Мой путь с посадками и пересадками лежал из Владивостока в город «вождя мирового пролетариата» - Лениногорск, откуда более года назад уехал по распределению. Нагруженный морепродуктами - в качестве гостинцев - и впечатлениями (cм. «Тени появляются на закате»), я ехал в свой первый честно заработанный отпуск из бесснежного Приморья в Татарстан, где надеялся побродить в лесу на лыжах, ожидающих меня на чердаке родительского дома.
Едва мы согрелись после декабрьского мороза, в номере появился третий сокоешник, оказавшийся моим коллегой – Леонид Красный из Магаданского СВКНИИ, подтянутый мужчина лет сорока. Его отца, известного геолога-тектониста из другого города Ленина, на Неве, Льва Исааковича Красного я уже знал по научной литературе (а потом, много позже, в Благовещенске, довелось познакомиться и лично). Сам я стать более или менее известным ещё не успел, не «засветившись» ещё ни одной научной статьёй, да и о Леониде пока ничего не слышал. Но это я, а он многим геологам Дальнего Востока был знаком, и в Хабаровск приехал уже для редактирования своей книги, долженствующей ещё больше популяризовать его имя среди копателей-ходоков.
За морозным окном сгустились ранние сумерки, в освещаемом мягким светом номере было достаточно тепло и уютно и для полного удовольствия нам оставалось только одно – выпить. Красный оказался настоящим геологом, - в его сумке лежала бутылка спирта, который, как ему показалось, - а я его, по младшинству, не разубеждал в этом, - так и просился стать разведённым и выпитым нами. После нескольких доз огненной воды стало хорошо, но, когда спирт кончился, то нам с Лёней показалось, что хорошо ещё недостаточно, и мы отправились с ним в ресторан, где добавили сухого вина.
Утро следующего дня было для меня, наоборот, плохим, - не зря ведь известный кулинар и знаток по части выпивки Похлёбкин утверждал, что понижать градус последовательно поглощаемых спиртных напитков нельзя, - здесь надо «играть» только на повышение. Лёня, надо сказать, выглядел молодцом, он достал откуда-то сухенькое для опохмелки, но я даже смотреть на вино не мог, не только пить. Впрочем, признаюсь (уж, коли, начал писать, то надо только правду) - теперь, спустя тридцать с лишним лет, наверное, можно – всё же я с трудом проглотил полстакана, но тут же сбегал в туалет, чтобы очистить желудок он нежеланного пока что для него содержимого. Мой попутчик с нами в ресторан не ходил, поэтому выглядел и чувствовал себя вполне удовлетворительно.
Распрощались с Леонидом, чтобы уже больше никогда с ним не встретиться (он ушёл из жизни в 93-м, - об этом я узнал из некролога в печатном органе ДВО РАН «Дальневосточном Учёном»), а мы с попутчиком подались поближе к самолётам. По приезде в аэропорт узнали, что наш рейс ещё немного задержали, поэтому мы и оказались в ресторане, где я с трудом проталкивал в себя кашу, прислушиваясь к процессам внутри организма.
Тут к нашему столику подошли два майора и, попросив разрешения, сели рядом. Они заказали себе бутылку коньяка, тоже какие-то салаты и по фирменной котлете, и погрузились в свои разговоры. Когда по залу разнеслось объявление диктора о начале регистрация рейса на Петропавловск-Камчатский, сидевший с моей стороны майор кивнул: «Мой», но с места не сдвинулся. Он и его товарищ были настолько увлечены беседой, что им некогда было ни пить, ни закусывать. Только после объявления о том, что посадка на дальневосточный Питер заканчивается, да и то не сразу, мой сосед, обнявшись напоследок с товарищем, поспешно ушёл.
Оставшийся майор, возбуждённый беседой, объяснил нам, - ему не терпелось с кем-нибудь поделиться только что пережитым, - своим соседям по столику: он только что простился со своим другом по военному училищу, у них даже кровати в казарме стояли рядом. Не виделись они больше двадцати лет и вот, совершенно случайно, столкнулись нос к носу в хабаровском аэропорту. Времени было в обрез, и они даже коньяк не успели допить, только по рюмочке и опрокинули. И тут он, размягчённый воспоминаниями, предложил нам помочь ему в этом.
Надо тут сказать, что к тому времени похмельный синдром у меня как-то прошёл – время ведь лечит, – и я почувствовал в себе способности к «продолжению банкета». Пропустили по одной, майор предложил мне расправиться и с котлетой, к которой его друг даже не притронулся. Я попробовал, - кушать у меня тоже получалось, и даже с аппетитом. Так, слово за слово, коньяк был допит, котлета съедена, а нам с попутчиком подошло время отправляться в камеру хранения за вещами.
