить. Не драться же с ней.
А вожатая окрикнула Алексея Петровича, вожатого пятого отряда.
- Смотри, Леша, какой серьезный у меня парень. Симонова читает. И глаза у него разные, один зеленый, другой карий, никогда такого не видела, красиво как, я бы тоже такие хотела.
Что? Эрик тоже этого никогда не видел, да и не говорил ему никто такого, что один ровный, другой косит - это все видели. Еще и разные. Да за что ему такое наказание, операцию по косоглазию ему сделают, когда вырастет, а цвета - это же навсегда. Может, она шутит так?
В панике он вбежал в ближайший корпус, другого отряда, и побежал по коридору, чуть не выронив книги в поисках зеркала.
Она не врала, они и в самом деле были разные. Один зеленоватый, со светлыми точечками, как у брата. А другой - коричневый, как у мамы. И как же раньше никто не заметил. Просто было не до цветов, других различий хватало. Нет, хорошо, что не заметил, но потом же будут замечать, раз эта Ирина Вячеславовна разглядела. Нет, ну он совсем урод. И никакой операцией это уже не исправить.
За спиной послышалось топанье, крики, и в Эрика едва не впечатался черноволосый лопоухий мальчишка из младшего отряда. Оттолкнул и побежал дальше, а за ним с улюлюканьем неслись еще двое и орали:
- Еврей, у тебя уши грязные!
Сначала Эрик решил, что их надо остановить и врезать хорошенько. Он даже рванул следом, выронив одну книгу, но потом остановился. Прошло уже две недели этой смены, он уже был таким, как все, с ним дружили. Осталось только сказать еще, что он тоже еврей, и все опять вернется. Нет, его никогда так не дразнили, Эрик был русым, непонятно на кого в семье похожим. Но уже знал, что евреев почему-то нигде не любят. "Завидуют", - говорила мама. Чему тут завидовать, еще один повод для расстройства. Хорошо хоть про Эрика этого никто не знал. Да он и сам не знал до первого класса, пока не увидел в школьном журнале запись "евр" напротив своей фамилии. Вот там-то и выяснилось, что бабушка разговаривала со своим братом не по-французски, когда тот приходил в гости, а на каком-то идише. Намного позже, уже взрослым, он очень жалел, что на идише не разговаривали с ним, родители вполне могли его сделать билингвом, но предпочли вообще скрыть. "Времена были такие", - услышит он через много лет.
А тогда он просто сделал вид, что его это не касается и молча ушел в свой отряд.
Но после ужина увидел того же темноволосого мальчишку из младшего отряда, он сидел один в беседке за корпусом. Не плакал, но глаза были красные от слез.
И Эрику стало стыдно, что не вступился, позволил обидеть, он же старше мальчика аж на три или два года. Он уже решил подойти и сказать, что тоже еврей, и что все это ерунда, подразнятся и забудут.
- Чего тебе, ты такой же урод, как и все!
Эрик долго лежал на траве, подложив книгу под голову, подальше от всех. Над головой шевелились, раскачивались высокие сосны, а из глаз катились и катились слезы. В первый раз в жизни кто-то, кроме мамы, вслух сказал, что он ничем не отличается от всех, это было исполнение его самой сокровенной мечты. Только он больше этого не хотел. Он другой и не хочет больше быть как все, и у него красивые разные глаза. И еще он еврей. Пусть завидуют.