Элег и я (Рассказ)

Внять трелям соловья мешает муха. Свет лампы словно вой иль рой Сирен (хм, хм, хм) рождает притяжение неодолимое, вызывает её грузное целенаправленное жужжание и методический смачный стук – об эту самую цель. Зомби, понимаешь. Обжегшись, безмозглое (простите, ограниченное) насекомое яростно зудит, верещит, ошалело отлетает от лампы (как наркоман после шприца; нет? увы, не то...), рисуя пьяные пируэты, кружит по трёхмерному пространству комнаты и... нападает на тебя, отмахивающегося. Отрываться от книги не хочется, жаль, просто лень. Соловей где-то там за окном в темноте изжурчает томительно-страстные пассажи – для тебя, да-да, для тебя! – завораживающие, чарующе-переливчатые (внемли, о, внемли... лирик ё...ный!), так вот, значит, пассажи соловьиные... Да, и особенно прелестные тогда, когда затихает проклятая (треклятая) муха. Коротенькая пауза блаженства. Передышка. Одышка. Маленькая порция безмятежности в дёрганом сумасшедшем сумрачном мире (ох, ох!). Наплодил господь уродов, - шепчет он по обыкновению (вы заметили? – теперь уже он). Насекомых и паукообразных (безобразных!), коммунистов и чекистов, шовинистов и садистов он по обыкновению своему называет уродами. Мир глуп – ещё один его перл. Кажется, никогда никем до него не... Да, это всё чудесно, но почему нет сил? Почему сил нет у меня, а? – вопрошает он свою кровать, застывшую у супротивной стены его комнаты (спальни-читальни-писальни). Н-нет, сие не просто лень... не только лень... это вовсе даже не лень. Бессилие это, вот что. Как? Безволие? Не-а. Бессилие, бессилие... Но почему...? Бессилие – от слова «бес» (ну конечно, напрашивается, согласен). Бессилие вселил в тебя бес. Вернее, силы отнял. Ты можешь пройти без остановки, без отдыха километров пятнадцать и более. Но... это и всё, на что ты способен в области какой-либо последовательности (обратите внимание!). Выдержать хотя бы часа три в каком-нибудь труде – ...трудновато, чтобы не сказать недостижимо.

...В тех местах жили ýстали, народ такой. Устали иногда выходили из жилищ своих ветхих, добредали до недальнего леса, зачарованно плелись по мягкой земле-почве, а потом и останавливались, обняв ствол дерева, уткнувшись в кору лицом, почти спрятав лицо в ней. Потом ýстали взмахивали руками и падали навзничь от усталости, и цепенели, лёжа на лесной, исплетённой корнями-кореньями, почве-земле. Спустя сколько-то времени они еле-еле подымались, шли обратно – покидали лес, возвращались в избы усталые. О прочей их деятельности ровно ничего не известно. Равно неизвестны и причины посещения ими леса (ну, чего уж там – прогуливались люди). Простодушные занедоумевают: а чем же... чем же они жили и... как выживали? На этот вопрос наука ответа не даёт, не даёт...

В пароксизме меланхолии – вот ведь занятный оксиморон; ещё занятнее – в пароксизме апатии.
Потягиваюсь. Зеваю. На вашу апофегму отвечаю апофигмой. И даже апофигемой. Зеваю.
Устал от противоположностей, точнее-вернее – от противопоставлений. Всё, други мои, всё всему противопоставляется: женщины – мужчинам, левые – правым, мусульмане – христианам, акмеисты – символистам... Вот, пжалста, стойкий оскоминный пример: рассудочное (аполлоническое) контра интуитивное (дионисийское)... Бинарная герменевтика... Ну, к чему?
Эзотерики надутые-набитые противопоставляются агностикам здравомыслящим, поносимым за здравомыслие. Подумать только: противоположные здравомыслящим зовутся ясновидящими!.. Отличительная особенность ясновидящих – не видеть дальше своего носа, ничего не знать, ни хрена не понимать, но – делать вид, что.
Да, это дело такое: у кого-то мозги, а у иных, извините, чакры. Вот они и лезут со своими чакрами ампутированными... Эволюция деградации. Гомо эзотерикус. Гомо абсурдус. Гомо паразитус.
Маразм в чистом виде. (Аплодисменты; вставания с мест; всеобщая эрекция, даже у дам)

Паскудное крылатое кровососущее (сущее исчадие!) надоедает всё настырнее. Лампа окаянную муху уже не занимает, но вот ты... Вздыхаешь. Откладываешь книгу. Процесс ловли жужжащей гадины. Не всегда успешный. На сей раз долго безуспешный. Наверное, потому, что спешный... Ну вот, запропастилась куда-то, сволочь. Едва рассветёт, и будет мучить – кусать, но главное – жужжать, не давать спать... спать... спа... а-а...