И вот тут «на сцене» появилось ещё одно «действующее лицо», но не новое, а уже «выступающее» в предыдущем «проходе», - тот самый второй майор, котлету которого я благополучно доел. Он поведал, что на свой самолёт он таки опоздал, потратил некоторое время на переоформление билета и, весьма даже довольный, что у него всё так удачно сложилось, и он сможет ещё пообщаться с другом, вернулся в ресторан.
Тут я смущённо признался, что расправился с его котлетой и частью коньяка, на что он махнул рукой, - пустяки, дескать, закажем ещё, - и мы, распрощавшись с майорами, оставили их дальше предаваться экскурсам о свою юность, теперь уже без спешки, не под дамокловым мечом окончания регистрации рейса.
Несколько примеров тому, что мир тесен, в своих рассказах я уже привёл, большая часть из них также относятся к Дальнему Востоку (см. «Курильские страдания» и «Вот так мы и летаем!»), - наверное, потому, что плотность населения там гораздо меньше, чем на западе и встретиться там гораздо легче, чем, например, в московской толчее, хотя были у меня такие встречи и там.
На эскалаторе какой-то станции московского метро, на которой я был в первый и последний раз, - потому не запомнил её названия, у меня была незапланированная встреча. Уже спустившись во чрево метрополитена, я приготовился ступить с бегущей лестницы на каменный пол, когда увидел Анатолия Ищенко,- он, наоборот, собирался начать вознесение посредством соседней лестницы. Чтобы он не ускользнул в толпе, прямо через блестящие перила, разделяющие два потока людей, я ухватил его за руку, после чего он испуганно обернулся, - не ожидал в чужом многомиллионном городе встретить знакомого, поэтому, наверное, приготовился к самому худшему, к встрече с московской милицией, например, – она-то уж найдёт повод придраться и даже вывернуть карманы.
Только увидев меня и узнав, он расплылся в радостной улыбке, – на этот раз обошлось! С Толей мы вместе работали в Геологическом институте во Владивостоке, потом он перешёл в другой институт, тоже «гео-», только «-графический», а через некоторое время вообще уехал в родной Саратов преподавать геологию в местном университете. Я же покинул Владивосток не навсегда, - на время обучения в целевой аспирантуре. И вот такая встреча в этом теснейшем из миров!
Не менее удивительна встреча в метро с Михаилом Богомоловым, сотрудником кафедры петрологии геофака МГУ, где я когда-то учился в уже упомянутой аспирантуре. Снова я был в Москве проездом, ехал со станции Беляево именно на кафедру, и нас с Михаилом Александровичем, также случайно следующим этим же поездом, в неимоверной давке вагона придвинуло друг к другу, как два бревна в речном заломе. Необычность этого события заключалась ещё и в том, что нам было полностью по пути, вплоть до 401-й комнаты главного здания МГУ, где я результативно провёл когда-то три года, а Михаил Александрович и доселе имел там свой стол.
И в метрополитене Петербурга у меня была необычная встреча, подтверждающая «тесноту мира». Я был в Питере проездом, всего один день, - приехал рано утром первого дня августа, чтобы вечером отбыть к полярным дням в Мурманск, откуда путь мой лежал дальше, к норвежской границе, к воспетым в песне скалистым горам Рыбачьего, и я даже видел там обелиск на месте землянки на берегу Баренцева моря, в которой она была сочинена. Самому пропеть им «прощайте» я смог потом только через полтора месяца, загруженный вареньем из черники, сушёными грибами и золотым корнем и – как всегда - впечатлениями. По дороге в Питер у меня была знаменательная встреча на станции Котельнич со своей тёщей Тамарой Петровной, на этот раз запланированной.
Мы не встречались четыре года и вот - «повидались» - две минуты у вагона, - проводница даже спрыгнуть на перрон не разрешила из-за кратковременности остановки. Две минуты за четырёхлетие, - это ли не достижение, не на такое ли время нужно встречаться со своими тёщами (вовсе не встречающиеся претендовать на рекорд не могут), чтобы быть в прекрасных отношениях? А ведь рекорд после этого подрос ещё на два года и составляет теперь без малого шесть лет, - в нынешнем августе он, наконец, зафиксировался. Должен здесь добавить, однако, что я-то предпочёл бы и более длительное общение, но по разным причинам оно, к сожалению, не случается.
Но сейчас - о другом. В одном купе со мной ехал земляк из закрытого «зимнего» города Снежинска, направлявшийся в гости к своей дочери, Александр Баталов, по-казахски мой каурдас – ровесник, в очках и синей футболке с буквой «Д» на груди, - остальная одежда тоже присутствовала, но не запомнилась. Он оказался ещё более разговорчивым, чем я, - мы с ним познакомились, обменялись телефонами и в Питере расстались друзьями только на Ладожском вокзале у камеры хранения. На прощание я сказал ему: «Увидимся!». И ведь как прав я был: просочившись маленькой щепкой в океан людей, помотавшись в разные стороны северной столицы, уже ввечеру, на станции «Владимирская» я спускался на эскалаторе, чтобы ехать на «Ладожскую», когда боковым зрением заметил на поднимающемся встречном машущего рукой человека.
