Всадник и лошадь (Рассказ)

1
Поздней осенью темнеет быстро, так что едва только яркий пурпур заката (уж не предвестник ли беды?) стал блекнуть, прогуливающийся по окрестностям посёлка Леон решил вернуться в дом и прилёг вздремнуть перед ужином.
Однако сон был беспокойным. Сознание тревожили какие-то нелепые образы; впечатления последних дней бороздили натруженные мозги, не позволяя им расслабиться. Снилась Маша, верная подруга Леона. Она была печальна и почему-то просила познакомить её с его матерью. «Так ведь вы знакомы!» — удивился он. «Это неважно, — тихо возразила Маша. — Она скоро умрёт. Вот, смотри!» И показала рукой на зеркала, завешенные чёрной материей. «Нет!» — закричал в ответ Леон и, срывая покровы с зеркал, невольно заглянул в одно из них. Но вместо его собственного отражения там оказался вдруг жуткий оскал какой-то мерзкой твари, слизывающей с огромных жёлтых клыков чью-то свежую кровь. Кровь капала с острой морды и заливала всё вокруг, заполнив постепенно багрово-красным цветом ужаса и тревоги всю комнату. И в это мгновение откуда-то снизу послышался резкий визгливый крик старого больного деда Леона, прорезавший кровавую тьму ночи: «Помогите!.. Нет! Нет!..» И потом тот же голос уже глухо и безнадёжно прохрипел: «Господи, спаси и сохрани!»
Леон проснулся. С минуту он прислушивался к каким-то странным звукам, доносившимся действительно снизу, кажется, со стороны кухни, затем поднялся с кровати, накинул халат и осторожно подошёл к двери. «Правда или почудилось?» — с сомнением подумал он. Звуки внизу стихли. Нет. Леон тряхнул головой: приснится же такое! Но какой всамделишный крик!
Он снял халат, медленно натянул на себя джинсы и майку и вышел из спальни.
Однако в доме явно что-то изменилось, что-то произошло... Да! В одно мгновение Леон слетел вниз, на первый этаж, и бросился к кухне. По пути он едва не споткнулся о трупик любимой собачки деда, разрубленный пополам, и ещё издали увидел бордовый ручеёк, вытекающий из кухни в прихожую. Леон остановился и тяжело задышал. «Боже, да что же это? Я ещё сплю? Или это явь?»
Картина, представшая его взору секунду спустя, не оставляла сомнений в реальности происходящего: на полу почти у самого кухонного порога неестественно вытянувшись лежал старик и хаотично елозил руками по распоротому животу, будто хотел засунуть обратно внутрь вылезшие наружу внутренности и стянуть края огромной рваной раны. Его побелевшие губы шептали какую-то предсмертную абракадабру, а дико вытаращенные от нечеловеческой боли глаза с немым укором обращались к лампочке на потолке.
Леон в оцепенении смотрел на умирающего деда, не в силах пошевелиться. Затем он побежал зачем-то наверх, наступив впопыхах на одну из частей несчастного животного, развернулся и бросился к входной двери.
— Это он! Я упустил его! — закричал он самому себе. — Этот ублюдок удрал от меня!
Глаза Леона безумно блестели, руки были в крови, одежда почему-то изодрана. Им овладела паника.
«Так, спокойно, — попытался он собраться с мыслями, — спокойно... Он мог направиться в город, верно? Куда же ещё! Значит, мне нужно бежать к трассе!»
«Стоп! — остановил он себя через минуту и посмотрел на руки и порванные штаны. — Не горячись! Тебе нужно смыть кровь и переодеться. И захватить фонарь… Да, и деньги! Придётся ловить попутку…»
И когда Леон вернулся в дом, он уже был почти спокоен: «Одному мне, пожалуй, не справиться. Ну да ладно, по дороге всё обдумаю…»

2
...Их беседы становились всё более навязчивыми. «Один из нас точно сумасшедший!» — думал всякий раз после этих встреч Альберт. Леон так не думал. Он знал это наверняка. И выстраивал подобным образом их отношения именно он, намеренно, зная истинную цель.
