Почему эта странная фраза всплыла именно сейчас, во время стандартного тестирования к двадцатилетию? Никто не говорил, что там будут такие странные вопросы. «Как бы вы прожили жизнь, если бы были смертным?» Да еще и нет вариантов, как в других вопросах. И правильно, что нет. Он откинулся в широком кресле и закрыл глаза. Но гнусная анкета не исчезала из поля зрения. Почему это его так взволновало, и почему никто никогда не обсуждал это с ним, ни родители, ни многочисленные знакомые?
Нет, робот-спутник говорил, что анкеты для всех индивидуальные, но обсуждали их очень вскользь, уделяя этому внимания меньше, чем цвету стен в студии всеобщих дискуссий.
Настойчивая анкета давила, не давала думать ни о чем другом. Эмиль окончательно разозлился и мысленно приказал своему спутнику проверить состояние мозгового чипа. Эмиль знал, что чип вшивается в мозг еще в стадии эмбриона, когда одинаковые маленькие комочки обитают в уютном мире родовой капсулы, обслуживаемые армией роботов. По сути, чип был частью мозга – именно через него люди обменивались информацией с внешним миром, такая дополнительная расширенная надстройка. Эмиль не представлял, как древние люди обходились без него, используя только свои чувства. Одна мысль о том, что придется касаться руками другого человека, вводила в ступор и заставляла брезгливо дергаться. Эмиль физически не представлял, как рядом с ним может появиться кто-либо, кроме его домашних роботов. Это же дикость! Он прекрасно себя чувствовал в своем доме, своем милом дворике. Был и предмет особой гордости: шикарное поле для футбола. Каждый день его команда тренировалась на аккуратном газоне с особым покрытием, и только благодаря его усердию они выбились в первый дивизион.
Он довольно усмехнулся, вспоминая, чего ему стоило заставить всех тренироваться каждый день: никто не спешит, когда впереди вечность и множество вариантов добиваться своего. Но ему хотелось быстрее, он сам не понимал, куда спешит. И каждый день виртуальные товарищи по команде радовали своим присутствием своего юного капитана. Он был строг. Даже к тем, кому за тысячу лет, хотя об этом Эмиль мог только догадываться; никто не афишировал свой возраст, а выглядели все одинаково: двадцатилетние, бодрые, полные сил.
Возраст все же выдавало другое. Немного другие рассуждения, немного другое отношение ко всему. Разница была едва заметна, но Эмиль ее чувствовал. Всегда чувствовал, даже до того, как вычитал в общем хранилище, что в древние странные времена было понятие поколений. Он не совсем точно понимал, что это. Но на примере старинной поэмы на уровне эмоций ощутил: когда люди жили конечное время, они менялись. Люди были очень разными в разное время жизни.
Он встал и взволнованно пробежался по дорожке взад-вперед. Кажется, это понимание пришло к нему сейчас, да что вообще происходит? Взгляд упал на ровную серебристую стену, отделяющую его от внешнего мира. Возникла шальная мысль, а не выйти ли туда? И тут же погасла. Глупости какие. Когда-нибудь он выйдет и посмотрит что там, за стеной. Так говорят все, но никто никогда этого не делал. Все, что нужно транслируется в мозг, всё можно увидеть виртуально. Но лет через сто Эмиль обязательно посмотрит, какое оно, вживую. Отключит чип, потрогает окружающее руками и получит знания через осязание, свое собственное.
Творилась какая-то ерунда. Это дико, противоестественно, это знание неполное, кривое, ненужное, почему же вдруг так захотелось, и не исчезает этот чертов вопрос из анкеты?
Эмиль зашел на сверкающую белизной кухню и налил себе стаканчик бодрящего напитка. Втянул в себя воздух, настолько много, что едва не задохнулся, сдавило грудь. Затем медленно, по капле выдохнул и сел в кресло. Можно было ответить на вопросы и через десять лет, но двадцать лет ему завтра, была не была.
И он написал единственное, что пришло ему в голову. «Я прожил бы жизнь быстро».
