Datura (Зарисовки)

Моё очередное пребывание в Изнанке однажды принесло мне печаль. Идя по шаткому, словно туго накачанный водяной матрас ковыльному полю где-то за призрачным городом, я встретил однажды застрявшего здесь, кажется, навечно, одного из своих клонов. Я знаю, кто его воплотил, но найти его я не пытался, я знал, во что он превратился. Знаете, во что может превратиться клон в Изнанке? Например, в Голодного. Это такие существа с сильной волей к жизни, но, не имея своего человеческого воплощения, становятся гибридами, смесью из того, чьим клоном они являются, и местными существами. Они выживают, как могут. Этот выжил благодаря соединению своей сущности с духом Дурмана. Став однажды одним целым с ним, он сделался своего рода вампиром, поглощающим чужую похоть и сексуальную энергию, поддерживающую его жизнь. Забавно, конечно, но партнёры-доноры после такого неизменно умирают. Вся беда в том, что тут в Изнанке не осталось нормальных существ, способных дать такую жизненную энергию в должной мере.
Пропитав свой организм всевозможными растительными ядами и препаратами, клон невольно добился эффекта, аналогичного своеобразным и уникальным феромонам, источаемых волосами и кожей при близком контакте, воспринимаемый обонянием как тонкий, дразнящий и едва уловимый сладострастный аромат дурмана, чёрного ириса и водяной лилии. Да, своего рода, обольщение, одинаково безотказно действующее почти на любые сущности. Ускоренная регенерация тканей тела, поскольку кровь уже таковой не является, хотя цвет вполне соответствующий, разве что, имеет более тёмный пурпурно-лиловый отлив, как спелая слива, весь организм пропитал концентрированной смесью соков растений и веществ, позволяющих значительно ускорять процессы восстановления повреждений. Способен к кратковременным быстрым действиям, практически не видимым глазу, но это его выматывает и отнимает драгоценную жизненную силу.
В нормальном «охотничьем» состоянии он выглядит, как инкуб, химера, героиновая мечта извращенца: вызывающе порочен, худощав, хрупкие прямые плечи, костлявый позвоночник с выступающими лопатками, тонкая талия, жилистые руки в сетке выраженных вен, запястья узкие, ногти острые и очень прочные. Кожа светлая, почти незаметного, но весьма явного серовато-жемчужного с сиреневым оттенка. Длинные, ниже лопаток всегда растрёпанные тёмные волосы с вороным и фиолетовым отливом на свету. Лицо породисто узкое, андрогинное, почти безо всякого выражения, застывшее, как маска мёртвого. Заострённый подбородок и впалые щёки. Только глаза живут лихорадочным алчным голодным сиянием. Зрачок неправильной нефиксированной формы, форма иногда меняется, расплываясь рваными краями, когда он подвержен всплеску эмоций. Под глазами залегшие болезненные тени, пепельно-сизые с марганцовочно-лиловым отсветом. Густые тёмные брови, тонкокрылый нос, надменный изгиб губ. Голос негромкий, надломленный с утомлённой бархатной хрипотцой, прохладный.
При долгом голодании и воздержании он начинает вянуть подобно цветку, кожа сереет и он становится похожим на иссыхающую мумию, волосы начинают тускнеть и выпадать, глаза покрываются мутной плёнкой. Почти перестаёт двигаться, ибо это отнимает драгоценную энергию. Он может в таком состоянии просидеть лили пролежать довольно долго, практически разлагаясь как труп, но никогда до такой степени, чтобы настало окончательное физическое уничтожение тела.
Да, я узнал о нём-себе довольно много, но никогда до этого часа не видел. Я бы не мог гарантировать и свою же безопасность, ко всему прочему, он мне однажды приснился. А это значит, он ищет выходы во вне, что очень-очень плохо. Но то, что я сейчас увидел, повергло меня в водоворот смешанных чувств. Вот он, это же я, пусть и клон, изувечный, девиантный и искажённый, нечеловек, но - я. И он сейчас погибнет, кажется. Нет, я в этом уверен. Очень хотелось что-нибудь сделать, но он вцепился бы и в меня, воспоминаний от сна мне хватило с лихвой. Такие, как я, могли бы стать для него мощным зарядом энергии, которая позволила бы ему попасть в наш мир.