Леон долго искал себе товарища, похожего на Альберта. Он с детства был одержим идеей получить власть над другим человеческим существом, власть безраздельную, всеобъемлющую, сладкую. Но за всю свою жизнь ему не удалось и малой толикой удовлетворить эту тайную мечту. Сам всегда и везде — на вторых ролях, в подчинении, в зависимости от других. Сильная, властная мать не давала и шагу ступить без её ведома; старший брат с ранних лет постоянно издевался над болезненным и немощным младшим; то же самое постоянное давление — в школе, в институте, на службе. Женщину он выбрал, как и бывает в таких случаях — точную копию своей матери. Словом, желание подавлялось, но росло и крепло внутри. И Леон стал искать себе «друга» с заданными им самим определёнными качествами — ещё более слабого, чем он, психологически неустойчивого, легко поддающегося внушению. И нашёл, как это часто и происходит, совершенно случайно.
Как-то ему пришлось срочно поехать за город проведать приболевшего деда. Дед по специальности был психотерапевтом и до выхода на пенсию имел обширную практику, приносящую приличный доход. Выйдя в отставку ещё в конце прошлого века, старик помог детям и внукам обустроить жизнь в городе, а сам доживал свой век в одиночестве в огромном двухэтажном особняке в одном из пригородных посёлков.
Вот у пригородных касс эти двое и встретились. Томясь в очереди за билетами, Леон, просто чтобы завязать разговор и скоротать время, бросил что-то незначительное стоявшему рядом молодому человеку, а тот вдруг ни с того ни с сего напрягся и весьма резко ответил ему. Леон сначала опешил, но спустя мгновение, невольно поддавшись инстинкту защиты собственного достоинства, сказал в свою очередь грубияну нечто такое обидное, что все вокруг притихли в ожидании неизбежного развития конфликта. Однако дальше случилось непредвиденное. Под холодным и презрительным взглядом Леона только что нервно сжимавший кулаки перед предстоящей схваткой задира внезапно весь как-то обмяк и, приоткрыв рот, с недоумением и страхом безвольно уставился в глаза своему противнику. Леон сразу понял – это он, тот самый «экземпляр», готовый или почти готовый для реализации его давней мечты, задуманного им необычного психологического эксперимента.
Новоявленный «психолог» мгновенно всё обдумал и чуть позже уже намеренно сел в электричке рядом с Альбертом. Активно воздействуя на не способную сопротивляться психику своего попутчика, Леон быстро выведал все его тайны и без особых усилий добился необходимого направления в разговоре, сумев убедить нового знакомого в том, что в своём лице представляет спасение для его слабой души.
Альберт же, легко признавшись в душевной болезни первому встречному, кажется, давно уже был готов броситься в омут любого влияния, устав от непосильной ноши, лишившей его однажды покоя и нормальной жизни, лишь бы не оставаться один на один со своими страданиями. Он только не мог понять, почему именно этот совсем незнакомый ему человек вызвал у него такое доверие. И вообще с этой роковой минуты Альберт уже мало что понимал, вернее, не успевал понять — столько всего навалилось на него сразу. Несчастный и беззащитный, он лишь ощущал, что летит в какую-то пропасть и совершенно ничем не может помешать этому безумному полёту. Обречённость — вот какое чувство отныне не покидало его. И ещё — Альберту почему-то казалось, что он больше не принадлежит самому себе.
И чей-то голос, словно во сне: «Это твоя комната, Альберт, ты будешь жить здесь столько, сколько потребуется для твоего полного выздоровления...»
И так же в тумане — собственное возражение: «Но у меня нет денег, чтобы заплатить за жильё и лечение!»