Странное, грустное дело: всякая встреча с кем-нибудь «со стороны» – в тягость; каждый контакт с миром – чреват ошибкой роковой; пресловутое «общение с людьми» – травмирует неизбежно, неотвратимо, неумолимо. Травмирует всегда. Странно, странно... Грустно, грустно...
Наваждение.

Однажды.
Однажды он, на пике своей алчи странствий (проявлявшейся в том, например, что в любую поездку и погоду выходил в пути своём на больших, средних и малых станциях, исследовал городишки, города и городища-мегаполисы, зачарованно-взволнованно открывая миры мира сего и фотографируя взахлёб), забрался в хвост поезда, в самый конец последнего вагона, и конец сей – о, чудо! – имел окно, в котором мир убегал обратно... туда, откуда устремлялся он сюда. Поезд шёл вдоль западного берега Рейна на юг – если не совсем в сторону дома, то приближаясь, во всяком случае, к новым родным краям (а прежде, прежде-то родных краёв и не было; на чужбине взрастал...).
Чёрточки шпал бетонных убегали в обратную даль бесконечной стиральной доской, параллели рельс блестели в начинавшемся закате, обрамляясь гравием и чуть в сторонке густой травой, перетекавшей слева в кустарник, тесно растущие древа, а там уж и подъём крутой в гряду холмов, справа же травка скатывалась вниз, следуя силуэту покрываемой ею обрывавшейся насыпи, и рядом вилась гладкая лента автодороги, а за ней уж ширился стального цвета Рейн, с редкими баржами и корабликами. Холмы на той, восточной стороне, открывались взору куда вольготнее, да и, по общему, хм, признанию, сторона та, лорелейная, прекраснее супротивной...
Проносился поезд сквозь маленькие станции, и ему было жаль, что нельзя и здесь выйти – для этого «берут» специальный мееедленннннный поезд, а он теперь едет на спешном – спешащем по разным делам пассажиров его. И подумалось: должны быть... должны быть в мире этом люди, которым вовсе не надо спешить. Да-да, богатым и так не надо. Но... имеется в виду: должны быть и совсем небогатые, как он, которым тоже разрешено... разрешили БЫ не торопиться... Увы. Ему никто не разрешал, но, как ни странно... позволял – до поры, до поры, мой дорогой, майн либер, мон шер... Доберутся и до тебя и перестанут позволять не торопиться.
Хотя... какой с тебя прок... куда тебе спешить... тебе, нелепому... ничего не умеющему, кроме... кроме... задумываться о... сущем...
...Хорошо, не видит никто. Никого здесь нет, в этом тупиковом тамбуре с задним окном. Иначе, стыдно стало бы слёз своих... внезапно обильных, непрерывных... долгих, долгих...
Шмыгая носом, сняв очки, утирая запястьем влагу близоруких очей...
Убегающая назад, в невозвратность упущенного, дорога с мелькающими дефисами, диезами шпал – мельтешащим ворчащим веретеном... Водяная мельница... Древность. Тайна.
И пробивающийся сквозь рой случайных образов глас трубный, сопутствующий неизбывному ощущению собственной ущербности.

...Когда он раздевал её или – реже – она это делала сама, ей было неподдельно неловко. Без всякого жеманства выказывала она своё стеснение необходимостью, предопределённостью (роковой! фатальной!) сей процедуры... Ит’с лайф.
Он тоже – да ещё как! – стеснялся, но ведь это ж... ведь это ж так надо. От природы. И тут не только ведь стыдно!.. Тут ещё и интересно! И жгуче желанно. И вообще...
Волшебная кожа волшебного тела. Соприкосновения. Сплетение. Кричащая, трепещущая, торжествующая, брызжущая плоть... М-м-м... Возбуждённое учащённое жаркое дыхание. Покусывания. Стоны. Тяжкий, каторжный экстаз...
Они тогда были совсем юными. Они были совсем... Они были такими... такими юными. Юными.
Да-а...

