Фуэте на проводах (Рассказ)

Аська была не такая, как все: маленький непоседливый чертёнок с плюшевыми крохотными рожками, подвижная, как ртуть, любознательная и озорная. "И что мне с тобой делать, горе моё луковое?" - вздыхала мама, подпиливая рожки надфилем. Маме хотелось, чтобы её единственная дочь не имела в жизни неприятностей - ну какой же маме этого не хочется? Евгения Степановна ежедневно тщательно причёсывала своё сокровище и накручивала ей на макушку огромные банты - чтобы не было видно бурых отростков, которые, несомненно, были рогами! Боже, какой ужас-то! Аська тоже хотела быть, как все. Нет, лучше, чем все: быстрее всех съедать противную манную кашу за завтраком, заучивать слёту глупые стишки про зайку под ёлкой и не получать линейкой по рукам от воспитательницы, учившей среднюю группу детсада разговаривать правильно: нельзя говорить про руки "чистыИ" - нужно говорить "чистыЕ", и двадцать пять детей послушно долдонили хором: "чистыЕ", "чистыЕ", а ежели кто, отупев от этих бессмысленных ламентаций, начинал автоматически произносить, как Бог на душу положит, мгновенно приходил в себя от удара линейкой по вытянутым рукам. Нет, Аська совсем не хотела, чтобы её лупцевали линейкой! Но однажды, потеряв самоконтроль, Аська всё-таки схлопотала... и от неожиданности и обиды разразилась стишком - глупым, детским и патриотическим, о гордости за свою страну - но СВОИМ, собственным!
   С годами к рожкам у Аськи прибавились и другие странности. Однажды в полнолуние Евгения Степановна, мучимая каким-то беспокойством, встала из постели, подошла к окну и, к ужасу своему, увидела на электрических проводах силуэт рогатой полудевушки-полуподростка, крутивший фуэте не хуже Матильды Кшесинской. Бедная женщина побежала в комнату дочери и обнаружила её кровать пустой! "Что делать? Что делать-то?" - судорожно думала Евгения Степановна. Будить нельзя - разобьётся! А как она вернётся домой? А вдруг её кто-то испугает? А что?.. А как?.. Сердце вдруг резко защемило, в глазах потемнело и поплыло. Очнулась Евгения Степановна на полу. За окном светало. Она метнулась к окну - на проводах никого не было. На асфальте тоже. Она рванула дверь в комнату дочери - та безмятежно спала в своей кровати, обнимая мохнатого медвежонка, друга с раннего детства, с многократно порванными и собственноручно пришитыми Аськой ушами, в дурацких розовых штанах с дурацкими стеклянными пуговицами. "Господи, пятнадцать лет уже, а она всё с игрушкой спит!" - невпопад подумала Евгения Степановна вместо того, чтобы удивиться, каким чудом дочь вернулась домой, и даже не заметив, что окно в комнате было закрыто. Но с тех пор Аськина мама стала следить за лунным календарём и в новолуние незаметно для дочери добавляла в её вечерний чай снотворное. Это не помогало: рогатый силуэт танцевал, к утру оказывался мирно спящим в своей кроватке, а пробудившись, Аська невинно хлопала пушистыми ресницами навстречу тревожному взгляду мамы.
   А ещё она начала петь. И если бы она пошла в хор или в кружок вокала! Нет! Ровно в семь утра ежедневно дом оглашался истошными немузыкальными воплями, нарушавшими все законы гармонии, как мартовские кошачьи рулады. "Он был старше неё, она была хороша, в её маленьком теле гостила душа!" - изо всех сил блажила спящая Аська, не раскрывая при этом рта. Евгения Степановна подскакивала, как ошпаренная, а её непутёвая дочь продолжала мирно спать и орать во сне. "Что с ней делать?" - сокрушённо думала мать и в стотысячный раз героически бралась за надфиль, чтобы спилить уже изрядно затвердевшие и заострившиеся рожки.
   Он был старше неё - и такой положительный: не пил, не курил, не ходил в ночные дискотеки, зато после работы обходил продуктовые магазины. Не чета её приятелям-оболтусам: двое из них писали стихи, трое - музыку, а один притащил страшно вонючие краски и расписал Аськины рожки, а потом театральным гримом навёл ей под носом кошачьи усы, на веках синие тени-вамп, и ужасно довольная Аська ходила так целый день. "Ну что ты за чучело? Клоун!" - сердилась мать. "А разве клоун - это плохо?" - недоумевала Аська совершенно искренне. "Клоуны в цирке за своё фиглярство деньги зарабатывают, а ты просто так народ смешишь!" - расстраивалась Евгения Степановна. Но положительный Селёдкин, не пивший, не куривший и ходивший по магазинам, решительно взял дело в свои руки, и однажды Аська, совершенно неожиданно для себя, оказалась в роскошном дворце, вся в облаках белого тюля, с букетом в руках, и ей пришлось пройти по красной ковровой дорожке под приятно-глумливую музыку, оказавшуюся маршем Мендельсона.
