Когда оба пациента уже спокойно отдыхали в пролете между первым и вторым этажом, во мне вдруг проснулся дух пьяного Боло Енга. Поднявшись на пару ступенек, я с криком дикого медведя гризли прыгнул на рожу своей любимой, и напоследок припудрил скулы странника тундры двойкой.
В глобальном масштабе Вселенной, в принципе, ничего не случилось. Умерла одна ячейка общества, и тут же, в муках, родилась вторая. Равновесие сохранилось. Это меня немного успокоило, и я еще на пару дней продолжил свой одиночный бреющий полет.
Из полета я вышел как младенец — голый и безмозглый. Денег не было, мыслей тоже. Хотя нет, одна мысль все же была. Надо немедленно заняться ликвидацией свежевылупленной ячейки общества (все-таки, нехороший я человек). Найти этих голубков — дело одного часа. Не успею я выйти на воздух, как умудренная житейским опытом дворовая агентура, отстреливая из своих беззубых ртов шелуху от семечек, тут же выдаст все адреса и явки.
Но все карты спутал Паша. Корень забубенный. Зачем я ему вообще дверь открыл?
Получасовой рассказ Павлика о его встрече и беззаветной дружбе с гномами должен был, по его мнению, вызвать у меня ураган эмоций, навроде тех, что появлялись в детстве после посещения чешского «Луна-парка». Но вместо этого Павлик увяз в густом тумане моего похуизма. Гномы, чебурашки, гробики на колесах… Ага. Знаем.
Пашка протянул мне бутылку с жидкостью, похожей на дристню помойного пса.
— Давай, Дюш.
— Прикалываешься?
— Да нет, Дюш! Морозик принес целую банку. Говорит, дед угостил. По стакану приняли — и началось!
— Вот что, Павлик. Ни общаться, ни заливать себе в чан подозрительные напитки я не собираюсь. Дело у меня сегодня. Жрал бы дальше эту шняжку со своим Морозиком… Морозик принес... Дед какой-то. У него дед помер пять лет назад… Ослика на колесиках Морозик не принес? Катались бы вдвоем во дворе. Морозик-хуезик…. Ты в курсе, что он недавно свой эрегированный елдарез под окнами роддома демонстрировал? Роженицы аплодировали, стоя. Смело, учитывая, что его мама еще там пока главврач.
— Это он «Балтики-девятки» просто пережрал.
— C тобой, — утвердительно кивнул я.
Павлик опустил глаза и засмущался, как гениальный мальчик-скрипач, громко перднувший на своем первом сольном выступлении в переполненном концертном зале Рахманиновской консерватории.
Ладно, думаю, выжру и поеду оленя убивать. Да и хуже не будет. Резко завязывать нельзя.
— На вкус хоть не гавно?
Павлик оживился.
— На вкус — ваще, как ликер! Ты только, как выпьешь, подожди минут пять. Они сразу не появляются. И главное — веди себя корректно, Дюх. Они вроде не злобные, но кто их знает. Мои меня на улице ждут, — Паша тянул лыбу. — Хорошие ребята. Морозик вообще вчера на Урал со своими гномами уехал. Руду добывать какую-то. Ыыы. Дюх, а где твоя-то? Может, тоже тяпнет? Все веселее.
— Не тяпнет,— отрезал я.
Поглаживая жесткую трехнедельную щетину, я подумал, что в этом полете явно отскочил, чего нельзя сказать о дружках. За время моего отсутствия ебнулись парняги, как с добрым утром. Молча взяв у сошедшего с ума коллеги пузырь, я решительно открыл свое иссохшее зевало и влил туда зловещую жидкость по методу центрифуги…
* * *
Мой дед, Степан Михайлович, фронтовик-орденоносец, пил профессионально. Мастерски. С расстановочкой, без нерва лишнего. Первый утренний подход — граненый стакан — он уговаривал, словно усталый, измученный жаждой путник. С нескрываемым наслаждением. Затем делал глубокий выдох и, выпучив глаза, хрипел «Вкуснаааааяяяяяяяяяяя, бляяяяять!» Закуски после первого подхода не требовалась. Пара «черноморских» сигарет — и все становилось на свои места. До обеда во дворе он внимательно изучал свежий номер газеты «Труд», попутно кроя хуями империалистов-эксплуататоров и полностью одобряя политику стран Варшавского договора. Пока бабушка готовила, дед делал второй подход. Эта схема была потяжелей утренней. Называлась она центрифуга. Суть метода заключалась в том, что дед брал бутылку сивухи, откупоривал ее, закрывал пальцем горлышко и начинал делать вращательные движения. В бутылке возникала центробежная сила, и, как следствие, воронка. Разогнав пойло до определенной скорости, дед открывал пасть, запрокидывал голову и направлял все содержимое бутылки в свой организм. Дух захватывало, когда я видел эту картину! Профессионал, хуй ле.
Взяв впоследствии на вооружение этот метод, я иногда приводил в восторг собутыльников. Правда, в отличие от деда, я вскоре валился. Дед же, выжрав таким макаром пузырь, занюхивал рукавом, смотрел на часы и кричал:
— Аня, полпервого, а обеда нема! Че за хуйня?
Пить он бросил в 71 год, после того как увидел гигантского ленивца. Ленивец пришел к деду после очередной центрифуги. Ростом он был не меньше 4 метров. Огромные черные когти тянулись к горлу деда. Зеленые слюни ручьем текли из мерзкого хлебала непрошеного гостя. Глаза чудища горели неземным ярким светом. Всем своим видом ленивец показывал, что деду сейчас придется ох как несладко. Дед сразу смекнул, что это песдец. Но сдаваться он не собирался.
— А вот это ты видел! Пидар залупоглазый! — в агонии крикнул дед и достал из штанов свой внушительный елдак. От переизбытка чувств хуй у деда привстал, значительно увеличившись в размерах. Ленивец в ответ вынул свой писюн и с ужасом обнаружил значительное превосходство деда в этом вопросе. Степан Михайлович понял, что перехватил инициативу и, угрожая балдой, кинулся на образину. Гнал он ленивца до горкома партии, где деда и упаковали... Из больнички он вышел угрюмым и неразговорчивым. Так как делать ему было нехуя, он серьезно занялся разведением кроликов и стал ходить на футбол.
Незадолго до смерти он рассказал мне эту историю, и взял с меня слово, что как только я увижу ленивца, то дам сначала ему пезды, а затем сразу брошу пить. Дед был для меня неприкасаемым авторитетом. Слово я дал…
Ни гномов, ни ленивца я так и не увидел. Вот, сука. Очнулся под капельницей в больничке. Жена рассказала, что меня еле откачали. Два дня был в коме. На вопрос об олене, она выдала восьмиэтажную конструкцию, из которой я понял, что допился до хуйзнаетчево. Павлик и Морозик ехидно хихикали, когда я рассказал им о визите Паши, о гномах и банке чудесного пойла. Паша сказал, что я ослоеб, и что выписывать меня еще рановато. Дескать, могу кого-нибудь покусать.
— Да, братуха, пора завязывать. Надо ж такое удумать…
Завтра меня выписывают. Правильно хлопцы гутарят, надо завязывать. А то Иринка и правда уйдет. Да и вообще. Заебало все. Завяжу, конечно. Только наказ деда исполню и сразу завяжу.