Чем лучше узнаёшь людей, тем хуже их понимаешь. Тем меньше уважаешь – их и себя.
Общенье с коллегами – нечто едва выносимое, сущая мука, пытка... Часто впадаешь в сумрак, источаешь неприязнь, ощущаешь её же на себе... Чем длительнее это общение, тем оно безнадёжнее. Тем оно чреватее скверным исходом. Раздражение нарастает, подступает к горлу, давит, распирает.
Ты и без того перманентно нелеп и растерян, а тут и вовсе теряешь себя.

«Случайная» (вот ведь вздор!) запись в черновике (вот ведь дурацкое слово – черновик! Это в тетради запись, в обыкновенной тетради!): «Конечно, зло сильнее, к тому же оно – коварно. Низость Ал. по отношению ко мне обернулась его же пользой, когда я предпринял попытку узнать мнение Н. об этой низости... Н., видимо, заключил, будто я желаю позлословить об Ал. Но, повторю, я желал лишь выяснить, что думает Н. об этом поступке! И поступок сей был низким, и именно такой оценки он заслуживает. Тем не менее, естественное стремление и даже необходимость обсудить (и осудить) данный поступок вызвало у Н. неприятие, натолкнуло его на неверные выводы... или же он, что называется, сделал вид – гляньте, молодец я какой! весь в принципах, как в шелках... Что ж, Ал., спровоцировав меня на возмущение, должен быть вполне доволен такой вот – желаемой! – реакцией очевидца. Странно здесь то, что Н. сам не дал этому поступку Ал. надлежащей оценки. Таким образом, непорядочность Ал. принесла ему в итоге лишь дивиденды, и последствия его непорядочности, вдобавок к ней самой, нанесли мне двойной моральный ущерб... И как не понять, что от подобных контактов с собратами по поприщу (ох!) остаётся только горечь, чувство гадливости, опустошённости...».
Боже, сколько мышиной возни в душах людей. И в твоей, да-да, задетый ты нервный чуткий! И в твоей... Обострённое желание справедливости привело к конфузу, если не посрамлению... Вот и сиди. Склонясь понуро над воспоминаньями об.
Не забывай, в каком ты мире.

Головокружение от безуспешности.

...Погодите! Быть может, это ирония? Ведь трудно поверить, что она, Л., настолько ограничена в своей воинствующей предвзятости, чтобы с таким тупым дятловым упорством долбить одно и то же, чуть ли не на каждой странице возвещая об этих ужасных коренных жителях, не дающих жить чуждым им тонким натурам!.. Увы, для иронии там нет места.
Волей-неволей обращаешь внимание на то, что во всей повести нет ни одного удостоенного авторской симпатии персонажа из «коренных», за исключением, пожалуй, профессора, в коего героиня влюблена (так то – любовь! которая зла! полюбишь и ко...ренного!), но и здесь, надо заметить, не чувствуется особо положительных качеств профессора. Просто героиня в него втюрилась, и всё тут! А сам он обрисован, в общем, довольно нейтрально и как-то прохладно (хотя бы так! если б и в других случаях тоже! не прохладой оттуда веет, а яростью...)...

