Пионерские игры. Игра первая. Насекомые. (Рассказ)

Если какому нибудь мелкому летающему индивиду, типа шершня или стрекозы, чуть-чуть подрезать крылья (не отрывать их по-варварски совсем, а именно слегка укоротить), то их обладатель теряет вертикальную составляющую своих перемещений, но вполне сносно сохраняет горизонтальную. То есть, оказавшись, например, в замкнутом помещении, он неистово носится по полу из угла в угол, а если при этом встречается с кем-то аналогично обработанным, к тому же принадлежащим к другому зоологическому подразделению, то отношения между ними могут сложиться весьма нетривиальными.
В последние времена Советского Союза еще существовали пионерские лагеря. Туда сотрудники госучреждений могли летом отправлять своих детей. Десятилетние к моменту рассказа мальчики Андрюша Елисеев и Сережа Вздрючковец уже не первый год одновременно в июле оказывались в одном и том же лагере «Заря» не берегу небольшой речки Юдовки рядом с поселком с провокационным названием Хузнаево. И здесь сложилась их закадычная дружба.
Оба их отца были работниками «почтовых ящиков» - закрытых научных контор.
Каждый год неизменно у ворот лагеря их встречал в своем заграничном спортивном костюме – атлетичный старик  - директор лагеря Альберт Моисеевич. Пацаны тихонько шептались, что он – еврей, но в общем-то не совсем понимали, что это означает.
Так же всякий раз с ними уже в автобусе и далее до конца смены присутствовала вожатая Женя Ушибина. Она была студенткой педагогического ВУЗа и отрабатывала здесь свою практику. Она проявляла искреннюю ласку и заботу к своим подопечным, чем снискала их безоговорочную любовь. Впрочем особо продвинутые в половом развитии мальчики нередко обсуждали ее весьма немаленькие сиськи. Взгляд у Жени Ушибиной был добрым, но каким-то неуверенным и страдающим.
Итак, второго июля с утра отец сопроводил Сережу Вздрючковца на метро до здания своего института. Там уже ждал автобус, который забрав несколько подоспевших детей, немедленно выдвинулся в Московскую область.
Если запустить шершня, у которого подрезаны крылья, в замкнутый объем с так же изувеченными стрекозами, то первый рано или поздно переловит и пожрет последних. Шершень – хищник. Об этом знал в Советском союзе любой юный натуралист. У него жвала конкретные. Если сунуть ему спичку, то он ее легко перекусит.
Сережа Вздрючковец всегда кишел намерениями, идеями, порывами. Порой для него это кончалось травмами и провинностями. Соответственно, он не раз посещал больницы, многократно был исключаем из школы. Но папа его являлся серьезным человеком в науке, поэтому рано или поздно все возвращалось на круги своя.
Андрюша же Елисеев был мальчиком максимально флегматичным, но бескомпромиссным. Его трудно было расшевелить и заставить двигаться. Но если кто-то задевал его больную струну, он крушил обидчика с максимальной жестокостью. Благо, рост его был всегда значительно выше среднего для его возраста.
Итак, эти два парня нашли друг друга. Один был идеальным генератором идей, второй – их идеальным  исполнителем.
Утро. Второе июля. Суббота. Автобус, на лобовом стекле которого красовалась табличка «НИИХУЭМИ», набитый детьми научных сотрудников, отходит в пионерский лагерь «Заря».
Андрюша оказался в автобусе раньше и занял место для друга. Когда кто-то делал попытку на него сесть, он говорил: «Канай отсюда». И в глазах его при этом светилось что-то такое, что все понимали: надо канать.
Сережа прибежал, хлюпнулся и сразу начал рассказывать. Фонтанирующая мысль его не терпела перерывов. «Моему дяде,» - энергично затрындычал он - «недавно нелегально из-за границы привезли книгу какого-то то ли Кастанады, то ли Кастаныды... . Но это не важно! Важно то, что там описывается, как эти индусы жрали какой-то кактус и после этого видели комара, увеличенного во много раз. И это был уже не комар, а Страж Иного Мира!...».
Андрюша без энтузиазма слушал болтовню Сережи. У него начиналось половое созревание, и он каждый раз трогал себя за пиписку, бросая взгляд на кудряшки Жени Ушибиной, сидевшей прямо впереди него.