И дальше: «Даже не думай об этом — я как раз сейчас работаю над диссертацией, и ты очень поможешь мне, если будешь строго выполнять мои рекомендации! А я со своей стороны обещаю, что сделаю всё, чтобы ты снова стал прежним…»
«Да, но ведь в больнице...»
«И много помогла тебе больница? Пойми, Альберт, все эти врачи убеждены, что чем больше они сделают из просто нервных людей глубоко больных психов, тем выше будет цениться их квалификация! Тебе же нужна помощь опытного психоаналитика, каковым я и являюсь. Подумай, как тебе повезло! К тому же никто не будет знать о твоей беде — да-да, это очень важно! — ты просто погостишь у меня, скажем, как близкий родственник, до конца лечения и затем вернёшься к нормальной жизни. А они тебя сразу поставят на учёт, и ты навсегда останешься под контролем этого жуткого учреждения, у тебя уже не будет выбора, не будет своей семьи, друзей, будущего…»
«Да-да, я понимаю… Я согласен…»

Конечно, Леон лгал. Работая на небольшом промышленном предприятии инженером по технике безопасности, не получишь достаточного опыта психоаналитика. Как не появится такой опыт и лишь оттого, что кто-то из твоей семьи посвятил психоанализу всю свою жизнь. Но идея поселить на какое-то время этого несчастного в загородном доме у деда и пожить там с выдуманным им «пациентом» самому показалась Леону блестящей. Отпуск за свой счёт — и есть уйма времени для обработки беззащитной души…

3
Возражения морального плана Леон отмёл сразу. «Ведь я лечу его!» — говорил он сам себе и, что удивительно, сам себе верил. Дед же был настолько стар, что не вмешивался в отношения «друзей».
Для убедительности и чтобы развеять возможные сомнения Альберта, «доктор» даже завёл на него «историю болезни» и старательно записывал туда отмеченные при осмотрах «изменения». На столе у него лежала кипа дедовских книг по психологии и медицине. Леон глубокомысленно листал их, делал какие-то выписки — в основном на глазах у Альберта.
Иногда он устраивал безропотному больному человеку «психоаналитический» допрос, укладывая Альберта на кушетку и задавая ему такие нелепые вопросы, какие только приходили самозваному целителю в голову. В конце концов Леон так увлёкся своей авантюрой, что незаметно стал терять контроль над собой. Непричёсанный, в старом замызганном халате, он часами бродил по комнате, сам больше похожий на ненормального, и вслух дискутировал с воображаемым оппонентом-учёным, доказывая тому правильность выбранного курса лечения и обсуждая полученные результаты. «Научный совет» плавно перетекал в общение непосредственно с пациентом, которому теперь, опираясь на мнение эфемерного «компетентного коллеги», внушалось, что оба они — Леон и Альберт — две части единого процесса, именуемого исцелением; само собой разумеется, Леон как врач в этом процессе являлся главной, важнейшей составляющей, а Альберт был подчинённым элементом, обязанным для достижения эффекта полного выздоровления слушаться во всём Леона и не задумываясь выполнять любые его рекомендации и поручения.
Так продолжалось достаточно долгое время. И однажды настал момент, когда уже сам «психоаналитик» не мог точно определить, кем был он, а кем — его подопечный. Их беседы постепенно вылились в нечто похожее на диалоги одного человека с самим собой; «главная часть» и «подчинённая» стали походить друг на друга не только поведением, но и внешним обликом, как бы постоянно меняясь местами. И дед Леона терялся в догадках, встречая по утрам за завтраком двух худых, совершенно измождённых молодых людей, вместе странным образом напоминающих ему его внука, всегда небрежно выбритых, с множественными порезами от бритвы на болезненных лицах, обрамлённых всклокоченными неухоженными волосами, подчёркивающими общий неопрятный вид двух безумцев. Иногда, бросая друг другу какие-то нечленораздельные звуки, эти двое, как казалось деду, звериным взглядом исподлобья следили за ним и как-то нехорошо переглядывались.