...Сосед-татарин этажом ниже – неплохой, «в общем», человек, но... Курит днями напролёт... Днями, сказал я? Нет, он курит и ночами! Еже-еже-еженощно. Да ещё такую дрянь сосёт вонючую! Примерно каждые сорок минут стучит внизу оконная рама... Дым заполняет нашу квартиру, ежели не успеть закрыть (а как успеешь, коли спишь?!) и если как раз то наше окно приоткрыто, под которым он смолит (не угадаешь, где на сей раз взбредёт ему...)... Ночью нам, вообразите, ТОЖЕ нужен воздух... Просыпаешься от едкого гадкого дыма... кашляешь... ругаешься... закрываешь окно... не можешь уснуть... кашляешь... ворчишь... сердишься... проклинаешь... кашляешь... Особенно с твоей аллергией, с твоим хроническим бронхитом... на грани астмы... Что ж поделать-то, а?
Курит сосед две-три сигареты подряд, минут пятнадцать, а то и дольше... Цикл возобновления курения, как упомянуто выше, минут сорок... Спит он, значит, минуть двадцать, от силы двадцать пять... просыпается... вскакивает... и, вероятно, судорожно (дрожащими руками, да?) вытягивает... нет, выдёргивает, нервно так вырывает сигарету из пачки, чиркает спичкой (зажигалкой) и... вдооохх... уфф...ыыхх... ффууу... выыдоххх... Клубы маразма. Кайф прокажённых...
И так каждую ночь. И ему ведь на работу...
Гомо глупиус.
Правда, он часто болеет (неудивительно) и сидит дома. И – дымит, дымит, дымит... Уверен, больше ничем он не занимается – некогда... ...
Это – под. А теперь – над.
Над нами проживает семейство «синти-рома», как политкорректно выражаются здесь, в Германии, хотя сами эти синти-рома предпочитают называть себя цыганами. В этом слове плохого ж ничего нет... Разумеется. Плохого зато, к сожалению, много в их поведении (одна эта констатация уже НЕполиткорректна в пропитанном лицемерием обществе).
Шумят сии синти беспрерывно. Перпетуум мобиле. А прежде - несколько лет подряд - и «шарманка» их не прекращала оглашать округу окаянными заунывными завываниями... Мега-децибеллы дикой ориентальной музыки... Особенно нам, в квартире под ними, доставалось... (а ведь в любой момент прошедшее время может смениться настоящим; и, знаете, периодически сменяется...).
Производя у себя ремонт, они ходят по соседям и настойчиво, более чем настойчиво выклянчивают всякий инструмент. В самом деле, зачем же покупать, когда можно одолжить! Не отдают взятое месяцами – приходится напоминать... Возвращают, если не «потеряли», с таким видом, будто делают великое одолжение... Или скажут: «Э! Мы ничего не брали! ... Мы давно отдали!»
Их малолетние отпрыски при встрече с нами глядят исподлобья, с нескрываемой ненавистью, и демонстративно плюют нам вслед... Ну, это такой особый вид благодарности... Надо просто понять. И проникнуться умилением.
Названивали они когда-то по нашему телефону (йисстесственно, за наш счёт), пока нам не надоело... Месть их была жестокой, разнообразной и затяжной... Во всяком случае, нам это стоило изрядной части здоровья... Стук, грохот, топот, гвалт, усердное скрипение дверьми (несмазанными шарнирами) утром, днём и ночью... Грязные клочья бумаги и комья земли в нашем почтовом ящике... Вытряхивают половики и пепельницу над нашими окнами. Хотя удобнее (проще) вытряхнуть пепел в унитаз. Но ведь приятнее угостить им соседей...
Мусорят они везде – на лужайке, на улице, на автостоянке, у двери подъезда, на лестничном марше и площадках всех четырёх этажей... В бачок для пищевых отходов они непременно напихают бумагу, картон, изношенную обувь или ремонтный мусор, а в контейнер, предназначенный только для бумаги (макулатуры), они запросто засунут мешок с пищевыми отходами – и потом это гниёт, разлагается... а мусорщики – вполне резонно – отказываются опорожнять контейнер, в коем присутствует посторонний, не соответствующий назначению мусор, да ещё источающий адскую вонь (а летом, к тому же, порождающий тучи мух)... Ну, и затем с нас всех взимают штраф, а синти-рома продолжают в том же духе. Остальные жильцы (включая нас) их побаиваются, вернее, не столько их, сколько – журналюг немецких, кои очень даже могут, что и происходит регулярно, представить дело таким образом, будто это мы, МЫ терроризируем синти, а не они нас. Сюжеты с разоблачением и порицанием ксенофобии очень, оч-чень популярны и похвальны в этой... собственно, неплохой стране.
Когда всё же, утомившись их выходками, жильцы делают этим синти замечание или просто просят их прекратить бесчинствовать, те сразу ужасно, ужасно обижаются, хамят и вопят на весь город, благо он небольшой... Вот-вот. Неровен час, понаедут идейно-левые мульти-культи-журналюги, будут стоять на цыпочках перед экзотами, рьяно сопереживая этим обездоленным (получающим хорошее пособие плюс «киндергельд»), а нас, кошмарных ксенофобов, припечатают гневной статьёй в известной всей стране газете.
И потом будет бурлить буря благородного общественного возмущения!
Н-нет уж, ди дада! Пущай уж синти-рома вытворяют всё, что им заблагорассудится - ради дружбы народов! во имя всемирной толерантности! Ур-ра-а!..

