Застели мне постельку, золотце,
сухопутные ноженьки вымой - пора отдыхать.
Шемаханское солнышко половцев,
снова бухнулось, набухавшись, в кровать.
Украина, Марьяна, голубушка.
Я, кажется, оглох, увы, блаженные слова.
Закружилась префиксом, закружилась суффиксом,
закружилась суржиком голова.
Знаем истину мы подноготную,
не свернём, продолжая затоптанный путь.
Ты приляг недалече античной эротикой,
моя девочка - без тебя всё равно не уснуть.
А в окошечко наше-то тянет историей,
над кроватью за веком проносится век.
Мы с тобою лежим безголовые, голые.
Ты единственный, золотце, мой человек.
Мы с тобою лежим посреди демократии,
блага цивилизации скачут нам в рот.
В нас показывают пальчиком начальники.
Нет, ничто не забыто и никто не умрёт.
Слышишь, золотце, лускают семечки,
облетают герои античности шелухой.
Никого не боись, беспонтовая девочка.
Нет, никто не забыт и я тоже живой.
Мы лежим. Кашалоты всемирные
держат ножки кровати на спинах своих.
Проплывая, нам машут прадавние римляне,
смотрят тёртые греки из мраморных ниш.
Вновь соборы костлявые колются
и торчащему небу не спрыгнуть с иглы.
Мне не жить без тебя, моё золотце,
мне не хочется жить без тебя, мне не хочется жить.
Мы лежим, мы касаемся душами
и в замочную скважину смотрит народ.
Византийцы и турки дерутся подушками
и темнеет над ними реликтовый свод.
Дышим воздухом мы католическим -
ты и я. Пахнет Библией яблочный сад.
Не играйся, слышишь, ты мужскими спичками -
вновь костры цивилизации,
инквизиции костры горят.
Я не помню тебя, моё золотце,
кто ты? сколько времени так мы лежим?
Лезут в рот мне твои поседевшие волосы
и скукожилась родинка у тебя на груди.
Боже, Боже, спаси мою девочку.
Осень кальция детского, известковый скелет.
Море бьётся о чёрные быльца настойчиво
и Вселенная давит окурки своих сигарет.