Достижения современной цивилизации совершенно перестали их интересовать. Они не подходили к компьютеру, не смотрели телевизор, не читали газеты, не слушали музыку. Леон только время от времени начинал вдруг что-то хаотично записывать на отдельных, разбросанных по всей его комнате листках, собрав часть из которых сторонний наблюдатель мог бы прочесть: «Альберт Н., 29 лет. Диагноз: параноидальная шизофрения. Анамнез: сильные головные боли, множественные фобии различного характера, приступы беспричинной ярости, меланхолии, депрессии; галлюцинации, бред, частичная деградация личности. Провожу психофармакотерапию… результаты…»
А на другом листке: «Очень восприимчив, я уже почти добился его полного подчинения. Сегодня я специально «завёл» Альберта, поставил его сознание на грань истерики, тем самым обезоружив и без того немощную психику… Я беру его голыми руками, его душа — глина, податливый материал. Он мой, мой раб!»
Или: «Сегодня, чтобы проверить силу своего воздействия, я приказал ему свернуть голову голубю. Он сопротивлялся, но недолго. Поймал почти ручного сизаря во дворе и убил. Сам бы я не смог, но хотелось посмотреть, как умирает птица…»
«Он сделал попытку угрожать мне, и впервые я испугался, почувствовав, как нить моего воздействия ускользает из рук».
«…Мне кажется, я уже не управляю процессом в должной мере…»
«Вечером он заставил меня разбить на глазах у деда его старую любимую чашку, с которой дед не расставался много лет…»
«Я — вспомогательное оружие в его руках. Мы вместе убили соседского кота!»
«От меня уже мало что зависит…»
«Сегодня Леон (это имя зачёркнуто, и вписано сверху: «Альберт») меня ударил…»
«Я проиграл ему... Теперь Леон управляет мной, а не я им!»
Последняя запись должна была смутить её автора, но он никак не мог понять, чем.

На других листках можно было также встретить и неожиданные философские размышления: «Душа человеческая черна. Поэтому нет смысла выполнять законы, придуманные людьми. В мире столько глупых условностей. Целые стада этих двуногих тварей бродят по своим загаженным городам и сёлам, упорно не признавая, что они всего лишь животные... А цель только одна — выжить!»
И ещё: «Я ворвался в этот мир недавно, как будто очнулся от тяжёлого продолжительного сна. Это случилось во второй раз. А может, я просто умер? И теперь на том свете? Каждое утро я просыпаюсь и долго не могу прийти в себя, снова и снова пытаясь осмыслить всё, что со мной происходит».
И наконец: «Я так соскучился по обыкновенной жизни! С тех пор, как я здесь, мне постоянно кажется, что прошлая моя жизнь — это просто сон, мираж, её не было вовсе. Я занимаю какое-то не своё место в пространстве и времени… Явился ли вновь открытый мир для меня таким же, как для Леона? Ведь Леон тоже когда-то родился? Или родился только один из нас? Тогда кто из нас живёт сейчас?..»
По этой записи можно было понять, что Леон совсем запутался. И когда Альберт предложил отпраздновать свой день рождения, назвав дату, Леону смутно показалось, что в этот день родился именно он. Эта мысль сильно испугала его и заставила задуматься. Светлые пятна в замутнённом сознании подсказывали, что нужно ставить точку в этой затянувшейся игре, пока не поздно. Тревожные предчувствия всколыхнули ослабшую душу Леона, он вдруг ясно осознал — если не предпринять никаких мер, может случиться что-то страшное, непоправимое. Надо вмешаться сейчас, незамедлительно, пока есть силы. Может быть, это последний шанс!