Приятель юности Дима. Наведываясь ко мне, эдак снисходительно-покровительственно: ну-с, что мы читали?.. (Сегодня я бы задал вопрос ему: КОГО мы читали, а?) Да, ему хорошо, у него дома полки от книг ломятся. Блат. У моих же родителей блата ни-ка-ко-го. Нуль-ль. В библиотеках поры застойной, да ещё в провинции чахлой (в глубокой ж...), сами знаете что: павлики морозовы зои космодемьянские клавы назаровы олеги кашевые александры матросовы – свихнулась, свихнулась Россия на теме войны ВЕЛИКОЙ! Тем самым – неосознанно! – нарекая ВЕЛИКИМИ врагов своих былых... ((Не вычеркнут ли?))... Ну и, конечно, корчагин. Ну и, конечно, соль земли. Ну и, конечно, вечный зов. Ну и, конечно, строговы (за хронологию не ручаюсь)... Ну и, конечно, сам писательский секретарь георгий марков (и его секретарь обкома соболев! Да-да! СОБОЛЕВ, представьте себе!.. Хм. Коммунист Ценномехов). Ну и, конечно, багрицкий... Ну и, конечно, симонов... Ну и, конечно... И...
Так вот, Дима, значит. Спросил я как-то его робко, с затаённым пиететом: сколько ж книг, сколько ж книг ты... прочитал?!
Дима устало откинулся на спинку нашего дряхлого дивана (здесь надобно, конечно, написать, что диван жалобно скрипел), взором мудреца пронзая меня: н-ну, г-де-т-то ты-щщ пя-ать – растягивая слова, чрезвычайно солидно произнёс корифей всех наук Дима. Я ахнул. К тому времени (мне лет шестнадцать, ему столько же) я прочёл едва ли две сотни книг, из них три четверти – безусловная макулатура (фабрики большевичка)... А тут, блин, передо мной, блин, сидит великий, понимаешь, человек, чуть не лопающийся от скромности, и непринуждённо так прикидывает(ся), сколько тысяч томов на данный исторический момент он проглотил... Поразительной была серьёзность, с какой Дима одарил меня этой сакральной информацией. Да-а-а... Тогда я попытался представить себе, когда же... когда же я прочту мои пять тыщщ фолиантов... Эх.
Диме было пятнадцать лет, когда родился его брат Илья. Это я вот к чему: иногда Дима, представьте себе, одалживал у меня (у меня!) кое-какие книжки, которых в их обширной домашней библиотеке не имелось (надо же!). Например, двухтомник О’Генри («оттепельское» издание конца 50-х)... К удручению моему (до сих пор!), к чужим вещам Дима относился довольно небрежно... Весьма, весьма небрежно... Возвратил мне сей двухтомник Дима с видом самым невозмутимым, но когда я раскрыл один из томов... – и ныне, вспоминая, становится почти дурно – страницы были изуродованы: почти полностью окрашенные тёмной желтизной, пропитанные ею, одеревеневшие, скукоженные... с кривой коричневой канвой – границей, отделявшей лишь кое-где по краю сохранившийся целомудренный белый цвет... Вид и запах не оставляли сомнений в том, что это – урин...
К-как же так... ш-што же это такое? – пролепетал я сквозь ш-шок... А чё такого? – невинный раздался встречный глас... Пропаясничав пару минут, Дима всё же милостиво довёл до моего сведения, что книга случайно (ну, случайно, понимаешь?!) попала в кроватку с младенцем-братишкой и... того. Замочилась слегка.
Н-да. «Такие дела», как сказал бы и в этом случае Курт Воннегут (перевод на русский).
В один прекрасный день, а может, вечер Дима спёр у меня «Маленькую хозяйку большого дома» Джека Лондона (наверное, засунул её за пояс, пока я находился в туалете), но я его за это, собственно, не осудил... Говорят же, если воруют именно КНИГИ (атрибут мира духовного!), то это... м-м... как бы должно... э-э... умилять... (бл...)
Родители Димы были врачи, оба – кандидаты наук. Его мама являлась главным научным консультантом железнодорожной поликлиники, где работала и моя мама – простым врачом-терапевтом. Как-то рассматривался очень сложный случай с одним из пациентов моей мамы, собрался консилиум, заслушали мнения специалистов-медиков. Диагноз, поставленный моей мамой, разошёлся с диагнозом главного научного консультанта (диминой мамы)... Вскоре подтвердился диагноз... простого врача, а научный консультант – оплошала... Такого, конечно, прощать низя. И не простили. Верите? – дружба наша с Димой после ЭТОГО стала резко угасать. Вероятно, не без участия его очень научной мамы. Оно и понятно: неслыханная дерзость – перечить научному консультанту, к тому же главному, будучи всего лишь простым врачом! да ещё - о, ужас! - оказаться правым... Безобразие!
P.S. Через сколько-то лет Дима тоже стал врачом. Быть может, даже непростым. Быть может, он нынче научный консультант... или главврач... или тайный советник...
P.P.S. И сколько теперь-то, теперь-то книг он прочитал?! Ох, чувствую, где-то уже за миллион.

