Волшебник и овцы
Жизнь, говорят, есть сон.
Как это можно проверить?
Стены со всех сторон,
И ни окна, ни двери.
Кто обманул нас, шоры
Втиснув в мозги поглубже?
Где крючок, за который
Дернешь – и ты снаружи?
В древние времена
Жил-был один воротила.
Шерсти, то бишь руна
Море у него было.
Морем жирных овец
Заправлял своенравно
Мудрый вождь и отец
Всех ягнят и баранов.
Крёз, не тая греха,
Стриг своих подопечных,
Страстно любя потроха
И шашлычки овечьи.
Все бы ему нипочем,
Но имелась превратность.
У буржуев бичом
Что является? Жадность.
Не хотел пастухов
Нанимать воротила.
Изгородь от волков
Строить – жаба душила.
Даже пастушьих собак
Брать не хотел сквалыга.
Стад ведь хватало и так.
Дескать, какого фига?..
Ну, подумаешь, волк
Парой овец разживется,
Ну, унесет поток,
Ну, с обрыва сорвется.
Все это был пустяк,
Важный, весомый? Едва ли.
Хуже всего был тот факт,
Что овцы все понимали;
Что хозяин их – псих,
Дёрнувший скипидару;
Что он хавает их
За отарой отару;
Что ему все равно,
Что приготовить – пельмени,
Плов ли; что он за одно
Мясо их только и ценит.
Ну и еще чуть-чуть
За овчину и шкуры.
В общем, властитель их – жуть!
Подлая, злая натура.
Все это очень сильно
Изверга удручало.
Сок выделялся обильно,
И в желудке урчало.
Только овечку – хвать,
Вот бы, мол, подкрепиться,
Как остальные – бежать.
И засверкали копытца.
В общем, плохо совсем
Стало житье у злодея.
А наш владыка меж тем
Был еще и чародеем.
Думал, гадал паразит,
Что б замутить такое,
Чтобы и он был сыт,
И росло поголовье,
Чтоб все овцы и овны
Без жлобства и кокетства
Шли к нему в пасть полюбовно.
И отыскалось средство.
Был далеко не дурак
И настроен серьезно
Быт свой наладить маг,
Обращаясь к гипнозу.
Ах, как он сладко внушал!
«Верьте, овечки, верьте
В то, что у вас есть душа,
В то, что вас ждет бессмертье.
Гибель – еще не беда.
А сдирание шкуры
Не причинит вам вреда,
Только улучшит фигуру.
Все, что вам только надо,
Все исполню я споро.
Я люблю свое стадо,
Я – ваш хозяин добрый.
Я – ваш иконостас,
Ваш помощник, ваш рыцарь.
Верьте, ни с кем из вас
Ничего не случится.
Ну а если внезапно
С вами что-нибудь станет,
То все пойдет поэтапно,
Четко, по расписанью.
После смерти – астрал,
Те же кусты и грядки,
После астрала – ментал…
В общем, все будет в порядке.
Там, в том счастливом краю
Трав и воды навалом.
Ангелы сладко поют
В том краю небывалом.
Там начинается путь
В незнакомые дали.
Там вашей жизни суть
Вскроется в каузале.
Там, на верху на святом
Все, наконец, прояснится,
Там вы узнаете, что
Кто-то из вас – лисица,
Кто-то из вас – медведь,
Лев, крокодил или кошка.
Кто-то из вас – человек,
И волшебник немножко».
Нарисовал круги,
Замки, дворцы, аллеи.
В общем, запудрил мозги
Так, что чуть сам не заблеял.
И с тех далеких лет,
Зависть друзей вызывая,
Пастырь не знает бед.
И овец прибывает.
С тех далеких времен
Овцам, тупым и беспечным
Снится их розовый сон,
Лживый и бесконечный.
Симург
Мы были стаей одиноких птиц,
Изгоев, запевал и забияк.
Со всех на свете стран и заграниц
Собрали нас, сформировав косяк,
И был прекрасен этот жуткий стан,
Где над смутьяном царствовал смутьян.
Здесь были китоглавы и грачи,
Бакланы – пожиратели сардин,
Фигляры, гарпии, бородачи,
И каждому в клюв палец не клади,
И каждый где хотел, там и кружил,
И с нами только ветер злой дружил.
Кому пришла идея нас собрать
В столь разношерстный, бешеный кагал,
Какую цель должна такая рать
Достичь, никто из нас не понимал.
И вот перо к перу, глаза в глаза –
Слетелись побродяги на базар.
Утес, что облепила наша дичь,
С ума сходил от криков, драк и ссор.
И вот какой-то дряхлый жалкий сыч,
Протяжно свистнув, начал разговор.
И стихло все. Квохтанью старика
Внимали птицы, небо и река.
Он молвил: «На горе священной Каф
Живет загадочный царь птиц Симург.