Он не успел. И теперь мчался на попутке в город, как будто гнался за самим собой…

4
Прибыв в город, Леон растерялся: что делать дальше? С чего начать? Дурман этих жутких недель потихоньку развеялся, и на первый план всё решительнее выходила единственно верная мысль: «Я должен его остановить!» Леон медленно возвращался к себе прежнему, и это радовало его и придавало сил.
Правда, даже переодетый в свежую одежду, он пока ещё выглядел совершенным безумцем, словно только что вышедшим из района боевых действий, — настолько живо его лицо выражало внутреннее состояние ужаса и полной разбитости, — но чувство оптимизма уже пустило свои ростки.
Итак, действовать! Но сперва необходимо попытаться объяснить самому себе, переосмыслить всё, что произошло, и главное — понять, что именно произошло.
Очевидно, что Леон заигрался. Но он знал — за всем этим было и нечто другое, бόльшее, какая-то внутренняя тайная пружина, которая, распрямившись, оказала вдруг такое трагическое, решающее воздействие на ход затеянной им игры. Что же это за пружина?
События последних дней внезапно нахлынули на Леона и мощной волной смыли весь хлам, заслонявший очевидную истину — ведь Альберт есть не что иное, как его, Леона, тёмная сторона, обратная сторона души! Сама судьба свела их вместе, сделала сообщниками, чтобы лакмусом высветить то, что было скрыто в обоих, что подавлялось и тщательно маскировалось сознанием и теперь вырвалось наружу. Всё, что делал один, на самом деле тайно желал сделать другой. Даже то, что Альберт смог победить, «приручить» Леона — ведь это Леон мечтал «приручить» Альберта! А иногда проскальзывающая у Леона шальная мысль зарезать надоевшего своим нытьём деда? Или на худой конец — разбить его любимую чашку, чтобы хоть чем-то досадить? А эта внезапно появившаяся дикая страсть к умерщвлению живых существ, будь то хоть кот, хоть голубь? Ужас! Жуть! Он содрогнулся от воспоминаний об этом. И от осознания того, что это чёрное живёт в нём самом, составляет его суть. Как он мирился с этим? Как он собирается жить с этим дальше?!
Но Леону очень хотелось верить, что ещё не всё потеряно, многое можно вернуть, изменить, что он — белая сторона в этой истории, светлый ангел. И всё чёрное, все разрушительные мысли и желания, рождающиеся во тьме подсознания, — всё это вышло из него без остатка и ушло к Альберту. Вот истинная причина случившегося — Леон хотел перенести на двойника всю эту грязь из своих глубин и освободиться таким образом от скверны, оставив в себе самом только девственно чистую душу, душу ангела, отринувшего соблазны сатаны, как старую кожу — змея.
Эта спасительная мысль так вдохновила Леона, что у него тут же созрел план дальнейших действий. Итак, их война — его и Альберта — продолжение вечной битвы добра и зла, как бы банально это ни звучало, очередная страница этой борьбы, и цель в ней всегда одна — переиграть противника, победить в каждой конкретной схватке. А средство? Как, с помощью чего можно бороться со злом?
«Я применю его же оружие — порок! — решил Леон. — Если он — моя чёрная сторона, следствие моих низменных страстей, сборище всего самого гадкого и ужасного, что только может быть в человеческом сердце, — на этом я и должен сыграть, заманить его в сеть, им же расставленную, подложить неожиданную сладкую приманку, что-то очень соблазнительное, то, от чего он не сможет отказаться, даже если заподозрит подвох!»
Но сперва надо понять, где теперь искать Альберта. Куда бы сам Леон подался в первую очередь на его месте? Конечно, к своему брату! К тому самому старшему брату, которому он раньше так мечтал отомстить — за все унижения и обиды, за боль и отсутствие любви, за то, наконец, что именно брат приложил немало усилий, чтобы душа Леона стала такой, какая она есть сейчас.
Но это в прошлом, с этим они разберутся потом. Теперь же не о старых обидах надо думать, а о помощи и спасении. И нельзя медлить ни секунды!