Для него она, конечно, была уже взрослая женщина, и он даже всегда называл ее на «вы», но что-то непонятное у него в голове клинило, когда он сосредотачивал на ней свое внимание.
Встречи с Сережей он ждал, но вдруг как-то неожиданно оказался ей не рад. Однако, тот не давал спуску. Постепенно сознание Андрюши вернулось в его прежнюю ипостась, и он улыбнулся другу и начал серьезно, как всегда, воспринимать  обрушившуюся на него бредятину.  
«... видели комара, увеличенного во много раз, и это был уже не комар, а Страж Иного Мира...,» - произнес он весело и дружелюбно. «Да,» - как будто не заметив его внутренней борьбы, сказал спокойно Сережа - «эти там жрали кактус-пейот, который растет в Мексике. У нас он, сука, не растет, но...!» - он поднял вверх многозначительно палец!
«Нах он нам?» - тупо глядя на него, спросил Андрюша. Сережа поморщился, как будто он общался с чем-то отвратительным, и задумался... . «Шершней помнишь?». «Помню. И что?». «Дед Пихто, блять!» - сорвался Сережа - «Совсем тупой?». И тут Андрюша принял решение, чтоб не ссориться с другом, надо его внимательно слушать.
«Если в книге Кастаныды написано,» - шептал ему на ухо Сережа - «то можно попытаться так сделать...». «Что сделать?» - опять не догонял Андрюша. «Запустить насекомых, превратить их в Стражей Иного Мира, а затем, обманув, проскользнуть мимо... . И вот тебе будет проход в Иной Мир. Там, где существует часовой, там обязательно существует и дверь, которую он охраняет. И если нам удастся извлечь в проявленный мир его, то мы вытащим и ее».
«А где ты возьмешь этот кактус?». Возражение было логичным, но имело уже заранее подготовленный ответ. «Я выяснил, какое вещество входит в состав этого кактуса. Оно называется мескалин. Его просто надо достать. И все!». «А ты уверен, что в наших аптеках оно продается?». Сережа даже не удостоил подобное замечание ответом.
В лагере все началось как всегда. Широкая улыбка Альберта Моисеича встретила их, и виноватое выражение Жени Ушибиной преследовало от бараков к столовой, от столовой к сортиру.
В первое же утро Сережа отправился в село Хузнаево и спросил там в аптеке мескалин. Они сказали, что вообще не знают такого препарата. Он с грустью рассказал об этом Андрюше.
У того был дядя – кандидат медицинских наук. Они пришли на почту и оставили там немало денег на переговорном пункте. Дядя Жора сказал, что мескалин – это наркотик, и приобрести его нигде нельзя, и вообще он обеспокоен, что Андрюша знает такое слово, и он будет разбираться с его родителями, откуда он, собственно, его знает.
«Пиздец,» - сказал Сережа - «надо искать другой вариант». И естественно, нашел.
И в Москве, и в области всегда были так называемые «торчки», которые находили где-то что-то, мешали всё это между собой, иногда варили на плите, затем пили и «торчали».
Маленький, но не по годам серьезный Сережа нашел тусовку «торчков» в Хузнаево. Они с легкостью объяснили ему, как из обычных, продающихся в аптеке препаратов сделать «бодягу», правда, за явление Стража Иного Мира не ручались.
Сережа разработал план. Задействован в нем был толстый неуклюжий мальчик, которого они всегда обижали, но иногда, особо зарвавшись, получали от него по шее, поскольку он был достаточно крепким. Звали мальчика Боря Михайлов.
Боря тоже был их другом, но в общем-то достаточно относительным. Он и дружил с ребятами, но одновременно и был как бы сам по себе. Иногда его присутсвие как-то снимало несоответствие между высоковольтной природой Сережи Вздрючковца и безмятежным ко всему индифферентным характером Андрюши Елисеева.
«Поскольку оригинального мескалина у нас нет,» - говорил Сережа и при слове «оригинального» закидывал голову аристократически слегка назад - «мы возьмем «бодягу», дадим ее Борьке, запустим «обрезанных» насекомых и посмотрим, что он увидит.
«Борька – мой друг,» - бубнил Андрюша себе под нос, но в принципе не особо сопротивлялся принятому Сережей решению. Тем более, что Борька был их на год старше, и он уже часто подходил к Жене и о чем-то ее спрашивал, и они разговаривали, и Андрюша при этом исходил жгучим чувством ревности.