Среди ломкой в изморози седой травы возвышалось огромное дерево. В реальной жизни я бы назвал его буком, но тут это что-то иное. Клон стоял, устало прислонившись спиной к стволу, опустив патлатую с поблекшими волосами голову, и возле его ног вилась призрачная дымка: не менее десятка белесых фигур, стоящих на четвереньках или лежащих на земле. Они окружены ореолами, не имеющими ничего общего со светом. Они ползут, ползут, тянутся к нему. Их когда-то сладкий грех, выпитый им, заменился тленом и смрадом. Исказив губы в острой ломаной ухмылке, клон отвернулся, пытаясь оттолкнуться спиной от дерева, его иногда преследуют души тех, кого ему пришлось вольно или невольно убить здесь. Временами они досадливы, но вполне безобидны, как преданные дворняжки. Кто-то схватил его за ногу, вот вторая рука вцепилась в его брюки выше колена, дух запрокинул голову. Клон вздрогнул, застонал, понял, что почти обречен. Призраки задушат его сухими поцелуями и судорожными объятиями. Ласками мстительно переломают ему, сейчас слабому и уязвимому, кости. Внезапно духи расступились, словно как бы что-то втянуло их в зыбкую болотистую землю. Дерево за спиной клона легко дрожало, раскинув кряжистые тёмные ветви, и стало источать такую агрессию, что всё существо внутри страдальца завибрировало в протестующей судороге опасности. Будучи сам носителем растительного ядовитого духа, он слишком хорошо знал, что может произойти. Сейчас они появятся, оба…
С трудом развернувшись, он увидел их, они возникли из марева, просочившись из ствола дерева, и уселись на нижней ветке, свесив ноги и держась руками за ствол. Клон тут же почувствовал их запах: странный пьянящий букет из малинового сока, перезрелых яблок, крови, дождя и морских водорослей. За экзотическим ароматом, исходившим от этих существ, чувствовался другой запах – запах смерти, сухой и прогорклый с бледно коричневой кромкой, как гнойные мокнущие бинты на теле прокажённого. Они были красивы нервной угнетающей и отталкивающей красотой, вычурной и кичливой, одеты в нечто, напоминающее кольчугу, которая искрилась отблесками лунного света на костлявых телах. Тёмные карминные пошлые губы, пышные волосы кипельно белоснежные с голубоватым отливом, а их глаза – серебристые жемчужины, как будто подернутые перламутровой пленкой и без зрачков, как глаза мёртвых рыбин.
Да, именно, в этом сложном мире есть существа, которые достигли куда больших успехов, работая в паре, такие были практически непобедимыми. Тем более, если их воплотил и закрепил в какой-нибудь успешной книге не менее успешный писатель. Эти двое давно мертвы, если они вообще хоть когда-то жили за пределами этого мира, что вызывало сомнения. Беспощадные и хищные, не гнушающиеся ни одной формой энергии, но питались преимущественно отчаянием, гневом и прочими отрицательными эмоциями, для этого телесный контакт не нужен. Они набрасывались без предупреждений на любую встретившуюся сущность, иногда позволяли себе с ней поиграться, но участь всегда была решена. И их почти невозможно убить. Цепкие, следящие за каждым его движением две пары незрячих глаз, не отпускали. Один из духов просто ядовитыми спорами впрыскивал свои мысли в голову клона. Его мысли были как отзвуки эха, как безжизненные и пустынные комнаты, где бегают крысы по обрывкам газет, они были легки, трепетны, и холодны, как надгробные камни в серебряном свете луны; и ненасытны, как хищные звери, рвущие зубами добычу. До сознания клона донёсся еле слышный шёпот.