5
...Страшной силы удар сбил Леона с ног, едва он переступил порог квартиры брата.
— Привет, дружок! — тут же услышал он знакомый ехидный голос над своим ухом. — Ты ведь хотел этого?
— Да, я хотел этого, — ещё не придя в себя, обречённо прошептал Леон в ответ и почувствовал, как необъятная жуткая тьма внезапно заполнила комнату и придавила его к полу.
— Кстати, вы знакомы? — Альберт с нескрываемым удовольствием указал рукой на привязанного какими-то тряпками к стоящему посередине комнаты стулу человека с кляпом во рту. — Кажется, вам есть что сказать друг другу, а? Не пора ли воздать должное?
Связанный человек тяжело засопел и вдруг скупо, по-мужски заплакал, заставив заныть и без того изодранное в клочья сердце Леона. Затуманенным от слёз взором он посмотрел на отёкшее, избитое в кровь лицо брата, показавшееся ему в эту минуту особенно родным, и едва слышно выдавил из себя:
— Прости, братишка. Это я виноват…
— Однако! — удивлённо перебил его Альберт. — Что я слышу? Братание братьев? Не поздновато ли? Придётся тебе помочь… — Он нагнулся и поднял с пола огромный охотничий нож. — Смотри, что я приготовил специально для такого случая! Видишь, как блестит его лезвие? Это орудие нашей с тобой мести, торжества справедливости! Так пусть же правосудие свершится!
С этими словами Альберт разорвал рубашку на груди своего связанного и потому совершенно беспомощного пленника и стал медленно вонзать острый клинок ему прямо под сердце. Леон замычал, как раненый зверь, пытаясь подняться и помешать истязателю, но очередной удар снова сшиб его с ног.
— Зрители в театре не должны мешать представлению! — злорадно ухмыльнулся Альберт. — А оно только начинается! Правда, к сожалению, у одного из актёров осталась лишь последняя реплика…
Он вырвал кляп изо рта своей жертвы и вдруг резко всадил ей нож в сердце по самую рукоятку, провернув его так, что послышался треск сломанных рёбер.
Мелкая предсмертная дрожь пронизала тело несчастного брата Леона, он откинулся назад, судорожно схватив ртом воздух, чтобы, как оказалось, через мгновение выдохнуть его с последними в своей жизни словами:
— Ты прости… брат… — успел сказать он и замер. Леон в ужасе посмотрел на его бессильно поникшую голову и поднял полные ненависти глаза на Альберта.
— Мы с тобой — одно, помни! — тут же ответил ему на этот взгляд Альберт. — Ты сам не раз говорил мне это!

6
Леон, оставаясь лежать на полу в почти бессознательном состоянии, мрачно слушал рассуждения порождённого им самим безумного монстра.
— Итак, — говорил тот, расхаживая по комнате, — всё, что ты хотел, я осуществил! Значит, ты слаб, а я силён! У тебя это были всего лишь глупые болезненные фантазии, у меня — действие. — Альберт подошёл вплотную к Леону и с издёвкой сказал ему прямо в лицо: — А помнишь, как ещё совсем недавно ты объяснял мне, кто из нас главный, а кто должен подчиняться? Ну, что скажешь теперь? Кто же теперь из нас главный? Всё стало на свои места, дружок! Я только что на твоих глазах, как кабана для деревенской свадьбы, зарезал твоего братца, я прикончил твоего деда, мне удалось побывать и насильником (хороша наша Маша!), и даже маньяком, пока ты искал меня. Я успел перебрать все библейские грехи, всё зло, какое можно себе представить, я был самим злом! А что же ты? Только и знаешь, что ныть и фантазировать! Чего молчишь?
— Я оставался человеком, — слабым голосом возразил Леон.
— А кем же был я? — парировал Альберт.
— Я остаюсь человеком, — более твёрдо сказал Леон.