   Аська изо всех сил старалась быть хорошей женой: она готовила борщи и крутила фарш в мясорубке, драила полы, хотя это занятие ненавидела всеми фибрами души, и собственноручно спиливала свои рожки надфилем. Мама не могла нарадоваться. Друзья-обормоты куда-то исчезли. Селёдкин был добр и заботлив: все стихи, которые Аська тайком строчила в тетрадке, он находил в ящиках стола, за шкафом, в холодильнике, в кладовке и регулярно сносил на помойку, он поставил на окна решётки, он покупал Аське снотворное килограммами, а в полнолуние каждый раз героически не спал и держал супругу, чтобы помешать её лунатическим поползновениям станцевать фуэте на проводах. Пошли дети - сперва анемичный, тонкий, как костяной фарфор, Владик, а через два года - тугая, полнокровная и жизнерадостная Ирочка. Ни малейшего признака ороговевших выростов ни у одного потомка не было обнаружено. Аська раздобрела, её стали звать вполне человеческим именем Анастасия, у неё появились приятельницы - из нормальных - которые часами, прихлёбывая чай с разными сдобными вкусностями, могли на полном серьёзе обсуждать каждый прыщик, вскочивший на их сопливых отпрысках. Анастасия сочувственно кивала и вставляла свои реплики: у её детей тоже регулярно вскакивали прыщи, появлялись синяки и ссадины, так что ей было чем поддержать животрепещущую тему разговора. Только рожки спиливать становилось всё труднее: они затвердели, потеряли свою былую плюшевость и росли с невероятной быстротой. На день рождения Селёдкин преподнёс супруге маленькую дисковую пилку и шлифовальную машинку, которые должны были помочь ей оставаться, как все. От радости на следующее утро ровно в семь часов Аська разбудила весь дом горластым воплем: "Он страдал, если за окном темно! Он рыдал, на ночь запирал окно!" "Началось!" - подумал Селёдкин, уходя на работу с тяжёлым чувством. С тех пор ежедневно вся семья пробуждалась ровно в семь часов от очередного немузыкального экзерсиса. Сама Аська продолжала мирно спать.
   В полнолуние Селёдкин проснулся с нехорошим чувством. В супружеской постели жены не обнаружилось, зато за окном на фоне нездорово-бледной луны на электрических проводах наблюдался довольно грузный силуэт рогатой дамы, увлечённо крутившей фуэте. Селёдкин был человеком решительным. Он вызвал МЧС, пожарную команду и психиатрическую бригаду. Аська очнулась уже в больнице, спелёнутая, как младенец, по рукам и ногам, липкая от испарины, обколотая чем-то, ничего не соображающая...
   "Мда-с, колоть и капать в лошадиных дозах!" - изрёк полтора месяца спустя облачённый во всё белое и крахмальное, нервно подёргивающийся профессор - светило современной психиатрии. "Вы точно хотите, чтобы она стала, как все? Это же такой уникум, такой мощный творческий выхлоп, такие паранормальные способности". "Мне, как любому человеку, нужна жена, мать моих детей, а не марсианка, танцующая на проводах", - уверенно ответил Селёдкин и для убедительности извлёк из барсетки увесистый лопатник.
   Мама, тайком утирая слёзы, носила ей в больницу дурацкие передачки: апельсины и конфеты. В палату не пускали, и лакомства приносил отвратительный старик, который любил гладить совершенно беспомощную Аську по груди, слюняво распуская при этом рот, кормил её сластями, вкладывая их Аське в губы крючковатыми тёмными пальцами. Аська терпеть не могла есть с чужих рук: она тогда казалась себе дрессированным зверьком из цирка, получающим подачку за исполненный финт, - но поделать ничего не могла, её руки были крепко привязаны к кровати. Правда, и сластей ей особо не доставалось: старик доносил до Аськиной палаты только что поплоше, а всякий "Грильяж в шоколаде" и "Трюфели" изымал для личного пользования. В основном ей доставались апельсины, которые своей оранжевостью и круглостью всегда наводили её на мысли о тайной трагедии - но какой? Чьей? - Аська не знала, не помнила и покорно ела сочащиеся липкой жижей дольки, подаваемые крючковатыми пальцами. Но ещё бальше ей доставалось лекарств: по четырнадцать уколов в день, по три капельницы, так, что уже не было живого места ни на локтевых сгибах, ни на ягодицах.
   Её выписали весной. Селёдкин не нарадовался: за полгода в больнице ни разу не пришлось прибегнуть к помощи надфиля, ни разу в семь утра отделение не было разбужено никакими звуками, кроме шагов медсестры, раздававшей градусники. "Ну, как ты?" - спросил он Анастасию. "Прекрасно!" - ответила она. И в очередное полнолуние не случилось никаких эксцессов. Анастасия мирно спала в супружеской постели и видела во сне странный женский силуэт с рожками на фоне бледной луны, танцевавший на проводах под неземной красоты музыку...