Истинное намерение Сережи было: самим принять «бодягу» чуть позже, чем Борька, и пока Страж Иного Мира будет занят пожиранием последнего, проскользнуть в этот самый Иной Мир.
Стрекоз и шершней обычно ловили простыми сачками для бабочек, потом сажали их под банку, пускали сигаретный дым, те охреневали, им подрезали крылья, и начиналось шоу.
«Бодяга» стояла на тумбочке возле кровати Сережи под видом бутылочки только что начавшего тогда появляться «Тархуна». Напиток этот был выбран потому, что «бодяга» получилась зеленая. У местных «торчков» она была прозрачная. А здесь вышла зеленая. Сережа все утро по этому поводу был злой и недовольный собой. Правда, естественно, дозировку он увеличил в разы.
«О, тархунчик!» - сказал Боря, подходя к тумбочке Сережи - «Разрешишь пару глоточков...?». И не дожидаясь ответа, он поднес горлышко к губам и плеснул себе внутрь неистово несколько раз.
Сережа вскочил на постели и произвел напряженный глубокий выдох. Андрюша тоже слегка занервничал, но ему и так в принципе по жизни было все по барабану. А сейчас его и вообще не интересовало ничего, кроме Жени Ушибиной.
Сережа и Андрюша переглянулись. «Где контейнеры со зверями?» - тихо спросил Сережа. «Да вон они. У тебя же под кроватью». «До тихого часа у нас сколько?» - уже не задавая вопросы, а рассуждая сам с собой, говорил Сережа - «Полчаса. Много. За это время у него пик эффекта может пройти...». «Борька, ты не уходи. Мы сейчас шоу со стрекозой и шершнем будем устраивать. В тихий час». «О, класс!» - и он еще раз глотнул «бодяги», ничего не заподозрив.
Сережа выхватил у него бутылку и, чтоб не показаться жадным, вынужден был изобразить жажду и выпить сам. Согласно плану, ему требовалось с этим подождать, и он вполне мог бы ограничиться промоканием губ, но какая-то непонятная сила вдруг овладела им и влекла, влекла. Он лихорадочно употребил половину оставшегося и с деланной небрежностью протянул бутылку Андрюше: «На, глотни,» - и посмотрел на него настоль выразительно, что Андрюша уничтожил последние миллилитры «бодяги» одним движением горла.
«Ща пойдем, Борька,» - сказал Сережа, сев на кровати и хлопнув его по плечу. Тот как-то излишне молчаливо кивнул. На мгновение Сережа просек, что за секунду до этого этот толстяк стоял, а теперь сидит, но сразу же его внимание переключилось на часы. До тихого часа оставалось пять минут. Сережа хмыкнул и полез под кровать за банками с изувеченными насекомыми. Андрюша уже стоял возле двери – прямой, как столб. «Как он там так быстро оказался? Ведь только же что лежал на кровати!».
Сережа был человеком действия. Схватив две банки, он приступил к решающей фазе операции. Пионеры укладывались отдыхать.
В бараке пионерлагеря были палаты для мальчиков, для девочек, комната для вожатых и покои Альберта Моисеевича. Соединялись все эти помещения одним большим коридором, из которого также был ход в умывальник. Туалет же емкостью на несколько деревянных деревенских очков находился на расстоянии тридцати метров от основного строения.
Итак, тихий час настал. Никого в коридоре по идее быть не должно было. Начальник лагеря соблюдал и чтил ритуал.
Андрюша, Сережа и Борька вынырнули в прямоугольное замкнутое пространство, и Сережа опрокинул на пол банки с заранее подготовленным содержимым.
Борька попятился и сел в угол. «Он не вырубится? Нашему эксперименту это не помешает?» - спросил Андрюша. Сережа ничего не ответил.
Борька вдруг увидел огромного шершня и огромную стрекозу. Они носились туда-сюда по залу, похожему на обычный спортивный школьный, но охотились, похоже, не за ним, а друг за другом.
Продолжалось это достаточно долго, и Борька вдруг стал понимать, что за шершнем стоит некий совершенно отличающийся от привычного мир, проникнуть в который в принципе можно... . Но сам этот шершень! Абсолютно непреодолимая преграда. «А куда, собственно, подевались  Андрюша и Сережа? Друзья, называется! Свалили».