- Ну, здравствуй, дурман. Как хорошо, что ты ещё не умер – бесцветный ласковый голос, как катящиеся по дюнам песчинки, а за ним трескучий каркающий смех дроблёного стекла. Один из духов растянул губы в улыбке, наклонил по-птичьи голову вбок, вперив туманные рыбьи глаза в высокую худую фигуру возле дерева. В этой улыбке не было ни намёка на естественность – давно позабытый спазм мускулов, воспоминание об улыбке. Их кожа казалась ему очень хрупкой, впечатление было такое, что, если ветер подует, он просто сорвет ее с тонких и ломких костей. Значит, они были голодны и хотели сожрать лакомый кусок. Я для них был не интересен и привлекал внимание не более, чем окружающий безжизненный пейзаж, потому что внутри я был гранитно спокоен. Долгие часы пребывания в этом месте научили меня отключать всяческие эмоции и смотреть на происходящее, как старый затёртый фильм.
Голос духа звучал в позванивающей от странной и страшной пустоты голове клона. Так бывает перед грозой, когда над кладбищем носятся и недвижно неожиданно застывают огни святого Эльма, потрескивая и искря потоками электричества. А если подойти к ним близко, их неощутимый слухом, даже самым чувствительным, низкочастотный гул может дробить кости, если оставаться с ними рядом слишком долго. Сейчас так же изматывающе ныли его кости, когда он, рухнув на колени и всё ещё слыша мерзкий издевательский смех духов-стервятников, мелко сотрясаясь от отвращения и парализующего страха, замешанного на злости, нашёл в себе силы поднять голову. Слишком холодно, слишком, хотя паучьи вползающий в сознание отравленный шёпот призраков стал почти неслышимым, страх только усилился. Он поднял руки, упираясь ими в ствол дерева, ему казалось, что если оттолкнуться и откатиться, то сила их притяжения ослабеет и появится маленький шанс на спасение. Его посеревшие пальцы утонули в голубоватом сиянии коры дерева, застывая в нём, как в жидком стекле, затем запястья стали покрываться тончайшим ажурным и кружевным снежным инеем, и он сам, как диковинный мотылёк, обречённый погибнуть, замер, не смея трепыхаться в колдовской прочнейшее паутине, беспомощно смотрел. В широко распахнутых глазах клона с тёмным фиолетовым и рваным по краям зрачком, расплывающимся пульсирующим цветком, отражалась серебристая чешуя и жемчуг алчных бусин-глаз духов. Дурман, как прознали его сущность эти две лярвы, почувствовал, как по его лицу медленно ползут холодные кислотные капли ядовитых слёз. Как они благоухали... весь концентрат цветущего дурмана ясной лунной полночью порочно сладостно и тонко. Пара тяжёлых капель ударились о мёртвую пыль под ногами. Мгновение спустя картина неумолимо изменилась. Перед тем, как потерять сознание, Дурман увидел, что сбоку от него у ствола дерева из самой земли столбиком ядовитого синеватого пара выросла фигура с изящным утомлённым лицом, чувственным изгибом пепельно-розовых капризных губ, в обрамлении пышного золота волос. Дурман, покинув тело своего обретённого хозяина, обратил свой бесстрастный приговаривающий взгляд на призраков, парализуя их взглядом чёрных бездонных зрачков темнее самой смерти. Тряпичные клочки истлевающей плоти струпьями стали скатываться с их белёсых призрачных тел, когда как тело клона, лишённое духа, скукожилось пустой оболочкой плоти с руками, покрытыми по локоть инеем и мёртвыми пустыми глазами, взирающими на происходящее из-под вороха спутанных чёрно-фиолетовых прядей волос.
Вряд ли Дурман пожелает вернуться в покинутое безобразное тело моего клона, да оно и к лучшему. Говорят, смерть не выбирают, ан нет, тут, в Изнанке возможно всё. Мой клон выбрал смерть - освободил своего духа, скованного телом, пожертвовав собой, вместо того, чтобы быть сожранным падальщиками. Что ж, похвально, но мне пора.
Позволив себе немного побаюкать и полелеять свою печаль по поводу кончины псевдо-себя же, я избавил себя от ноющей боли внутри, надеюсь, он мне больше не приснится.