***
это была не трагедия но репетиция драмы
трагедия впереди и никакие папы и мамы
не говоря силовые мышцы небесные никого
не остановят ни меньшинство ни большинство
твердь как и прежде тупа и тверда и стада
всё ищут поесть и воды а небесная та страда
хихикает и в облаках прячет бицепсы словно
у них там спа-салон и все сошли с ума поголовно
и никто не свалился ни на меньшинство и ни
на большинство все отдуваются сидя в рваной тени
сомнительного камуфляжа из всякой дряни вроде
веток жухлой лозы с пауками и того что в этой природе
ещё завалялось и съёжилось даром а драма сидит
и крутит кукиш трагедии мол ну что у тебя впереди
дальше ведь некуда да есть куда хаос и утлый тлен
из которого уже некуда деться и не подняться с колен
МАРТ
Припомни март прошлогодний, когда я
сказал, что птицам страшно в тумане, гадая
по их перелётам, казалось, почти вслепую –
как будто бы эпилептик выпустил пулю,
и её траектория изменилась не от
рикошетов, а от густоты высот
небесных… И ты сказала: «Наверное», –
но неуверенно, вскользь и нервно.
О чём ты тогда мечтала, поднесь не знаю.
У женщин фантазии – что вода завозная:
с вирусами, чья анонимность пугает врачей…
Год промелькнул, как мажор в минорном ключе.
Теперь в природе та же разъятость; дни
торчат из календаря, как на поляне пни;
и пни ты ногою их или не пни –
всё одно мешает разбегу; это они
делают нервной походку, когда туман,
не говоря о том, что гуляющий пьян.
Слава Богу, никто и не обещал
постоянно ясной погоды, ходьбы без плаща,
средь отвратительной мартовской пустоты,
когда на голых уродов похожи кусты,
с их искривлённой копией на боках
машин (воспаление сосудиков на белках);
и небеса, когда б не случайная птица,
могли бы с полным «ничто» запросто слиться.
Изучив тебя достаточно, знаю, что ты,
прочтя эти строки, скажешь: «Просты
помыслы верующих, а эта
метафизика – рукоделие поэта,
а Бог и в кустах, и под камнем, – повсюду».
Я не обижусь, но мыть посуду не буду.
***
Чего ты не смогла мне простить, я и сам себе уже
не сумею, разве – Господь обоим… Сплетая руки,
тела и души, в жизни и смерти, словно на той меже,
где уже выбора нет, и где никто и никого на поруки
не возьмёт, – вот именно там мы не расстанемся; будет
какой-то прощальный свет над нашими головами; пастух
проведёт своё стадо мирное, и вдалеке какие-то люди
с летними от загара лицами что-то скажут о нас; мой слух
обострился так, что я слышу кузнечика и цикаду в их
сумасшедшей дали, а ты могла бы и уст не открывать, –
просто рядом дышать и смотреть на меня, но и это в стих
не поместится, это больше, чем вдох или выдох; и покрова
небес, с ангелами и бесами, настанет час, покроют и нас,
и под пеленами этими, закутавшись в свои «да» и «нет»,
мы, как сиамские близнецы будем радостью мучиться, час
от часу всё неразрывнее и век от века; и этот свет,
названный мною прощальным – лишь декорация, задник, софит
в постановочной этой жизни, но за нею не тьма кулис
и бутафория ближних, и не какой-то дурацкий рапид
тоннелей и лиц – что-то иное и большее… Вот, ты оглянись –
и что увидала? ни нового неба здесь и ни чужой земли вдали;
мы тоже с тобой хороши, перебираясь по кочкам судьбы почти
вслепую, но наших рук очертания и тени пусть никого не спасли,
а может и – да, и об этом не надобно знать нам в этом пути.
.