Это был мой снежинский знакомец Баталов, который первым увидел меня и делал мне знаки, чтобы привлечь внимание. Я ещё успел крикнуть ему, что еду на вокзал, а он – пожелать мне счастливого пути, как наши эскалаторы развезли нас в разные стороны.
А вот однажды, переместившись с восточного рубежа нашей тогдашней страны – Советского Союза – на самый западный, опять совершенно случайно, в течение какого-то месяца мне довелось встретиться не с одним и тем же человеком, а двумя родными братьями, не видевшимися много лет, именно из-за их удалённости – в добрый десяток тысяч километров - друг от друга.
Только я приехал тогда, в конце года, из Владивостока в аспирантуру, как на меня навесили общественную нагрузку: заведовать петрографическим кружком, посещаемым студентами-геохимиками, большая часть которых впоследствии, при бескровном разделении на «чистых» геохимиков, кристаллографов, минералогов и петрографов, избрала именно эту специализацию.
Для сообщений на разные темы на его заседаниях я приглашал преподавателей кафедры петрографии (сейчас она называется «петрологии»), всегда откликавшихся на просьбу прочитать лекцию, доклады делали и сами студенты, что являлось дополнительным их образованием. Жизнь в кружке кипела, мне лишь, не прикладывая особых усилий, нужно было слегка регулировать этим процессом. Слава о моих успехах в кружковой работе поползла потом по факультету, меня стали просить поделиться опытом по раскрутке инициативы студентов в совсем необязательных для них мероприятиях.
Для начала, в первые же зимние каникулы, с группой успешно сдавших сессию студентов, в качестве руководителя, я предпринял поездку по При- и Закарпатью, начав маршрут во Львове. Туда сейчас без предварительно отращенных длинных усов, - чтобы за своего сойти, как мне это удавалось в первые два его посещения, - по понятным причинам сунуться бы не решился.
В конце первой недели нашего путешествия мы «вышли на западную границу» Союза, в город Солотвино, стоящего на реке Тиса, по другую сторону которой хорошо просматривались румынские селения. Поселились мы там, на две ночи, в «Доме приезжих», работающего весьма оригинально: в восемь часов утра там просили всех «приезжих» покинуть помещение и до шести вечера носа не показывать. Надо сказать, что этим обстоятельством мы не огорчились и время до открытия нашей «ночлежки» в единственный полностью проведенный там день весьма весело скоротали в небольшом кафе, поразившего нас дешевизной и качеством сухого вина.
Приехали же туда мы для того, чтобы побывать на месторождении каменной соли, разрабатываемого шахтным способом. Соли в нём было так много, что она, размываемая дождями и талыми водами, выпирала на дневную поверхность, образуя замысловатые формы микрорельефа: горы, пропасти и каньоны в миниатюре. Мне доводилось потом показывать отснятые там слайды, сопровождая своими комментариями, - смотрите, дескать, в каких великолепных горах мне доводилось побывать, - и никто не усомнился, что это действительно горы. Насладившись эффектом, вослед я показывал фото студента, Гулливером возвышающегося над этими лиллипутскими «ущельями» и «горами», едва доходившим ему до пояса.
Для того, чтобы получить разрешение на посещение шахты, мне потребовалось встретиться с главным геологом месторождения. Ещё до нашей встречи я узнал, что его фамилия – Тащи с инициалами М.М., и мне не терпелось спросить его, не родственник ли ему Степан Матвеевич Тащи, с ударением на первом слоге, с которым ещё совсем недавно я раскланивался в коридорах Дальневосточного геологического института во Владивостоке. Когда же я задал про это вопрос, то выяснилось что Михаил Матвеевич его родной брат, ни больше, ни меньше. После этого, разумеется, экскурсию нам организовали по высшему разряду: «ну как не порадеть родному человечку», представителем которого так неожиданно для одного из самых главных людей на месторождении стал ваш покорный слуга.
А про эту соляную шахту могу добавить такой интересный факт, что на одном из отработанных горизонтов там в те времена была устроена лечебница для больных, страдающих астмой, нам её тоже показали. Они приходят туда спать и всю ночь дышат солёным воздухом, он-то и излечивает эту неприятную болезнь. А впрочем, есть ли они, болезни, приятные, вот разве только любовь, лечит которую лишь время, да ещё, пожалуй, предательство.
Вот, пожалуй, и все мои «доказательства», подтверждающие «тесноту» мира. Как и некоторые другие мои рассказы, этот также остаётся открытым, ведь я продолжаю перемещаться по государству, - работа такая, да и характер не позволяет сидеть на месте, поэтому у меня могут быть и другие такие же неожиданные встречи.
2006 г.