Стрекоза металась. Шершень пытался ее поймать. И неожиданно Боря, внимательно посмотрев на этих двух персонажей, что-то для себя определил – пока еще не сформулированное, как намек – но ясное и несомненное, как три копейки.
Он закрыл глаза, потом снова открыл. Перед ни предстал Андрюша Елисеев – такой же длинный, как он и всегда был – но парящий горизонтально на небольшом расстоянии от пола. Над спиной его бултыхались обрубки крылышек, а из груди близко-близко друг от друга и почти возле самой шеи торчало шесть тонких волосатых изогнутых назад ножек. Это был Андрюша Елисеев, но одновременно это была и стрекоза.
На мгновение зафиксировавшись в поле Борькиного внимания, «Андрюша» рванул в сторону, а за ним – теперь уже молниеносно узнанный – щелкнув чудовищными жвалами, как будто для утренника переодевшийся в костюм шершня - Сережа Вздрючковец.
Загнав наконец стрекозу-Андрюшу в угол и не дав ему улизнуть, шершень-Сережа оторвал бедняге один фрагмент крыла, затем другой и отшвырнул их в сторону. После этого он еще больше сблизился, поломал жертве несколько ножек, которыми она оборонялась, и вцепился жвалами в туловище.
Округлившимися глазами Боря смотрел на эту сцену, и вдруг в его разуме, как будто помимо его воли и усилий, промелькнуло: «А Страж-то занят. Проход в Иной Мир открыт».
Мгновенно Боря вскочил и ринулся через весь коридор, огибая по дуге дерущихся особей.  
Он ворвался в дверь, которая раньше была дверью комнаты директора, а теперь единственная из всех оказалась подсвеченной изнутри каким-то голубоватым светом.
Ворвался и остановился на пороге. На обеденном столе посередине ее, где, видимо, директор имел обыкновение принимать пищу, лежала на спине (он не сразу ее узнал)... Женя Ушибина.
И была она при этом абсолютно голая. Пиписка непроизвольно зашевелилась в штанах у Бори. Но это было еще не все, что он увидел. Сверху Жени – лицом к ней, поместив свою волосатую задницу между ее раздвинутых ног, лежал никто иной, как сам Альберт Моисеевич и ритмично при этом двигал своей жопой вверх и вниз.
В штанах Борьки вообще начался бунт, но тут директор повернул свое покрасневшее лицо в его сторону. Последнее еще больше побагровело, глаза налились кровью и он слез ногами на пол. Сделал это с некоторым трудом, как будто что-то откуда-то при этом вытаскивал, и хрипло произнес: «Ш-што?!».
Видимо, все другие слова из его сознания в этот момент выпали. Он шагнул по направлению к Борьке, и тот изумился совершенно нереальным размерам его пиписки. Она была чуть ли не до колен, и на головке не было кожаного покрывала, какое, как знал Борька, было у всех мальчиков, в том числе и у него самого. И привести свою пиписку в такое состояние, как она сейчас находилась у Альберта Моисеевича, называлось «залупить».
Боря попятился в коридор, упал на пол и начал быстро-быстро задом отползать к выходу из здания, чтоб можно было убежать.  
Альберт Моисеевич в ореоле смертельного негодования появился на пороге своей комнаты, как Нерон в главной роли играемого им спектакля (Боря увлекался историей Древнего Рима), с тем лишь отличием, что на императоре наверняка бы была одежда.
Что-то затрепыхалось в этот момент у его ног. Это делала свои последние шаги по Земле стрекоза. Альберт Моисеевич, недолго думая, раздавил ее пяткой.
Борька дополз, ударился больно затылком об входную дверь, вскочил, открыл ее и был таков.
Бежал он в сторону стройки в поселке Хузнаево. Стройки, продолжающейся уже лет двадцать и за это время с мертвой точки практически не сдвинувшейся. Правда, пара этажей намечавшегося грандиозного здания в виде сочетания голых вертикальных и горизонтальных железобетонных элементов стояло. Но самое главное, вокруг были хаотично разбросаны чуть ли не сотни плит, не успевших улечься в конструкцию. И вывалены они были по площадке без всякого разума и расчета, как будто тот, кто их привез, стремился побыстрей завершить свою постылую работу и отправиться бухать.
