Памяти воздушной гимнастки
Под куполом цирка
в пределах дуги,
где лонжи, как циркуль,
мной чертят круги,
лечу в перехлёсте
огней цирковых
небесною гостьей
в обитель живых.
Знакомо до дрожи
сияние дня.
Напарник надёжный
страхует меня.
Мы платим по счёту
богам до конца,
за тягу к полёту
сжигая сердца.
Мой парень отважен,
подстрижен под ноль,
В глазах его та же
смертельная боль.
Мой номер смертельный!?
Так вынь и положь
мой крестик нательный -
янтарную брошь.
В ней толика солнца,
крупица луны.
Нанизаны кольца
греха и вины.
И нам не сидится
на грешной земле,
и мы, словно птицы,
растаем во мгле.
Мы платим по счёту,
ввысь рвёмся опять.
Такая работа -
творя, умирать.
* * *
Нет ни Резниченко, ни Прокошина...
Отчего ж так перспектива перекошена,
словно в сердцевине нет ядра,
словно жизнь моя совсем изношена,
иль под чей-то нож беспечно брошена,
и подходит к финишу игра?
У меня ещё достанет мужества
оценить талант ребят недюжинный,
хоть при жизни – были на ножах.
Видно, предначертано содружество
для поэтов, рифмами загруженных,
где-то на астральных этажах.
У меня ещё достанет храбрости
плюнуть в рожу надвигающейся старости,
заодно – патерналистам всех мастей...
Только не хватает самой малости –
подавить приливы острой жалости,
вас бросая без хороших новостей.
Небо словно пеплом запорошено.
Для меня закат – почти с горошину.
Космос манит неизведанностью снов.
Нет ни Резниченко, ни Прокошина...
Все мы в ситуации «заброшенности»
улетаем, отрываясь от основ.
СМУТА ЦАРИТ НА РУСИ
Смута царит на Руси, подрывая основы
существования, и хочется плакать от боли.
В этом вертепе для каждого выбраны роли.
Минин с Пожарским встают – непреклонны, суровы.
Гришка Отрепьев играет в Кремле в подкидного
или с поляками квасит на шумном застолье.
Мнишек Марине своя уготовлена ниша.
Бабы – они закулисье мужицких амбиций:
будь ты плебей или даже известный патриций.
Стимул первейший, согласно учению Ницше, –
это любовь. Обозначена, видимо, свыше
женская роль всех народов, времён и традиций.
Нелегитимность царя – как истоки конфликта
гнева народа с коварством беспомощной власти.
Мор наступает, а также другие напасти,
но пробуждаются в недрах народных реликты,
сгустки энергий, презрев человечьи инстинкты
самосохранности, пассионариев касты.
И ополчение первое – это предтеча
славных побед, где Пожарский и Минин – герои.
А Ляпунов был победы не меньше достоин,
но был своими зарублен, заманен на сечу.
Помня о нём, мы зажжём поминальные свечи,
чарки наполним июльскою душной жарою.
«За ляпуновых, отмеченных в предков Завете!»
Тост прозвучит наш за тех, кто старался во благо
родины, утром собравшись под прадедов флагом,
не сомневаясь, уйдя с ополченьем в бессмертье –
тех, кто в Завет не попал, но за всё был в ответе,
канул в забвенье, но родину спас от варягов.