Тома фантомов.

Зной летний. Ты плетёшься с безучастным взором, кляня себя за то, что вышел на прогулку в дикую жару... и вдруг забываешь досаду... На газончике подле нарядного особняка сидит девочка в бикини и весело смотрит на тебя... А ты аж рот разинул... Аж приостановился. А девочка тут встаёт, выпрямляется и – радостно улыбается! Мысли её угадывались, буквально читались: он интересуется мною, да? он любуется мною, да? я ему нравлюсь, да? ах, как хорошо!..
Обмениваясь с девочкой улыбками, медленно-медленно идя, оглядываясь...
Затем вздыхая с сожалением (девочку уже не видно), но и – с наслаждением.
Как славно, что вышел на ЭТУ прогулку! В такую прекрасную дикую жару...

Ведь это не напрасно всё. Не случайно. Ведь есть великий смысл во всём этом...
Жизнь. Сущности. Данности... Прелесть. Радость...
Вечность... Бесконечность...

Кому-то бог нужен. Бедные. Вон, Солнце – чем вам не бог!.. Ах нет, это им не то, не то... Бессмертия хотят. А для этого, полагают, нужен именно вот тот самый ихний бог. А без него нельзя? Они «думают» - нет. Он у них раздаёт бессмертие как кашу в миски, в котелки. Шлёп, шлёп... Тебе бессмертие, и тебе... Эй! А ты не получишь! Ты в Меня не верил, х-хад! Убирайся отседова!..
От спасибо, Господь! Не хочу Твоего бессмертия! Ибо условие его – всегда под пятой Твоей! Кошмар!.. Идиоты Твои, Господь-Изувер, пусть и валяются у ног Твоих вечно... А меня уж избавь, избавь от этого, тьфу, рая...
(...Ух! Слышь, как вопит фанатичная мр...!)
Вы любите бога? Хм. Можно ли любить того, с кем вы никогда не встречались и даже понятия не имеете, что он собой представляет? Странная эта ваша любовь, и не только странная, но – корыстная. Любовь пресловутая к богу – разновидность холопской любви: из той же категории, что и любовь к власти. Собственно, любви как таковой здесь нет, но есть страх перед властью и стремление (желание жгучее) примкнуть к сильным, могущественным, ожидая от них покровительства и подачек.