— А кто же, по-твоему, сейчас я? Или зло и жестокость — не человеческие качества? Пороки разве не принадлежат человеку?
— Но «глупые фантазии», как ты выразился, и их реализация — абсолютно несопоставимые вещи!
— Ничего б себе фантазия — замочить собственного дедушку!
Леон отвернулся и закрыл глаза.
— Мало ли что может думать человек, — вздохнув, сказал он. — Фантазии, к сожалению, подчас бывают и нечистыми, и далекими от здравого смысла. А есть ли какой-то смысл в твоих действиях?
Альберт молчал, о чём-то размышляя.
— И всё-таки сильнее оказался я, — сказал наконец он. — Ты не сумел подавить меня, значит, прав я!
Леон открыл глаза и присел на полу. Кажется, он понял, что делать дальше.
— Но ты сам ничего не смог придумать! — довольно жёстко, чтобы задеть Альберта, сказал он. — Без меня, моих фантазий ты — пустое место! Что уж тут говорить о грехах…
— Ты это о чём? — Глаза Альберта хищнически заблестели.
Леон на секунду задумался.
— Я часто думал об этом, — негромко начал он. — Но мне не хватало смелости… — Он снова помолчал и продолжил уже более решительным тоном: — Но сейчас, знаю, хватит. Ты завёл меня, и на этот раз я не проиграю!
Альберт с интересом посмотрел на противника и вдруг спросил:
— Уж не задумал ли ты меня провести?
Леон усмехнулся:
— Мне теперь всё равно, не пугай меня! Всё, что натворил ты, — мои и только мои грехи, и за них придётся платить мне одному. Вот этот последний грех и будет моей расплатой...
Альберт молчал, соображая. Видно было, что он немного растерян.
— Ну и что же это за грех? — наконец спросил он.
Леон не ответил.
— Ты не расскажешь мне? — в нетерпении переспросил Альберт.
— Вспомни, о каком смертном грехе в самые тяжёлые минуты жизни отваживается подумать любой человек?
Альберт кивнул головой и задумался.
— Любой… — повторил он.
— Обязательно! — подтвердил Леон.
— И что же это? — Всё, что было в голове у Альберта, так и не подсказало ему ответа.
— Пойдём, — Леон встал и протянул ему руку. — Я тебе покажу.
Он повёл Альберта в ванную комнату и остановился перед полураскрытым навесным шкафчиком.
— Мой брат иногда баловался героином. Не хочешь попробовать?
— И это твой грех? — насмешливо спросил Альберт.
— Нет, что ты, — Леон покачал головой. — Это так… для расслабления. Просто потом мне будет легче объяснить… Так что, будешь? Или боишься?
— Я?.. — Альберт резко закатил рукав. — Поможешь?
— Конечно! — Леон подготовил шприц. — Я помогу тебе, а ты — мне. Мы с тобой стольким повязаны, что можем немного и поухаживать друг за другом... Так... Теперь я...
Проделав известные нехитрые процедуры, они вдруг одновременно повернулись к зеркалу и замерли. Отражение смутило обоих — из зазеркалья на них смотрели два очень похожих друг на друга человека, словно близнецы-братья. Альберт криво ухмыльнулся своему двойнику, Леон же с отвращением отвернулся.
— Так вот, — продолжил Леон через мгновение, — меня всю жизнь преследовало одно непреодолимое желание — тот самый грех, о котором я боялся даже думать, потому что был слаб…— Говоря это, он повернул краны и стал набирать ванну тёплой водой. — Ты был прав, признаю. Но теперь, в эту минуту, я хочу быть сильнее тебя. И буду сильнее!
Он протянул руку к полочке и взял с неё какой-то блестящий предмет.
— Это действительно самое порочное удовольствие, — сказал он, — удовольствие собственной смерти…
И не успел Альберт сообразить, что происходит, как Леон резким движением ударил лезвием клинковой бритвы по венам сначала на одном, а затем, сменив руку, на другом своём запястье, и из них хлынула кровь.