Многие из этих плит шатались, и нахождение там было не безопасным. Но ведь не будь пионер пионером, если бы каждый не стремился перепрыгнуть с одной неустойчивой стопки плит на другую, а потом забраться в «здание» и исследовать его подвал, где согласно лагерным байкам обитала нечистая сила.
Борька все прибавлял и прибавлял ходу, зная, где можно по-настоящему спрятаться и куда никто из этих говнюков взрослых рисковать своей жопой не полезет.
Но ему казалось, что за ним кто-то бежит. Он слышал шаги. Оборачиваться было нельзя, на это были бы потрачены драгоценные мгновения. Прибежав, он наконец повернулся. Сзади никого не было.
«Кто ж это? Альберт Моисеевич? Босяком? Вряд ли,» - он влез в знакомую полость между раскоряченными плитами и затаился.
Следующим его осознанным воспоминанием было обеспокоенное лицо мамы и слова человека в белом халате: «Где ж так отравился? Кто ему дал такую гадость?».
Затем опять на фоне мамы появился страшноватый человечек, и мама сказала, что это из милиции. Он спрашивал про Сережу Вздрючковца и Андрюшу Елисеева. Боря честно сказал, что выпил тогда у них с тумбочки «тархун» из бутылки. Но вкус был в общем-то похожий, и он никакого подвоха не заподозрил. Обо всем, что проиходило позже, он милиционеру не рассказал. Тот поверил, все записал и ушел. Мама, глядя в глаза сына, поняла, что он или врет, или не договаривает, но промолчала.
Потом выяснилось, что страшные вещи произошли в тот день в лагере. Помимо того, что чуть ли не смертельно отравился Борька, исчез бесследно Сережа Вздрючковец. Но родители его почему-то не беспокоились и не горевали, как будто знали, где находится сын, или более того, зачем-то сами его прятали.
Но самое жуткое случилось с Андрюшей Елисеевым. Его нашли мертвым. На той самой стройке. На него свалилась плита и придавила.
И кроме того, что у него были переломаны все кости, еще и оказались вырваны и исчезли все органы из брюшной полости. Следователи написали в своем отчете, что эта была работа бездомных собак.
Лагерь еще какое-то время продолжал существовать, пока шло следствие. Туда даже заезжали новые смены. Но вдруг пошла новая напасть. То ли крысы, то ли какие-то другие существа начали осуществлять постоянные нападения на его обитателей. У одного мальчика кто-то ночью оторвал мочку уха, у девочки срезали кожу с руки вместе с клочком мяса, и наутро вся ее постель была в крови.
Альберт Моисеевич проводил дознание, но кроме рассказов об огромном шершне, который может пожрать и человека, ничего вразумительного от детского контингента не услышал.
Он был крайне зол. Его карьере грозил серьезный абзац. И он заподозрил, что здесь каким-то образом замешана эта пиздюшка Женя Ушибина. При помощи своих агентов из детской девичьей бригады он установил за ней наблюдение. Но они не обнаружили ничего предосудительного, кроме, разве что, того, что ее насиловали практически все парни из Хузнаево.
Альберт Моисеевич в некоторой степени успокоился. Думал, как списать все случившееся на Хузнаевскую шоблу, которая совратила малолеток на употребление гадости.
Но однажды, отбухав с Председателем Хузнаево, он весело возвращался в свой барак, надеясь сейчас плюхнуться, и чтобы до десяти утра его никто не беспокоил. Он открыл ключом свою комнату и увидел лежащую спиной на столе голую Женю Ушибину. Она повернула к нему лицо и произнесла: «Ух ты!». В этот момент в ее раздвинутую промежность непонятно откуда взявшийся сел огромный шершень и начал что-то там копошиться. Размером он был с прилично откормленного кота. Альберт Моисеевич упал назад, и после этого его госпитализировали. А затем привлекли к уголовной ответственности в связи с гибелью, отравлением и исчезновением детей из лагеря.
Не давал покоя навязчивый образ Жени Ушибиной и выздоравливающему пионеру Борьке Михайлову. Как только он закрывал глаза, сразу видел ее абсолютно без одежды то бродящей по лагерю, то, вместо медсестры, заворачивающей к нему в палату и ставящей на столик необходимые лекарства, то в какой-то неопознанной им комнате ложащейся на стол и задорно раздвигающей ноги.