Остальные вопросы не задерживали внимание, Эмиль быстро мысленно ответил про свои предпочтения в цветах, вкусах, еще про какие-то важные раньше вещи, вдруг ставшие неважными.
И уже собирался перебраться в спальню, как вдруг стены и потолок покрылись страшным кроваво-красным маревом. В этот миг он узнал то, что захотел забыть через секунду: он смертный. Единственный за много тысяч лет на всех планетах смертный.
Мозг отказывался это понимать. Эмиль приказал отключить себя от мира и какое-то время провел просто лежа на тахте. Это время так и запомнилось: белый потолок, темно-синие простыни, бледно-голубая стена напротив. Больше он ничего не помнил, весь мир окунулся в бело-синее. Робот вводил питательные вещества, Эмиль отталкивал его. Зачем это теперь, какой смысл... Проживет он день или сто лет, никакой разницы.
Никакой разницы. И вдруг пришло осознание. Он проживет всего сто лет, всего сто. Он должен все успеть, все, что другие успевают за вечность, он должен вместить вечность в эти сто лет. Все течет, все изменяется. И он увидит этот изменчивый конечный мир.
Новый мир поначалу оказался очень даже интересным. Миллионы людей выстраивались в очередь, чтобы пару минут поговорить с ним в сети. Его звали всюду, в самые элитные клубы, самые красивые девушки мечтали урвать пару секунд его внимания. Он едва не утонул в этом потоке внимания и всеобщей любви и обожания.
Но буквально через неделю Эмиль понял: еще чуть-чуть, и он будет молить, чтобы все они в один миг стали смертными и, самое главное, тут же самоликвидировались, все до единого.
День тридцать второй. Он мутными глазами уставился все на тот же белый потолок, синие стены. Все сначала. Неужели это и есть все его оставшиеся годы? Он закрыл глаза, сам не понимая до конца, что делает. И отдал приказ отключить чип.
- Это невозможно! Это невозможно!
Беспристрастные слова методично долбили дыру в сознании, медленно, капля за каплей, удар за ударом.
- А что возможно?
Кажется, Эмиль это крикнул вслух.
День тридцать третий. Чип деактивирован, без возможности повторной активации. Эмиль встал с постели и, не удержавшись на ногах, рухнул на пол.
Немножко отдышавшись, он провел рукой по поверхности пола рядом с собой. И резко одернул руку. Пол был неровным. Там были бугорки, едва ощутимые, но они были. И еще он был прохладным. В доме стоял непонятный запах, он даже не мог его идентифицировать. Интересно, это чип давал неверные сведения, или его чувства настолько несовершенны, что воспринимают мир неверно?
День сороковой. Эмиль медленно приоткрыл входную дверь, рука так и прилипла к резной ручке. Немного поколебавшись, все же переступил порог.
В голову ударил терпкий аромат цветущих кустов слева, он медленно подошел к краю дорожки и, отважившись, задрал голову кверху. Зажмурился от резанувшего глаза света и еще минут десять стоял, впитывая ощущения. Теплый луч солнца скользил по щекам и сменялся легкими касаниями прохладного ветра. Он водил пальцами по бархатистой поверхности красно-желтых цветов, ощущал их тепло, ласкающее кожу. Чуть дотронулся до маленького жучка, и тот смешно задрыгал колючими ножками. А потом увидел свое лицо в теплой капле влаги на отполированном темно-зеленом блестящем листочке. Капля двигалась, и так же ползло его отражение, меняя объем и форму. И без того тонкие губы вытянулись в ниточку, а голова стала похожа на грушу.
Такой полноты он не ощущал никогда. Жадно вдыхал жизнь, что текла вокруг, и не мог надышаться. Казалось, все время он был заперт, а теперь его выпустили на свободу, добавили еще одно измерение. За это стоило отдать жизнь. Эмиль улыбнулся, сам не понимая, что перешагнул в другой мир. Мир, где все течет и все изменяется. Из стерильного затхлого мира пустой бесконечности.