И мы должны, свой норов обуздав,
Всем скопищем отправиться к нему.
Нас выбрали из многих, но – беда,
Что все не доберемся мы туда.
И прежде, чем подняться на крыло,
Я должен познакомить вас с Огнем,
Мрак посвятит в свое вас ремесло,
И кое-что вам растолкует Гром.
Да здравствует Симург! Эй, сброд чумной,
Нас гибель или слава ждут. За мной!»
Что? Как? На кой?.. Зачем? Куда? К чему?
Воспитанный отмщеньем и войной,
Стан загалдел: «Какой еще Симург?
Пошел бы он со всей своей родней!
Какой еще там, к черту, царь и бог?
Да он уже давно, наверно, сдох!»
Но наша ругань длилась ровно миг.
Вдруг грянул Гром, и задрожал утес,
И первой молнии сверкнувший блик
Десяток крикунов смахнул с берез,
И взвизгнув в страхе, стая в небеса
Взвилась, от смерти крылья унося.
Мы драпали куда глаза глядят,
А Гром за нами несся на парах,
Косили молнии за рядом ряд,
И только перья рассыпались в прах,
Но все ж мы выбрались, черт знает как
Из-под грозы, и вляпались во Мрак.
В такую тьму, что не видать ни зги.
Всю ночь мы мчались в полной слепоте,
Пока не поняли, что есть мозги,
Чей свет не равнозначен темноте.
И вот уж, тьму лучами из глазниц
Пронзая, мчится дальше клин жар-птиц.
Но главным испытаньем стал Огонь.
Необорим и недоступен свет.
Вблизи приятно, но попробуй тронь,
Сиянье, радость, вспышка – и привет.
Там, где мы были, на краю Земли,
Немало пепла ветры намели.
И вот, пройдя сквозь сотни передряг,
Все одолев, мы все еще летим.
Нас ровно тридцать. С нами наш вожак,
Ведущий клин по грозному Пути,
И иногда нам снится, что вот-вот
Окончится наш сказочный полет.
И иногда еще такой нам сон
Мерещится, что будто бы мы все,
Вся стая, все мы вместе – это Он,
Летящий по небу во всей красе,
Достигший Истины счастливый принц…
Мы были стаей одиноких птиц.
Ковчег
И. Бродскому
Вначале Рифма была.
И Рифма была, что челн.
И тайно во тьме плыла…
И ты Ее предпочел
Всему, что любил и знал.
Сей ненадежный бот
С этим берегом тот
Свет соединял.
Связь та прочней, чем твердь,
И повзрослее Бога.
К Рифме, трогавшей смерть
Днищем, краешком слога
Ощущавшей ту явь,
Ты испытывал зависть
И почтение, зарясь
Сам рвануть туда вплавь.
По чужим берегам,
Штилям, бурям, тоскуя,
Мачтам, веслам, рулям,
Дух приторочен вскую?
Наставляя на сушу
Раковину ушную
Левую, правой морскую
Раковину ты слушал.
В мелких складках чело,
Глаз от взора натружен.
Твердь хороша зело,
Но и хляби не хуже.
Лицезреть за предел,
Встав меж покоем и страстью,
Между скалой и снастью –
Незавидный удел…
И был вечер, и был
Шелест пены и горя,
И был ветер, и выл,
И разнеслось над морем:
«Сбудется по примете:
Ни супостата, ни друга,
Ни островка, ни струга
Не оставлю на свете».
Неужели беда?..
Карой, лихом, кошмаром
Набухает вода.
Ты вскочил от удара.
Неужели сей брег,
Пристань Рифмы от века,
Станет моллюсковой Меккой?..
И ты стал строить ковчег.
Вдалеке от невежд,
Вдалеке от чумных,
Из разбитых надежд,
Из пророчеств глухих,
Из просмоленных строф,
Из оторванных жил
Ты строгал, городил
Бимс, шпангоут, швартов.
Вот он, тесиной каждой
Подпирающий груз,
Твой великан бумажный,
Гордо несущий грусть
Отрицаний, сомнений…
Слепки сверкают в таре
(В каждой таре – по паре), –
Слепки метких сравнений…
Нет уж твоей Атлантиды,
Пуст и нем небосвод.
Только, выпав из виду,
Титанический бот
Скрипом прежних уключин
Все оглашает дали,
Где стоит на причале
Плотник, уплывший к тучам.
Беззаветность твоя
Да не порастет быльем;
Да минует сия
Посудина забытье;
А покидающим порт
Джонкам, пирогам, корветам
На горизонте где-то
Призраком да мигнет.
Будут еще корабли
Строить большие люди.
Будут еще короли,
Но бога такого не будет.
Будут, конечно, спорить,
Что, несмотря на сложность,
Все-таки есть возможность…
И будет лыбиться море.
.