— Ты что!.. — растерянно закричал Альберт. — Ты обманул меня!
— Нет, — спокойно ответил Леон. — Я показываю тебе путь к удовольствию, которого ты ещё не испытывал. Чужая смерть — не то, подмена, обманка. Вот собственноручное творение своей — это высший класс, порок пороков! Видишь — я сильнее и порочнее тебя!
— Но ведь убивал других я! — всё так же кричал Альберт.
— А толкал тебя на это я! — возразил ему Леон.
— Но… но я не хочу… — уже тише, тоном обманутого ребёнка пробормотал Альберт.
— Не хочешь? Ты отказываешься от такого соблазна — самому испытать то, на что раньше приходилось только смотреть со стороны? Насладиться представлением своей собственной смерти, пороком в чистом виде, без чьих-либо интерпретаций, без этой бездарной игры умирающих плохих актёров? Ты слабак!
— Но я не хочу!!! — повторил как заклинание Альберт и застыл с выпученными глазами и открытым ртом.
— Ну что ж, — Леон удовлетворённо кивнул и залез в ванну, опустив обагрённые кровью руки в тёплую воду, — как хочешь!
Альберт изменился в лице и стал лихорадочно шарить руками по груди.
— Возьми вот это, — участливо сказал Леон и протянул ему зловеще сверкнувшую острым лезвием бритву, — и сделай то, что должен, исполни со мной священный ритуал умирания, к которому стремится, в конечном счёте, всё живое на земле. Давай вместе познаем эту высшую тайну, испробуем этот последний, сокровенный, самый порочный грех... Ты готов?
Альберт впал в состояние какой-то прострации, усугубившееся действием наркотика.
— Нет!.. — только и смог слабо воскликнуть он, но тут же едва слышно сказал: — Да… да…
Леон снова удовлетворённо кивнул.
— Тогда возьми бритву и нажми себе вот здесь, — наставительно произнёс он. — Ну же, смелее!.. Так... Молодец… Теперь здесь, на правой руке. Давай, я помогу тебе... Чувствуешь? Садись рядом со мной, опусти руки в тёплую воду — чувствуешь теперь?
— Да… — Альберт закатил глаза. — Это действительно…
— Это свобода!
— Или ещё один плен?..
— Нет, смерть это плен… свободы, — голос Леона стал тише. Он блаженно улыбнулся.
Они немного посидели в тишине — два умирающих, удивительно похожих друг на друга человека, словно два ангела, только один лицом чёрен, а другой — с просветлённым ликом. Сидели они, обнявшись, как две половинки единого целого, два существа, двое — всадник, так и не сумевший обуздать свою лошадь, и лошадь, тоже не сумевшая победить — сбросить с себя всадника.
Один из них вдруг слабо пошевелился и хриплым, бархатистым голосом зашептал на ухо своему двойнику:
— Знаешь, Альберт, мне недавно привиделась Смерть в образе юной девушки. Мы даже перекинулись парой слов… Она совсем не такая…
Он замолчал. Жизнь оставляла его, и пришлось сделать последнее усилие, чтобы продолжить.
— Был ли я прав?.. — тихий голос Леона едва перекрыл журчание воды.
Его товарищ встрепенулся и посмотрел ему в глаза.
— Ты был прав, — слабо кивнул он головой. — Мы не достойны жизни, она слишком хороша для нас. И смерть слишком хороша для нас, но она теперь бессильна — мы уже падаем в её объятья, и разве это…
— Это прекрасно… — поддержал его Леон. — Простишь ли ты меня?
— Простишь ли ты меня? — эхом отозвался Альберт.
— Слава богу, что всё…
Альберт молчал. Затих и Леон. По его безвольно упавшей руке скатилась на пол вязкая тёмная капелька жизни… Последняя капля. И тьма отступила.