Не навязывайте СВОИХ богов ДРУГИМ.
Если угодно, исповедуйте вашу личную, интимную веру. Обращайтесь к своим богам непосредственно – без посредников.
Не забывайте, что КОЛЛЕКТИВНЫМ богам с незапамятных времён приносят в жертву настоящих людей. Губят ЖИВОЕ ради фантомов чьих-то испорченных мозгов. Скверно, что фантомы суеверий, эти абсурдные абстракции, вызывают осязаемую телесную вражду. Жестокую, кровавую.
Истинная, искренняя, добрая вера может быть только сугубо личной. «Вера» стадная – всегда идеология, всегда диктат, всегда насилие, террор, истребление.

Диктаторы играются людьми как куклами, распоряжаются их судьбами, жизнями. Отчего такое возможно? Сколь многие обожают тиранов и потворствуют им, уничтожая благородных, борющихся с деспотами в желании избавить людей от них... Почему?
С Олимпа нужно спустить всех вождей и гуру, удобно устроившихся там усердием холопов и фанатиков.

Захватит вдруг инспирация, влечёт тебя по миру дивному образов, мыслей, фантазий... Сделаешь эскиз – и искушенье возникнет словно юношеское: поделиться, поделиться!.. И пошлёшь набросок свой, волнуясь, почтенному приятелю-писателю... И через время короткое вычитываешь на персональном сайте автора почтенного опрометчиво ему доверенное... Ни ссылки, ни намёка... А пассажи позаимствованные уж вовсю обсуждают, пиететствует публика пред маститым чуть ли не корифеем: какой вы чудесный!..
А ведь посылал неопубликованное. Поди докажи... Впрочем, есть доказательство хронологическое – в мэйле магическом. С файлом прикреплённым. Первенство неоспоримое, но... кому ж покажешь? На пальцах пересчитать...
Разослать... Убедить мир!.. Хе-хе.

Спонтанно (взбрело): антипод плагиатора – аноним.
(Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в эякуляцию, даже у дам)

Усеяна, пронизана ляпсусами эта самая ли-те-ра-ту-ра. Где ни раскроешь, наткнёшься на курьёз... Где ни черпнёшь, выловишь такое... такое!.. Хорошо ещё, ежели и ценные крупицы попадутся, но уж конфузы и пресловутые шероховатости попадутся наверняка. У всех. Бери наугад...
Вот, Битов пишет: «...сочетающий гармонию частей...» – не задумываясь. Ибо сама по себе гармония есть сочетание частей, а не какая-либо часть. Дальше – пуще: «Можно было бы лишь помечтать о таком учебнике...» и в следующем же предложении: «Такой учебник перед вами»... Чего ж мечтать, если вот он! И там же ещё одно престранное заявление: «Если бы все умели читать ноты, представляете, какая бы царила в мире какофония!» Что бы это значило? Разве может от ЧТЕНИЯ нот возникнуть какофония?! И тем более – всего лишь от УМЕНИЯ читать ноты... Н-да.

...Упущения Набокова-лектора: он не заметил явных погрешностей в «Превращении» Кафки: например, эпизод с отцом, сидящим дома в служебном мундире, на котором «сплошные пятна»... Но «сплошные пятна» – это уже одно большое пятно, вернее, отсутствие его! (надеюсь, пояснений не требуется) А кроме того: отчего бы этому мундиру быть в пятнах, да ещё «сплошь»?! Где швейцар умудрился бы их посадить на мундир, не говоря уже о том, что на службе не потерпели бы подчинённого в таком виде... Ещё очевиднее ляпсус, когда «жук» издалека разглядывает эти пятна на мундире, хотя у него очень плохое зрение (как явствует из текста же), и даже более крупные и ближе к нему находящиеся объекты он либо не различает, либо видит их смутно, размыто...
Кафка ошибался, считая «Превращение» лучшей своей вещью (а вслед за ним «инерционно» заблуждались многие критики, включая Набокова и Бродского)... Лучшее, действительно великое у него (необыкновенное, бесподобное, потрясающее, грандиозное!) – «Замок» и «Процесс», коими он сам не был удовлетворён... Что ж. Зато вполне удовлетворены другие.