День сорок первый. За стенами есть мир, чудный новый мир, которого они себя лишили. Он расскажет всем, абсолютно всем, у них же есть вечность, чтобы этот мир познавать. У него нет. Но Эмиль успеет, обязательно успеет. Если он столько узнал за эти сорок дней, сколько же можно узнать за годы?
День сорок третий. Робот-спутник настроил оборудование для входа в сеть. Чудны дела в этом мире. Чтобы общаться с людьми, надо на голову вешать странный обруч, но это такие мелочи, он всем все расскажет.
День пятидесятый. Белый потолок, синяя простыня, голубые стены. Отчаяние. Ему хотелось разорвать грудную клетку, чтобы больше не дышать, чтобы хрустнули под руками кости, чтобы ощутить этот треск. Почувствовать терпкий аромат своей крови, растекающейся по синей простыне, теплой, липкой. Он уже знал, что это за ощущения, когда порезал случайно палец. Боль, пусть все затмит жгучая боль и перебьет боль другую. Да будут прокляты чувства, которых раньше не было. Он сам не понимал своих ощущений, но почему, почему никто его не хотел услышать? Почему все топорно улыбались, тупые виртуальные куклы, кивали, что когда- нибудь обязательно выйдут в этот реальный мир, но не сейчас. Но он знал, знал, что они не сделают этого НИКОГДА!
День пятьдесят девятый. Он едет в гости! Он нашел девушку, он нашел мечту. Ту, которая согласилась впустить его в свой дом. Это далеко, очень далеко, но робот-спутник все рассчитал, они домчат туда за два дня, и он ступит на порог самой лучшей в мире девушки, живой девушки!
День шестьдесят первый. Как же тут красиво, какая живая, яркая зелень, а на горизонте – горы, настоящие горы, и вершина, белая, как его потолок. Жаль, он не сможет на нее взойти. Точнее, взойти сможет, но не сможет вернуться – организм не приспособлен. Эмиль улыбнулся. У него еще одна мечта, недосягаемая, но такая кристально белая.
Он стоял на пороге дома и смотрел в упор на старенькую женщину. Когда-то, лет сто назад, когда ей было двадцать, она была невероятно красива. Ниспадающие локоны рыжих волос, тонкий, чуть с горбинкой нос, широко поставленные глаза цвета ночного неба. И редкие веснушки, как яркие звездочки. Пухловатые губы ничуть не портили их обладательницу, наоборот, придавали мягкость взгляду. Это была та картинка, которая транслировалась через чип, то, что видели все, то, как видела себя хозяйка образа. А Эмиль видел седую миловидную старушку, в молодежном легком халатике с яркими бабочками снизу. Он нежно гладил шершавую морщинистую кожу на руке и был счастлив, как никогда до этого. Живая рука в его руке. Для этого стоило жить!
День шестьдесят пятый. И за это стоило умереть! Его ненавидели все. Больше всех-его избранница. Они не приняли, не приняли себя такими, какие они есть. Тупые пустые холодные вечно двадцатилетние куклы. Закрытые в такие же холодные пустые ящики, каждый в свой, навечно.
Ему позволили умереть так, как он хочет. И он был им за это благодарен. Ничего, он первый. После его смерти обязательно кто-то выйдет за пределы, он верил в это. Это была мечта, которую он уже не увидит. Но она у него есть. И эта мечта переживет его, он оставит ее в этом мире. А значит, он не умрет.
Эмиль подошел к краю. Под ногами был темный отполированный ветром камень. Он улыбнулся и, оттолкнувшись, полетел вниз. Лицо обдал сильный порыв ветра, холодного, жесткого. Картинка менялась стремительно, унося его все ниже, линии становились более резкими, земля приближалась, росла, обретала объем. А Эмилю казалось, что за спиной выросли огромные крылья, и это они бьют на ветру. И несут его не вниз, а вверх. К горячему солнцу. «Все течет, все изменяется». Это и есть жизнь. Жизнь и смерть.