Вопреки Набокову: музыка ближе к литературе, нежели живопись и прочие искусства (с оговоркой: литературу объединяет с живописью принадлежность к зрительному, хотя и в музыке не только слуховое: неотъемлемый компонент - ноты). Само понятие стиля роднит словесное и музыкальное творчество. Один из факторов стиля – ритмика, по сути своей музыкальный термин. Далее: важную роль в литературе играет композиция – опять же отчётливый атрибут музыки, нерасторжимый с ней. Живопись «отображает» внешний мир либо фантастические образы, представленные аллегорически либо иначе, но чувства, ощущения глубже и тоньше передаёт музыка.
Свою - чуть ли не одиозную - фобию к музыке Набоков довёл до постыдного вздора, вплоть до навязывания заведомо фальшивой интерпретации позиции Кафки, настаивая на смехотворной версии, будто именно животности Грегора Замзы следует приписать влечение к музыке!.. Славная ахинея.
(Плохая музыка – явление столь же частое, как плохая литература и др.)

...Говорят, не находим себе места. Да что место? Какое-такое место? Себя, себя не находим...

Бог как персона. Занятно. Хм, у него ведь должно быть лицо, а это значит – какое-то определённое лицо! Именно такие, лишь ему присущие черты: нос, рот, подбородок и т.д. Не всеобщие, а индивидуальные!
Покажи личико, Гюльчатай!

Поскольку все мы по образу и подобию его, то есть у бога, конечно, и иные части тела... Называть их не обязательно. Вопрос только: зачем они ему?
А к женщинам тоже относится «по образу и подобию» ЕГО? Неужели?!

Ребёнком бог не был. Он не знал детства. Он возник сразу в таком-то виде и возрасте, и с тех пор больше не менялся. Не трогает время черты его. Борода его не росла с тех пор, как появилась на свет божий. Одеяния его оставались неизменными. Кто их сшил ему – божья тайна.
Судя по священным книжкам, бог всегда отличался чудовищным самодурством и жестокими капризами, пуще того – жуткой кровожадностью.
Во имя этого бога веками, тысячелетиями истязают, калечат, убивают людей.
Ему всё мало.
Ко всему прочему, бог глуп.

История ничему не учит, но учить её надо.

В советской армии. Сержант У. нанёс тебе страшный удар ногой (сапогом) в область печени. Причём, явно целился, хотел попасть именно в печень, хотел повредить её, хотел сделать тебя инвалидом или вовсе убить, но только чтоб не сразу скончался, а погодя – тогда никаких осложнений по службе... Да и не бывало у НИХ осложнений по службе – калечили, убивали, доводили до сумасшествия или самоубийства...
...Ты тогда долго лежал на полу скрюченный от неимоверной боли и думал – конец...
Боль - более двадцати лет - то и дело возобновляется, но конец отложился... Отсрочился.

...Погода нынче не фотогеничная. Не выйду на прогулку-природу с аппаратом дигитальным...
А так бывает славно, когда заря нежнейшая, с одного края – розовеющая-желтеющая, с другого – бирюзовеющая... А закат часто бордовеющий, багровеющий... И всегда, всегда – чернеющий.
Просветленье грядёт.

Сочувствие к умирающим – сочувствие обречённых-в-перспективе к обречённым-сейчас. Сострадание приговорённых к казнимым.
Мы точно знаем, что приговорены к смерти, поэтому можно только дивиться нашему самообладанию... ... Может быть, в каждом человеке подспудно (хм) живёт надежда или даже убеждённость в бессмертии – в той или иной форме, а также в вечной запечатлённости, вечном сохранении его мыслей и деяний...

Невозможность смириться со смертью порождает богов, коим люди вручают право на вечность – ну, а мы, люди, уж как-нибудь пристроимся рядышком... Получим свою порцию бессмертия.

Противоречия разума как торжествующая неизбежность.

Пока ты ещё здесь, пока ты здесь ещё, в тающем мире - куда, куда устремить взор? На чём бы сконцентрироваться, сфокусироваться – чтобы захватило, понесло, заставило забыть скуку смертную, тоску неизбывную (да? она ведь такая?)...

Противоречия бессмертны как вечность.

Бывают моменты редкие, когда ты способен охватить взглядомыслью мироздание в совокупности и в сущности его. Чрезвычайно странно и чуть-чуть забавно, что люди в этом ракурсе не являются... не являются приоритетом-пиететом природы...
В масштабе мироздания нас и не видно. Нас даже и... нет вовсе.

....................................................................

Июнь 2011 г.

----------